Аннотация

В статье с точки зрения концепции позиций М. Кляйн рассматривается ментальное функционирование группы по время войны. В дополнение к параноидно-шизоидной и депрессивной позициям автор вводит третью, недиффиренцированную позицию, которая является более примитивной, чем две другие. Автор также размышляет о травматическом воздействии войны на общество и возможности переработки травматического опыта.

Ключевые слова: параноидно-шизоидная и депрессивная и недиффенцированная позиции, группа, общество, война, ментальное функционирование, травма.

В этом докладе я буду использовать введенное в психоанализ Мелани Кляйн (1952) понятие позиции, чтобы экстраполировать его на групповые психические процессы, поскольку я рассматриваю концепт позиций Кляйн, в качестве очень полезных описательных и объяснительных метафор. Они обозначают одновременно:

- разные способы придания значений ментальным содержаниям,

- разные виды объектных отношений,

- разные констелляции защитных механизмов,

- разные типы тревоги.

Согласно Кляйн, субъект, находящийся в параноидно-шизоидной позиции делит все на хорошее или плохое, и частью Самости переживает только хорошие аспекты, в то же время отщепляет и проецирует вовне свои негативные аспекты. Деструктивность проецируется, чтобы не чувствовать себя плохим и злым, а проявления слабости проецируются, чтобы избавиться от тревожного чувства беспомощности. В последствии появляется тревога преследования, и не только из-за фрустрирующих аспектов действительности, но и из-за фантазмов, созданных посредством проекции деструктивных фантазий вовне. Для параноидно-шизоидной позиции характерна коммуникация посредством проективной идентификации, наличие расщеплений, идеализации и приписывание плохости другим, ригидной черно-белой картины происходящего и преобладание конкретного мышления над символическим.

Когда «Я» созревает и укрепляется, тогда удается достичь депрессивной позиции, на которой Самость субъекта способна выдерживать собственные недостатки и агрессивные импульсы. Субъект способен развивать чувство вины, побуждающее и стимулирующее репарацию, восстановление разрушенного и креативность. По отношению к тому же самому объекту допускается как любовь, так и ненависть, взаимно смягчающие друг друга. В депрессивной позиции возможно более адекватное восприятие реальности, менее деформированное расщеплениями, идеализациями и проекциями. Другие люди могут переживаться как отдельные, но эмпатически похожие на субъект, думающие и чувствующие субъекты. В этом случае, если им наносится вред, появляется чувство вины и стремление возместить ущерб.

На протяжении всей жизни люди и группы колеблются между обеими позициями, впадая в параноидно-шизоидную позицию каждый раз, когда они не в состоянии сохранять депрессивную позицию, вследствие внутренней слабости, или вследствие эмоциональной нагрузки, исходящей от окружения.

Когда «Я» слишком хрупкое или когда интегрируемое негативное напряжение слишком велико, люди вынуждены регресировать в параноидно-шизоидную позицию. Так возникает необходимость использовать расщепление и проецировать собственную агрессию, чувство никчемности и чувство вины в других. Таким образом, это всегда не мы, а кто-то другой, кто нам угрожает, кто ничего не стоит, кто виноват во всем. Из этой искусственной позиции невинной жертвы можно нападать на других «в целях самозащиты», не чувствуя вины и сожаления.

Ссылаясь на Жозе Блегера (Bleger, 1967), а также на Томаса Огдена (Ogden, (1995) и Роберто Таглиякоццо (Tagliacozzo, 1990) я добавлю к схеме Мелани Кляйн еще и третью позицию, названную мной в этой связи недифференцированной. Эта позиция является более примитивной, чем две другие. Особое внимание я уделю тревоге, вызванной регрессией, которая выходит за пределы параноидно-шизоиднй позиции, вплоть до спутанности, стирания различий и недифференцированности. Поэтому депрессивную тревогу, связанную с переживаниями о судьбе объекта, и параноидную тревогу, связанную с угрозой преследования субъекта, мы можем дополнить катастрофической тревогой, которая связана со страхом недифференцированности, дезинтеграции, аннигиляции. Последовательность этих трех позиций недифференцированной > параноидно-шизоидной > депрессивной рассматривается в качестве линии развития, процесса созревания, как индивида, так и группы. Однако, более зрелые «позиции» никогда не являются окончательно достигнутыми, так как человеческое существование подвержено постоянным колебаниям/ осцилляциям. Или, как говорит, Огден, лучше рассматривать эти три позиции, как представленные в разных пропорциях, но одновременно активные в постоянном диалектическом взаимодействии.

