Примечание: Глава из книги Бенджамина Килборна «Неправильное непонимание: Зависть, стыд и травма» (2020), вышедшая в свет в издательстве «Канон+».

Я для себя лихорадка и боль

Английская баллада

Когда в течение некоторого времени мы сталкиваемся с тем, чего не можем понять, в связи с ограниченностью нашего знания, которое порождает нашу обеспокоенность, мы неожиданно встречаемся с трагическим непониманием как неотъемлемой частью человеческого существования. Трагедия Эдипа обусловлена чувствами непонимания, нашим человеческим откликом на травму, которая, по определению, превосходит нашу способность понимания. Для Аристотеля, именно чувства, связанные с непониманием и оплошными поступками (hamartia), оказывают этическое воздействие и связывают травму и трагедию. Травма является душой трагедии, и трагедия, поэтому, лежит в основе этики.

Эдип поддался обману, был пойман в паутину проклятий и межпоколенческой травмы, будучи, по сути, не в состоянии изменить свою судьбу. То, что Эдип не понимает, и что он отказывается признавать, включает травму его предков, которая, по-видимому, является частью смысла судьбы. Однако Фрейд и современные авторы полагают, что Эдип уникален, не подвержен капризам судьбы, является хозяином своей души и господином своей судьбы, современным героическим Адамом/Прометеем, готовым бросить вызов богам. Или же, в противном случае, он рассматривается как жертва невроза судьбы. Эти неправильные представления воспринимались как пробирное клеймо трагедии.

Ошибочен не только наш собственный взгляд на трагедию Эдипа, но также наше понимание семейной истории. Любой клиницист, который захочет углубиться в семейную историю Эдипа, найдет её приводящей в совершенное недоумение. И в этом всё дело. В травмированных семьях, с толку сбит не один лишь индивид; за ним стоят поколения людей, сбитых с толку, которых всех объединяет чувство замешательства и непонимания.

В родословной линии Кадмоса, из которой происходит Эдип, фактически ни один член семьи не уверен в своей родословной. Их всех усыновляли (удочеряли), по меньшей мере, один раз, и, возможно, несколько раз. Поэтому нет никакой семейной линии, которую можно было бы изучать. Опора на генеалогии, в которых поколения частично совпадают, а дети ошибочно принимают своих приемных родителей за своих «подлинных» родителей, приводит лишь к чувству безнадежной путаницы. Путаница Эдипа по поводу своих родителей, таким образом, связана с ситуацией семейной травмы и трагедии, и лежит в основе его путаницы по поводу собственной идентичности.

Идя по следам семьи Эдипа, невозможно избежать чувства дезориентации и полного беспорядка. Мы напрасно пытаемся ухватить связующие нити непрерывности в столь разорванной на части семье, столь лишенной какого-либо чувства безопасности, так что в ней невозможно найти какой-либо порядок, который мог бы прийти к нам на помощь. Бесполезно пытаться «понять».

У нас нет другого выбора, кроме как принять всё как есть, или целиком не признавать историю данного рода, бесформенную и преследующую наше воображение. Эдип происходил из рода Кадмоса, о котором нет никакого упоминания в сокращенной версии истории Эдипа, которая приводится в «Encyclopedia Brittanica» (11-е издание).

«Согласно древнегреческому мифу, [Эдип является] сыном Лая, царя Фив, и Иокасты. Лай, будучи предупрежден оракулом, что он будет убит собственным сыном, приказал бросить новорожденного младенца, с проколотыми сухожилиями у лодыжек, умирать в дикой местности. Поэтому Эдип рос в неведении относительно своих родителей, и, повстречав на узкой дороге Лая, вступил с ним в ссору и его убил. На Фивы было наслано чудовище, Сфинкс, уничтожавшее его жителей; Эдип решил загадку Сфинкс, которую она предлагала разгадать своим жертвам, освободил страну и женился на собственной матери. В Одиссее говорится, что боги раскрыли это нечестивое деяние. Эпикаста (как Иокаста называется у Гомера) повесилась, и Эдип царствовал в Фивах, жителей которых преследовали Эриннии, материнские богини мести. У древнегреческих поэтов-драматургов данный миф принимает другую форму. Эдип исполняет древнее пророчество, убивая своего отца; он является слепым орудием в руках судьбы. Последующая трактовка данного мифа Эсхилом неизвестна. Софокл описывает в своей драме Эдип-царь, как Эдип был полон решимости разгадать тайну убийства Лая, и, таким образом, распутал эту темную историю, и, в ужасе от содеянного, выколол себе глаза. Продолжение данной истории приводится в Эдипе в Колоне. Будучи изгнан своими сыновьями, он окружен любящей заботой своих дочерей. Он приходит в Аттику и умирает в роще Эвменид в Колоне, будучи в своей смерти благословлен и прощен той судьбой, которая преследовала Эдипа на протяжении всей его жизни».