Перед лицом опасности группа обычно регрессирует от депрессивной к параноидно-шизоидной позиции, которая кажется более адекватной для выживания и победы во время войны. Усиление параноидно-шизоидной позиции приводит к тому, что:

• появляется общий враг, который ощущается как опасный еще и потому, что в него проецируется своя собственная ненависть, агрессия и деструктивность.

• Одновременно, врага очерняют, поскольку в него эвакуируются свои

собственные слабости и недостатки.

• Остальная, неспроецированная часть агрессии направляются против врага, и тогда внутри самой группы интенсифицируется позитивный аффективный

заряд, и, таким образом, увеличивается гомогенизация и идеализация группы.

Другая функция укрепления этой позиции заключается в том, чтобы уберечь группу от последующей регрессии в недифференцированную позицию, в которой стирается идентичность, группа распадается, а ее члены разбегаются, скованные катастрофическим страхом потери той социо-экологической ниши, в которой они жили и находили безопасность до сих пор.

В качестве примера достаточно вспомнить, что военная подготовка осуществляется принципиально в параноидно-шизоидной позиции, в которой враг представлен, как утративший человеческое обличье, и как носитель жестокой и неоправданной агрессии. Когда войска во время военной операции (как например американской во Вьетнаме или советской в Чехословакии 1968 года) постепенно выясняют, что враг на них не нападал, что у него человеческое лицо, что он хочет мирно жить в своей стране, и что сами они там не для того, чтобы кого-то защищать, а являются агрессорами (то есть когда спроецированная во врага агрессия распознается как собственная), тогда происходит переход от параноидно-шизоидной к депрессивной позиции, возникает чувство вины и разрушается способность к борьбе. По мере утраты мотивации к войне, одни дивизии, ставшие небоеспсобными, сменяются другими.

Образование и интроекция негативных стереотипов о других

При образовании этнической групповой идентичности народов также можно предположить развитие способности прогрессивно применять все три позиции. От первоначально неоднозначной недифференцированности, где еще нет идентичности (только агломерат племен), происходит переход к параноидно-шизоидной позиции, где посредством процессов расщепления происходит грубое деление на противоположности. Например: «Я» (которое обозначает идентичность - наш народ) и «Не-Я» (другие народы), «добро» и «зло» и.т.д., таким образом, определяя ту или другую идентичность. В этой неизбежной незрелой фазе собственная родина идеализируется, а все «плохое» проецируется на чужбину. Формируются мифы создания группы, которые, в целом являются параноидно-шизоидными. Позже, (в лучшем случае) достигается депрессивная позиция, которая делает возможным более интегрированное, более реалистичное видение себя и других. Далее, к этому диахронному развитию присоединяется постоянное синхронное колебание между тремя позициями, которое, к сожалению, включает также возможность массивных регрессий (например, фашизм).

По моему мнению, национализм и расизм в значительной степени заключаются в восприятии собственной группы и других групп с точки зрения чрезмерного акцентирования на параноидно-шизоидной позиции. По мере того, насколько долго группа задерживается в этой позиции, она будет создавать параноидно-шизоидные стереотипы, пронизывающие групповую культуру и мышление отдельных лиц.

Стереотипы являются представлениями, которые групповая культура предлагает индивидам. Эти групповые стереотипы становятся внутренними объектами, то есть внутренними репрезентациями, регулирующими способ отношения к определенным категориям объектов (например, к членам собственной и других групп). Стереотипы, которые образуются в культурной атмосфере с недостаточно укорененной депрессивной позицией и преобладающей параноидно-шизоидной, будут характеризоваться слабыми связями с реальностью. Представления о других искажаются негативными содержаниями групповой Самости, которые в них проецируются. Стереотипы, которые репрезентируют собственную группу, преувеличенно идеализируются и освобождаются от любых недостатков. Только депрессивная позиция позволяет узнавать в других - себе подобных, с независимой душевной жизнью, с которой себя можно идентифицировать, с которой можно установить эмпатические отношения, и по отношению к которой можно переносить сепарированность. В депрессивной позиции группа способна воспринимать другого без излишнего чувства жуткой чужеродности, выдерживать "незнание” и различия, не прибегая к проекции в другого/чужого всех своих негативных аспектов и не воспринимая его, как преследующего и опасного.