Согласно этому тексту, «Эдип был полон решимости разгадать тайну убийства Лая, и, таким образом, распутал эту темную историю, и, в ужасе от содеянного, выколол себе глаза». Эдип упрямо стремился открыть, как умер Лай. Однако в «Encyclopedia Brittanica» также говорится, что данное повествование у Софокла следует сравнить с другими версиями поэтов-драматургов, в которых оно принимает иную форму. В них Эдип исполняет древнее пророчество, убивая своего отца; он является «слепым орудием в руках судьбы». Другими словами, исходя из современной перспективы, утверждается, что имеется базисное противоречие между двумя этими версиями, которое увеличивает наше замешательство. Сюжет, представленный в «Encyclopedia», по сути, вырывает Эдипа из контекста проклятой семейной линии, представляя часть вместо целого (pars pro total). Эта версия составляет лишь малую часть саги о межпоколенческой травме, зависти, стыде, отчаянии и путаницы относительно собственной идентичности. В греческих сказаниях, каждый из предков по линии Кадма страдает от катастрофической травмы в детстве и утраты одного или обоих родителей. Предполагаемое противоречие между версиями относительно сюжетной линии Эдипа в «Encyclopedia» устраняется при рассмотрении подоплеки данной драмы.

Однако то, что выделяется на этом фоне, является трагической природой сил, находящихся вне понимания или воли характеров драмы. Поэтому она не является в своей основе трагедией о герое как «слепом орудии судьбы». Скорее, как это подчеркивает Аристотель, она непосредственно связана с katharsis и hamartia (катарсисом и оплошным поступком), с ограниченностью человеческого понимания, конфликтом и эмоцией. Борьба Эдипа является глубоко человеческой борьбой. Упомянутая в этом описании «слепота», поэтому, намного более сложна – и намного более человечна – чем это подразумевает характеристика Эдипа как «слепого орудия судьбы» или как непослушного Адама.

Семейная линия Эдипа

Эдип становится сиротой, когда Лай и Иокаста отдают его пастуху, перед этим проколов ему булавкой сухожилия у лодыжек, приказав тому оставить его умирать (отсюда его имя Эдип, «с опухшими ногами»). Однако отметим, что в данной семье имеется длинная традиция брошенности: его отец и деды утратили своих отцов в младенчестве. От Лая отказывается его отец, Лабдак, а от Лабдака ранее отказался его отец, Полидор. Лай и его отец Лабдак были отданы под попечительство Lucus’a, который был заменителем отца для обоих, еще более запутывая взаимоотношения между поколениями.

«Мать» Эдипа Иокаста была внучкой Пенфея, как и её муж («отец» Эдипа) Лай был внуком Пенфея. В многочисленных и различных версиях этих историй, поколения перемешиваются друг с другом, наличествует множество семейных конфликтов и соперничество детей в семье; имеется много властолюбивых правителей, правящих от лица юных цариц; имеют место убийства, соперничество, проклятия и отсутствующие связи.

Где-то между Кадмосом и Полидором мы видим Пенфея, второго царя Фив, «страдальца», от греческого «Penthos», печаль или горе, в особенности, по поводу утраты любимого. И Пенфея, действительно, ждет печальный конец. Он в буквальном смысле слова разорван на части и убит на горе Киферон своей матерью, своими тётями и другими последовательницами Диониса. В Вакханках[1] Эврипида говорится, что он взобрался на дерево, чтобы, спрятавшись, увидеть своими глазами оргии вакханок. Однако когда вакханки его обнаружили, они на него набросились и растерзали, приняв его за дикого зверя[2]. Здесь мы опять встречаемся с темой видения того, чего человеку не следует видеть, а также с обвинением в том, что человек не видит того, что ему следовало бы знать (Эдип).