Вследствие специфических исторических условий, воспринимаемых в качестве угрозы, или вследствие непроработанных коллективных травм, в определенное время могут проявляться крайне агрессивные и деструктивные параноидно-шизоидные состояния, через которые за последнее столетие прошел, к сожалению, почти каждый европейский народ (фашизм, национал-социализм, коммунизм). В этих злокачественных параноидно-шизоидных фантасмагориях, деформированный проекциями другой может, в конце концов, потерять какое бы то ни было положительное качество, всякую человечность и тождественность/похожесть, вследствие чего становится невозможным идентифицироваться с ним. Таким образом, став абсолютно отрицательным, этот другой демонизируется и лишается человечности, он становится, в конечном счёте, “только” евреем, большевиком, фашистом, славянином, желтолицым, усташем, четником, косовским албанцем, мусульманином (и этот трагический список, к сожалению, кажется, нескончаем), который больше не имеет в себе ничего человеческого. Он становится чучелом, которое можно насиловать, подвергать пыткам и убивать, безжалостно и без чувства вины.

Роль дегуманизации образа другого может объяснить обстоятельство, о котором напоминает Клод Леви-Стросс: «За пределами племени нет человечества» (Леви-Стросс 1952 г., стр. 369).

Война

Теперь я хотел бы рассмотреть индивидуальные и групповые ментальные процессы в параноидно-шизоидной позиции, связанной с войной. Далее я коснусь трудностей, которые возникают при попытке перехода к депрессивной позиции после насильственного конфликта. Депрессивная позиция обеспечивает более подходящее для мирного времени ментальное функцонирование. Особенное внимание следует уделить трудностям, которые возникают после войны в связи с задачей интеграции в образ Самости тех чувств, мыслей и поступков, которые имели место в параноидно-шизоидной позиции во время войны.

Война, один из всадников Апокалипсиса, сопровождала человечество с незапамятных времен, и, кажется, еще долго будет сопровождать его. Для отдельных лиц и групп война несет реальную угрозу и страх за свою жизнь, свободу и имущество. Такой страх вызывает интенсивные, катастрофические тревоги и заставляет индивидов и группы искать такое ментальное функционирование, которое лучше всего подходит для того, чтобы справиться, как с внешним страхом и опасностью, так и с внутренними тревогами. Видимо, в результате эволюции, человечество нашло подходящую схему для ментального функционирования соответствуещего логике войны: это параноидно-шизоидная позиция. В этой позиции обращение с фантазиями, страхами, защитными механизмами и, в общем смысле, обращение с самим собой и другими, подчиняется императиву выживания любой ценой.

Группа во время войны регрессирует из депрессивной и фиксируется в параноидно-шизоидной позиции (точнее сказать, она переносит свой способ функционирования из преимущественно депрессивной в преимущественно параноидно-шизоидную позицию). При этом, речь идет и о защитной установке, которой объясняется её чрезвычайная ригидность, ибо существует угроза еще более глубокой и разлагающей регрессии в направлении к нарушению дифференциации и распаду группы. Mассированное отступление с депрессивной позиции расширяет пространство конкретного мышления в ущерб символическому, агирование усиливается за счет ослабления функции мышления. В параноидно-шизоидной позиции в группе доминируют расщепление, отрицание, идеализация и проективная идентификация и правило «все или ничего», которые глубоко деформируют картину реальности.

В депрессивной позиции границы Самости более четко определены, в том числе и по отношению к группе, в результате чего индивид становится более отдельным и самостоятельным и более свободным в мышлении. В сравнении с этим, в параноидно- шизоидной позиции в группе существует интенсивное принуждение к однородности и сплоченности. Границы между отдельными «Я» размыты и посредством процессов проективной идентификации конкретные групповые содержания насильственно проникают в индивидов. В силу того, что эти психические содержания перекрывают и объединяют мысли и чувства индивидов, они подталкивают их к частичному/парциальному слиянию с группой. “То что разделяется группой, само по себе автоматически претендует на истинность (валидность), независимо от проверки реальности” (Fornari, 1966, стр. 128). Можно предположить, что в параноидно-шизоидной позиции наблюдается широкое распространение проективных и интроективных идентификаций, которые проникают в отдельных индивидов. Последние чувствуют себя пронзенными назойливыми щупальцами этих насильственных идентификаций, и в конечном счете, вынуждены приспосабливаться к общепринятому мышлению. Только немногим удается противостоять этому, - либо они являются непоколебимыми сторонниками противоположной идеологии, либо были изгнаны из параноидной группы.

В августе 1991 года я отдыхал в Далмации на острове Лошинь. В других частях Хорватии как раз началась война. При каждом выпуске новостей (там было только хорватское телевидение) я присоединялся к группе взволнованных людей, которые заполняли телевизионную комнату в гостинице. С каждым днем я все больше чувствовал отвращение и ужас от всего того, что причиняли сербские агрессоры хорватскому населению. И тут мне попала в руки словенская газета - Словения тогда удачно вышла из войны и пыталась любым способом держаться подальше от «грубой балканской бойни». Я прочитал о маленькой деревне, в которой невинные сербские жители были жестоко убиты хорватами. Эта новость вызвала у меня сильную тревогу. Я осознал, что хочу избавиться от этого, подвергая это сообщение сомнению или подыскивая ему какое-то невозможное оправдание. Позже я понял, что находился в параноидно-шизоидной позиции, которая не терпит смешения хороших и плохих частей. Чувство дискомфорта, тревоги, в определенные моменты даже боль, позволили мне понять, насколько труднее было хорватам справляться с таким сильным давлением, принуждавшим их видеть все происходящее в параноидном свете. Стало ясно, как чувство страха, угрозы и боль толкали хорватов в параноидно-шизоидную позицию, в которой они могли найти облегчение. Позже я понял, что, под влиянием ежедневных теле-новостей я, не будучи хорватом, но временно идентифицируясь с ними, тоже соскользнул в параноидно-шизоидную позицию.

* * *

Замечательным примером подобного рода реакции служит письмо Зигмунда Фрейда к Карлу Абрахаму от 26 июля 1914 года, через три дня после объявления австро-венгерского ультиматума Королевству Сербии, и за два дня до объявления войны:

"... Вероятно, впервые за 30 лет я ощущаю себя австрийцем и хотел бы дать еще один шанс этой империи, которая меня так мало обнадеживала. Повсюду царит великолепный настрой. Этому в значительной мере способствуют освобождительный эффект мужественного шага и надёжная опора Германии".

Как мы знаем, до этого момента Фрейд испытывал явное разочарование в австрийской монархии. Это также вытекает из его слов: "... впервые" (что означает "никогда раньше") и проявляется в "... не очень обнадёживающей империи". Конечно, не только бессознательно, он чувствовал, некоторую агрессивность по отношению к Австрии. Но теперь, вдруг, он "хотел бы дать еще один шанс". Неожиданно, он становится поклонником своей страны: "Я ощущаю себя австрийцем". Фрейд идентифицируется с большой группой: " Повсюду царит великолепный настрой" (значит, и в нем самом). Он разделяет объявление войны, считая это "мужественным шагом", который имеет "освободительный эффект" ... "для каждого".

Подобное облегчение ощущается, когда человек отказывается от болезненной конфликтной попытки сохранить депрессивную позицию (в которой возможно различать, что хорошо, и что плохо в нас и то, что хорошо, и что плохо в других) и регрессирует к параноидно-шизоидной позиции, в которой мгновенно все становится ясно: кто хороший и кто плохой, и субъект с большим облегчением чувствует себя в безопасности, объединившись с массой «хороших» и обретя готовность напасть на "плохих". Победа над ними выглядит как многообещающеее “лучшее будущее”.

Возникает агрессия, а вина проецируется в других. Агрессия теперь полностью узаконена группой. Все австрийцы согласились с правильностью объявления войны Сербии. Но возникает вопрос: была ли агрессивность Фрейда против этого мира - против его собственной среды - настолько угрожающей (связанной с катастрофическими тревогами) и вызывающей чувство вины, что было необходимо перенаправить её по отношению к другим? Сербы, россияне, англичане и французы наверняка не были причиной разочарований и фрустраций, накопленных Фрейдом на протяжении его жизни! Рассмотрение этого феномена только с точки зрения индивидуальной динамики создает неполную картину. В такие моменты групповая динамика играет главную роль. Давайте не будем забывать о том, как в те времена, удивительным образом, подобные регрессии носили массовый характер во многих социалистических партиях. Всего несколько месяцев раньше они были категорически против любой войны или были больше заинтересованы в возможности революции: "Рабочие не будут убивать друг друга для прибыли капиталистов! " Но потом они это сделали! Такая регрессия чрезвычайно ярко проявляется в войнах и, как правило, так сильна, что очень немногие люди могут ей противостоять. Так, и сам Фрейд не сопротивлялся, хотя затем он понял, что оказался в ловушке, в которую он попал вместе со всей Европой.