Менекей, сын Пенфея[3] и отец Иокасты, приносит себя в жертву за воротами Фив[4], лишая Иокасту отца. После смерти Менекея, Лабдак (отец Лая), в конечном счете, становится царем Фив. Здесь, по-видимому, имеет место путаница поколений, так как Иокаста предстает на поколение старше, чем Лай.

Лабдак является единственным сыном Полидора, и также лишается отца в очень раннем возрасте. Спустя некоторое время после преждевременной смерти Полидора, Lucus становится правителем, правящим от имени Лабдака. Так как Лабдак препятствует отправлению культа Диониса, он, как и его двоюродный брат, Пенфей, убивается исступленными приверженницами Диониса, менадами. В результате, Lucas снова становится правителем.

После смерти Лабдака, его, теперь лишившийся отца сын, Лай, усыновляется коринфским царем Полибом и его женой. Здесь, по-видимому, имеет место путаница относительно того, кем был приемный отец Лая, или же их было двое. В некоторых описаниях это Пелоп, царь Пизы[5], а в других - Полибий[6].

Некоторое время спустя, Лай соблазняет сына Пелопа Хрисиппа. В результате, Пелоп проклинает Лая и весь его род. Наложенное на Лая проклятие, которое всецело отсутствует в современных версиях истории Эдипа, вполне уместно для понимания его трагедии[7]. Психологически, имеет больший смысл, чтобы приемным отцом Лая был Пелоп, потому что в этом случае предательство Лая будет намного более непереносимым, а проклятие Пелопа – намного более оправданным.

В одной версии данной саги, Хрисипп умирает из-за проклятия Миртила, возничего царя, наложенного им на Пелопа, когда Пелоп подстроил гибель собственного отца, Эномая. Хрисипп пообещал Миртилу (возничему царя) половину царства отца (Пиза), если он подстроит гибель Эномая. Миртил заменил металлическую чеку в колеснице Эномая восковой, вследствие чего колесница разбилась и Эномай погиб. Поняв, что содеял Миртил, Эномай, умирая, наложил на Миртила проклятие, что тот умрет от руки Пелопа. Это проклятие осуществилось после того, как Пелоп женился на Гипподамии и понял, что, если он отдаст Миртилу половину царства, его участие в цареубийстве станет явным. Поэтому Пелоп столкнул Миртила в море. Падая, Миртил успел проклясть Пелопа и его род[8].

Когда Лай становится царем Фив, он женится на Иокасте, дочери Менекея. Подобно другим лицам в роду Кадмоса, как Лай, так и Иокаста были сиротами, утратив своих родителей при ужасных обстоятельствах в очень раннем возрасте.

По одной версии данной саги, до рождения Эдипа, у Лая и Иокасты уже были два сына, Полиник и Этеокл. Некоторые версии данной истории делают Полиника и Этеокла сыновьями (не братьями) Эдипа, в очередной раз, внося межпоколенческую путаницу.

После того, как Эдип узнает, что является причиной наложенных на Фив бедствий, и находит Иокасту повесившейся, он выкалывает себе глаза и изгоняется из Фив. Его трон достается его сводным сыновьям (или сводным братьям?), Полинику и Этеоклу. В войне семерых против Фив[9], Полиник и Этеокл убивают друг друга, погибая от наложенного на них проклятия отцом (сводным братом?), Эдипом. Род Эдипа приходит к своему проклятому концу.

Эдип

Версии Эдиповой саги дают различные объяснения проклятий и спутанности поколений, незнаемых родителей и ошибочно принимаемых за своих родителей других людей. Эти разрозненные объяснения усиливают воздействия травмы на то, что может быть «понято», обеспечивая подоплеку данной трагедии.

В одной версии данного мифа, «отец» Эдипа, Лай, пытается помешать исполнению пророчества, что он (Лай) будет убит собственным сыном в результате проклятия, наложенного на него его приемным отцом Пелопом, сына которого он соблазнил.

Бросая вызов проклятию и предсказанию, Лай хочет умертвить Эдипа и отдает распоряжение, чтобы младенец Эдип умер на горе Киферон. Однако пастухи находят младенца и относят его царю Полибу и царице Меропе, которые воспитывают Эдипа как родного сына. Подобно своему отцу Лаю, Эдип полон решимости преодолеть проклятие, наложенное на него и ясно выраженное в предсказании. Лай пытался его преодолеть, подготавливая убийство Эдипа. Эдип бросает проклятию вызов, по незнанию, неправильно его истолковывая. Когда Эдип узнает от дельфийского оракула предсказание о том, что ему суждено убить отца и жениться на матери, он пытается его преодолеть, уйдя от своих предполагаемых родителей, чтобы сохранить им жизнь. Не ведая о своих подлинных родителях и борясь с судьбой, он отправляется в Фивы.