Уже в марте 1915 г. Фрейд писал: "Эта война более кровавая и более убийственная, чем любая прежняя война, [...] и при этом она так же жестока, полна озлобленности, непримиримости, как и любая, что ей предшествовала. Она игнорирует все ограничения, известные, как международное право, не признает соблюдение обзязательств по правам человека, принятых в мирное время; она игнорирует исключительные права раненных и прерогативы медицинского обслуживания, различия между гражданскими и военными слоями населения ".

Все человечество обнаружило страшную разрушительную силу, выпущенную в этой войне. Фрейд, возможно, пытался потом ментализировать это, разрабатывая теорию инстинкта смерти.

Историк Макс Гастингс подчеркивал, что для Берлина, ключевым фактором принятия решения о вступлении в Первую мировую войну, было желание одержать важную победу над внешними врагами, чтобы сокрушить социалистическую угрозу внутри Германии (Катастрофа 1914, 2014).

* * *

Таким образом, в индивиде фиксируется (в основном, с помощью проекций и идеализаций) крайне деформированный образ реальности, который, тем не менее, разделяется большинством. В сущности, это должно было бы вызывать интенсивную тревогу по поводу собственной идентичности, которая становится более слабой. Очень часто индивиды, регрессируя от депрессивной к параноидно-шизоидной позиции переживают своего рода облегчение, (как Фрейд описал в своем письме) чувствуя избавление от неудовлетворенности и боли, сопутствующей поддержанию депрессивной позиции. Неудачная адаптация и последующее отделение от параноидной группы является болезненным и опасным, и неизбежно ведет к одиночеству. Это выглядит так, что потеря значительной части автономии индивидуального сознания компенсируется укреплением групповой идентичности. Более сильное «Мы» компенсирует более слабое «Я». Так, стая маленьких рыб кажется другим рыбам одной большой рыбиной, которая выглядит пугающей, чтобы не быть напуганной.

Интенсивное чувство бессилия, ощущаемое индивидом по отношению к опасному окружающему миру, заставляет его искать убежище в идентификации с группой. Вместе с тем, группа нуждается в укреплении своего единства и склонна к активному привлечению, втягиванию и ассимиляции индивидов. Таким образом, доходит до рокового взаимного притяжения, где больше нет места и нет терпимости к разнообразию. На основе параноидного "Все или Ничего", которое в группе звучит как "Если вы не с нами, значит - против нас", возникает угроза изгнания из группы и проективной идентификации, которая отождествляет другого с врагом. Это делает почти невозможной попытку найти свое место в промежуточном или нейтральном пространстве за пределами обеих параноидных групп. В таких экстремальных ситуациях, если человек не принадлежит ни к одной из групп, то у него нет возможности использовать параноидные реакции группы в качестве защиты от своих собственных параноидных тревог (Jacques 1955).

В недавних этнических конфликтах бывшей Югославии в драматичном положении были те, кто не смогли в полной мере идентифицироваться ни с одной из различных воюющих между собой групп, будучи детьми от смешанных браков или просто не желая идентифицироваться с агрессивными параноидными позициями собственной группы. Часто на них смотрели как на предателей и врагов.

Сила, с которой группа в параноидно-шизоидной позиции навязывает собственное видение отдельным индивидам, может также объяснить, почему столь сильные магнитные поля крайних позиций фашизма, национал-социализма и коммунизма для многих обычных и порядочных людей были так притягательны (в значительно большей степени, чем они в этом позже признаются) и оказывали такое влияние, или они так легко разрешали себя одурманить или нейтрализовать. С какой интенсивностью эти позиции влияли на мысли и чувства! Было бы упрощением утверждать, что для этих групп была характерна высокая концентрация патологических личностей.