По пути в Фивы, он встречает на своем пути знатного мужчину. Они вступают в ссору. В завязавшейся борьбе, Эдип убивает незнакомца. Продолжая идти в Фивы, Эдип узнает, что царь Фив (Лай) мертв, и что жители города находятся во власти Сфинкс. Эдип решает её загадку. Сделав это, он принимает царственную власть Лая, наследуя и ложе, и супругу (вдову Лая Иокасту).

По прошествии длительного срока, Фивы поражены моровой язвой, и считается, что за это бедствие ответственен убийца Лая. Эдип полон решимости его найти, понимая, в конечном счете, что в этом убийстве повинен он сам. В то же самое время, Иокаста, поняв, что она вышла замуж за собственного сына и за убийцу своего мужа, вешается. Находясь в спальне царицы, Эдип срывает с ее царственной одежды две наплечные застежки и пронзает ими свои глазные впадины.

Эдип далеко, далеко не является нашей моделью героя. Его слепота является человеческой, а не «героической». В действительности, его ведущаяся в собственном ослеплении борьба за то, чтобы быть героем, бросить вызов судьбе, и приводит Эдипа к его роковому исходу.

Дионис и род Кадмоса

Семейная линия Эдипа начинается с проклятия рода Кадмоса. В какое-то неопределенное время после Кадмоса, Дионис появляется в Фивах. Связываемый с островом Лесбос, Дионис обладает пагубной природой, являясь «поедателем сырой плоти» (omophagia), обвинение, которое подразумевает каннибализм (allophagia). Таким образом, Дионис связывается с нарушениями табу, с несущими угрозу всевозможными эксцессами, с «убийственным безумием», «непрестанным сумасшествием», и с отменой культурных установлений и морали[10]. Также важно, как об этом пишет приверженец классицизма Марсель Детьенн:

«[Дионис] обретает полную меру своей parousia в убийственном неистовстве, в мании, которая приводит к убийству и пролитию крови сына, разорванного на части матерью, к убийству отцом своих детей, и к отцу и дочери, таким как Икар и Eegone, умирающим от отсутствия беспримесного вина. Дионис является подлинно самим собой лишь в нескончаемом сумасшествии, когда мания порождает, через убийство, порок, misasma, болезнь или заразу, приводящую к сумасшествию. Гера, мать Диониса[11], вселила в него безумие, и Дионис был осужден на скитания, пока Рея не исцелила его от бреда скитания, дав ему свое одеяние (которое он дает Пенфею в «Вакханках»)»[12].

Связанный со всевозможными эксцессами, культ Диониса был крайне могущественным на всем Средиземноморье и содействовал зарождению и процветанию театра посредством музыки и танца. Культ Диониса существенно важен не только в качестве предпосылки театра Софокла и посвященной Эдипу трилогии, но и само повествование о роде Кадмоса содержит многочисленные упоминания о членах рода, охваченных дионисийским безумием.

Когда трагедия Эдипа рассматривается на фоне саги о роде Кадмоса, она продолжает тему межпоколенческой травмы. Таким образом, семья Эдипа не является обычной семьей. Да и саму историю Эдипа невозможно понять без других повествований относительно несчастий рода Кадмоса, семейной линии, терзаемой разбитыми жизнями, отказом от детей, завистью, ужасом, страданием и убийством. А над всей сагой нависает неистовство и сумасшествие Диониса.

Тиресий, слепота и трагическое знание

Что касается Тиресия, слепого прорицателя, связанного с предсказанием, которое Эдип не хочет «видеть», все многочисленные версии, связанные с объяснением его слепоты, обращаются к теме недозволенного, тайного знания (heimlich?). Согласно одной из версий, он был пойман за подглядыванием купающейся Афины[13], и за это был ею ослеплен; по другой версии, он видит спаривающихся змей и убивает змею самку, и за это разгневанная Гера его ослепляет и превращает в женщину. Еще по другим версиям данного мифа, Тиресия ослепляют за то, что он выдал тайны богов людям. Так что слепота Тиресия связана с сексуальными секретами и ужасом от секретного знания, напоминая очарованность Фрейда heimlich рассказами.