В соответствии со своей контейнирующей функцией, группа в депрессивной позиции имеет тенденцию к сохранению границ между групповым и индивидуальным пространством в виде полупроницаемой мембраны. В параноидно-шизоидной позиции, в условиях сильного напряжения, как войны и параноидные диктатуры, групповые содержания/смыслы могут все-таки прорываться через барьер, который отделяет и защищает две сферы, и насильственно проникать в пространство индивидуальных психических процессов. Это происходит и в отношениях между группой в параноидно-шизоидной позиции (с неизбежной идеализацией её лидера) и индивидом.

Посредством стереотипов и образов, которыми групповая культура обеспечивает индивидов, сильно деформированные и дегуманизированные представления о других вбрасываются во внутренний мир членов группы. Параноидная регрессия чрезвычайно заразна, а тем, кто является жертвой агрессивной войны, её не избежать. Таким образом, происходит варваризация и у жертвы, которая защищает себя.

Теперь позвольте резюмировать некоторые фундаментальные аспекты типических параноидно-шизоидных ментальных состояний, характерных для военного времени. Параноидная тревога переворачивает любую шкалу ценностей. Преобладает забота о собственном выживании, в то же время становится невозможным заботиться о противнике. Глубокая деформация внутренней и внешней реальности способствует войне. Мир объектов, которые участвуют в конфликте, редуцируется до одного плохого и демонизированного объекта и хорошего, идеализированного. Индивиды всегда чувствуют себя частью идеализированной группы, с которой они слабо дифференцированы, в силу усиления сплоченности и однородности. Вот почему борьба за группу и борьба за собственные цели почти полностью совпадают. Можно даже наблюдать примат идентификации с группой, которая приводит к самопожертвованию во имя спасения группы, и гарантирует бессмертие (героев в памяти группы). Искажающее "все или ничего" делает возможным жертвовать собственной жизнью, ибо если невозможно достичь всего, т. е. победы и уничтожения врага, то тогда остается ничего, т. е. поражение и подчинение, что делает жизнь невыносимой.

Абсолютная потеря способности к эмпатии и интеграции приводит к дегуманизации врага, который, лишившись своей человечности, больше не защищен табу «Не убий!». Его убийство превращается в социально одобряемый поступок. Допущение какой-либо формы репарации в отношении противника превращается в обвиняемое поведение. Таким образом, деструктивность обретает достоинство, которого она никогда бы не удостоилась в мирное время; это ужасающим образом открывает шлюзы, создавая широкие просторы безнаказанности за самые ужасные преступления. Однако, индивидуальность членов группы также теряет свою ценность для группы, поскольку можно сравнительно легко пожертвовать определенным количеством индивидов (что было бы немыслимо в депрессивной позиции), отправив их на верную смерть – воевать в безнадежных ситуациях.

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Я хотел бы сосредоточиться на травме, вызванной грубым повреждением представлений о себе индивида и группы, нанесенным как проявленной деструктивностью, так и той, которая осталась на ментальном уровне.

Конец войны можно сравнить с пробуждением после насильственного патологического опьянения, когда человек оказывается в окружении последствий собственных разрушительных действий. После регрессии в параноидно-шизоидную позицию, и агрессоры, и пострадавшие должны восстановить депрессивную позицию. Однако, с этой задачей справиться не так-то просто, поскольку многие травматические содержания не могут быть интегрированы. Мы можем выделить два типа травм. С одной стороны, это травмы, которые пережили мы, с другой стороны, есть травмы, которые являются последствием того вреда, который мы причинили другому. В последнем случае, травму причиняет болезненная рана, которая остается в представлении о себе под воздействием собственной возвеличенной и проявленной деструктивности, как на уровне индивида, так и группы. Эти два типа травмы присутствуют, пусть и в разной степени интенсивности, в обеих группах, у виновных и у пострадавших. Тем самым, агрессоры тоже оказываются травмированы войной.

Обычно, группе легче вспоминать те ужасы, которые она, как жертва, сама претерпела. Жертвы воскрешают свои травмы снова и снова в атмосфере навязчивого повторения, вспоминают их на празднованиях годовщин на протяжении десятилетий, и с трудом преодолевают застывшие параноидно-шизоидные схемы. Поэтому, редко запускается процесс проработки, поскольку это оказывается выше их сил.

Травмы в результате собственных совершенных агрессивных, деструктивных действий, остаются отщепленными и отрицаются. Об этом предпочитают не говорить. Попытки оживить их в памяти и проработать, жестко подавляются, часто в самом зародыше, чтобы они не могли пугающим образом проникнуть в пространство представлений и мысли. Поэтому кажется, что в культуре не так уж и много места для этого типа травмы. Или, точнее говоря, это место есть, но только в культуре других, тех, кто стали жертвами насилия. Собственные поступки, собственные герои и жертвы (часто обозначенные "мучениками") идеализируются. Жестокие и негативные аспекты отрицаются и проецируются в противника. Таким образом, изложение одних и тех же событий, групповых ролей и образов в одной и той же войне значительно отличается у групп, которые во время войны сражались друг против друга, в зависимости от того, какую книгу по истории того или иного народа вы открываете.

На восточной границе Италии есть две совершенно разные истории первой половины 20-го века. Итальянцы, в основном, описывают себя как невинных жертв "славяно-коммунистических палачей", в то время как словенцы чувствуют себя невинными жертвами "жестоких итальянских фашистов". Поэтому подлинного примирения не было до недавнего времени, пока обе стороны чувствовали себя невинными жертвами других. Только сейчас развивается проработка этих травм обеими сторонами в депрессивной позиции. Потребовалось 60 лет, чтобы на главной площади Триеста (Площади объединения Италии), где ещё 30 лет назад было запрещено говорить по-словенски, президенты Италии, Словении и Хорватии присутствовали на концерте молодых музыкантов из этих стран, которые исполняли национальные гимны и музыку.

Травматический опыт значительно затрудняет закрепление более адекватного и реалистичного представления о себе. Групповые травмы имеют тенденцию передаваться из поколения в поколение, так как они вписаны в групповую культуру, которая выходит за рамки жизни отдельного человека. Это оставляет серьезный отпечаток в отношениях между группами в следующих поколениях. Лишь проработка травмы может впоследствии привести к восстановлению депрессивной позиции в этих регионах. Поэтому, во время войны происходит накопление травм как в индивидуальных, так и групповых психических процессах, которое фиксирует/закрепляет части психики в параноидно-шизоидной позиции и усложняет возврат к депрессивной позиции в мирное время.

В апреле 1945 года Маргарит Дюра описала мир как наступление темной ночи, как начало забвения (Duras, 1945).

Выглядит так, будто после Второй мировой войны по разным сторонам возникла сложная игра, целью которой было сдерживание чувства ужаса и невыносимой вины. Немецкая культура в настоящее время признает ответственность собственной нации и задает себе вопросы, касающиеся собственной вины, но избегает обвинения соучастников, которых может быть много, и которые могут быть серьезными. Таким образом, другие народы могут спрятаться за злобой и коварством национал-социалистов, так как "по сравнению с ними мы были хорошими," и спешат выразить свое удовлетворение в связи с признанием вины немецким народом.

9 мая 2005 одна словенская газета вышла с заголовком: "60 лет тому назад добро восторжествовало над злом". Национал-социализм и фашизм были, конечно, злом, но можно ли причислить к «добру» победителя Сталина? Сколько зла, совершенного Сталиным, могло было скрыто за "побежденным злом"? И в какой степени это может касаться и югославского диктатора Тито?

В ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОМ КАБИНЕТЕ

Одной из целей психоаналитической терапии является предоставление пациентам большей свободы и гибкости, что дает возможность поместить в фокус Самости различные внутренние объекты. Говоря языком Леона Гринберга (Grinberg,1982), важна способность смещать некоторые внутренние объекты, с которыми можно себя временно идентифицировать, с орбиты к ядру и наоборот. Таким образом, благодаря свободному выбору, можно чувствовать себя ребенком, взрослым, равноправным братом или сестрой, можно чувствовать себя активным, пассивным, мужественным или женственным, как отец или как мать, в зависимости от внешних обстоятельств и внутренних потребностей. Таким же образом, чувство этнической принадлежности могло бы свободно перемещаться, в соответствии со своими различными компонентами, если оно этнически многокомпонентное, давая возможность лучше использовать и наиболее полно проявить свою Самость.

Около двадцати лет назад во время одной дискуссии на тему этнической идентичности я задался вопросом, почему в ходе анализа моих итальянских пациентов почти не возникала тема межэтнических противоречий, хотя в городе она постоянно была объектом жарких дискуссий и заполняла страницы местных газет. Для многих пациентов я наверняка был единственным словенцем, с которым они имели значимые отношения. В то время я выдвинул две гипотезы. Одна из них предполагала, что с обеих сторон был негласный сговор - избегать этого тревожного вопроса в анализе. Другое предположение состояло в том, что вопрос этнического конфликта представляет собой групповую тематику, которая с индивидуальной точки зрения играет второстепенную роль. Я до сих пор не знаю, которое из этих двух предположений верно, думаю, что правомочны оба.