Секретное знание Тиресия находит отражение в том, что известно зрителю (и что предполагает данная пьеса) до своего начала.

Как замечает Вернан:

«Когда начинается данная пьеса … Эдип уже получил предсказание от оракула, покинул своих «родителей» из Коринфа, убил оскорбившего его путника, освободил Фивы от Сфинкс, женился на овдовевшей царице Фив и унаследовал царский трон, не рассматривая эту последовательность событий как что-то иное, чем простую последовательность событий»[14].

Тот процесс, посредством которого Эдип приходит к соотнесению этих на первый взгляд разрозненных событий, является трагическим развертыванием событий данной пьесы, в ходе которого Эдип приходит к пониманию, каким слепцом он ранее был, в то же самое время, всё ещё считая себя более могущественным и опытным.

К тому же, эти на первый взгляд разрозненные события являются лишь верхушкой айсберга: под ними лежат поколения травмы, путаница идентичности и трагедия. Однако за немногими исключениями[15], поколения комментаторов пренебрегали рассматривать тему слепоты как непонимание (а не как импотенцию, или кастрацию, или зависть к груди) в посвященной Эдипу трилогии. Они не смогли понять её как потерпевшую крах попытку величия перед лицом непреодолимой травмы, непонимания, трагедии и страдания. Отцеубийство и инцест, которые далеко не являются главными темами трагедий Софокла, предназначенных, вместо этого, для доведения до зрителей трагической сути: что Эдип несёт на себе проклятие приемного отца Лая, наложенное на отца Эдипа, и что Эдип становится еще более беспомощным из-за своего слепого и упрямого пренебрежения предсказания Тиресия[16], так как само это пренебрежение лишь усилило его непонимание.

Будучи «слепцом» относительно своих подлинных родителей, которые хотели его смерти, Эдип также не ведает того, что он был ими отвергнут[17]. Его трагический урок можно еще легче усвоить, когда «Эдип-царь» идет вместе с «Эдипом в Колоне». В первой пьесе трилогии, Эдип – заносчивый, полный неведения, высокомерный, дерзкий и могущественный царь; в её последней части, он предстает раскаявшимся, сломленным, слепым стариком, зависящим от своей преданной дочери Антигоны. В конце трилогии, Эдип осознает собственную трагедию, которую он бессилен изменить. Он – умирающий старик, который покорно примиряется с мойрами (богинями судьбы) и восстанавливает чувство собственного достоинства. Другими словами, то, что он, в конечном счете, понимает, позволяет ему примириться со своим страданием и стыдом, и включить переживания покорности и человеческих ошибок внутрь вновь обретенного чувства собственного достоинства и своей значимости.

Слепота, трагическое неведение и трагическое знание убеждают нас в боли от душевной раны и указывают на непреклонную связь между стыдом и человеческой трагедией[18]. В моей книге «Исчезающие люди»[19], я высказал предположение о том, что мы пойманы между страхом исчезновения и ужасом перед тем, что нас увидят другие люди. Стыд вырастает в промежутках: между и среди различных Самостей, которыми каждый из нас является. Мы инстинктивно пытаемся скрыть расхождения во взглядах, и, таким образом, используем свою Самость для сокрытия от другой Самости. Однако в ходе этого процесса сокрытия мы всегда опасаемся быть раскрытыми, страстно желая быть признанными и страшась того, что нас увидят другие люди. Все наши усилия защитить себя приводят к неожиданным неприятным последствиям, и мы находим себя уязвлёнными, не будучи в состоянии понять свою душевную рану.

Происходит встреча[20] трагического знания и трагического непонимания. Они близки к abyssus humanae conscientiae (первозданному хаосу человеческого сознавания) Августина, потому что обозначают то, чего мы не можем знать о том, что другие о нас «знают», что мы не можем «знать» о себе, и как мы можем воспринимать и признавать то, что мы не можем знать. Мощь трагедии Эдипа проистекает от стыда, человеческого непонимания и беспомощности. По контрасту, в нашем современном мире, мы ошибочно полагаем, что знание не может быть трагическим, ибо знание – это сила, осознание, воля и господство. То, что находится за пределами нашего познания, «непостижимое», abyssus humanae conscientiae, ускользает от нашего суждения, унося с собой сердце и душу трагедии.

Перевод с английского Владимира Старовойтова.