В индивидуальном анализе порой возникают этнические темы, но зачастую просто в качестве рамки повествования или для отображения другого содержания. Прежде всего, они связаны с темами близости и дистанции, большей или меньшей степени доверия, либо служат средством усиления определенных компонентов переноса или защиты от них.

Я склонен полагать, что этническая принадлежность является преимущественно групповым феноменом, который лишь косвенно проникает в диадные отношения аналитической практики, когда групповые смыслы насильно проникают в пространство индивидуального психического процесса и тем самым способны сломать барьер, который отделяет групповое от индивидуального.

Если мы помогаем пациенту усилить депрессивную позицию, это может иметь положительное влияние на его групповые навыки и, среди прочего, позволит ему ощутить свою этническую идентичность менее ригидным и односторонним образом, открывая и интегрируя в себе богатство самых разнообразных интроекций. Тогда столкновение с «внутренним чужаком», возможно, вызовет не чувство беспокойства, а ч обогатит личность, расширяя экзистенциальное пространство.

Следует, конечно, также задуматься о проблеме практической помощи большим группам, таким, как этнические общины, в укреплении их собственной депрессивной позиции и отказе от параноидно-шизоидных злоупотреблений. Эта задача, конечно, не решается на кушетке психоаналитика. На мой взгляд, это, прежде всего, задача культуры, именно в узком смысле этого слова, то есть тех слоев общества, которые думают, размышляют, прорабатывают, символизируют и среди которых есть место и для психоаналитиков. Я считаю, что культура в таком понимании берет на себя психоаналитическую функцию по отношению ко всему обществу.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В панораме мы наблюдаем, как человечество старается проработать и интегрировать свои ментальные содержания, используя "разжижение" и символизацию. Я придерживаюсь мнения, что и мы, психоаналитики, можем играть роль участников культурных процессов, задачей которых, по сути, является формирование аналитической функции в обществе. В этот процесс мы можем внести не только вклад двенадцати тысяч муравьев (кажется, такое количество аналитиков МПА (IPA существует на этой планете), которые "пережевывают конкретное и выделяют символическое", каждый сидя за своей кушеткой. Я думаю, что именно благодаря своей особой чувствительности и вниманию к отщепленным и вытесненным содержаниям, мы можем предложить культуре групп, к которым мы принадлежим, более адекватные подходы к переработке пронизывающих, непереносимых психических содержаний, связанных с последствиями войны. Мы можем предложить подходы, которые могут поддерживать более экономные и менее конфликтные и не столь обедняющие способы отношений, которые помогут сохранить подлинную гуманность и обеспечить достаточную внутреннюю гармонию, открывающую перспективу более глубокого взаимопонимания между группами. Речь идет о том, чтобы помочь как жертвам, так и агрессорам укрепить их депрессивные позиции. Мы, аналитики, знаем, что каждый индивид (как и каждая группа) имеют ограниченные возможности осознания особенно болезненных психических содержаний. Определенная их часть неизбежно должна оставаться скрытой или удаленной от «Я», чтобы не разрушить его. Никакая интерпретация, какой бы верной она ни была, не может быть принята слишком слабым или хрупким “Я”, не способным это выдержать. Однако, не следует отступать от сопротивлений и отказываться от интерпретации тех содержаний, которые «Я» в состоянии выдерживать.

Мы могли бы стремиться к менее застывшему соотношению между тем, что можно осознать, и тем, что в данный момент должно быть отщеплено и скрыто: стратегия обнаружения и толкования не должна быть слишком травматичной. В то же время нельзя вступать в сговор с сопротивлениями, обнаруживая/раскрывая то, что может быть обнаружено/раскрыто, и интегрируя то, что может быть интегрировано. Допущение парадоксов предполагает жизнеспособные отношения между абсолютно необходимыми иллюзиями и также абсолютно необходимыми достаточными знаниями некоторой части истины.

Однако, определенные содержания должны оставаться на данный момент отщепленными, если не вытесненными навсегда. Существует нормальное – непатологическое расщепление. Это позволяет нам создавать относительно свободное от конфликтов пространство жизни, в котором возможно сшить из лоскутков необходимый нам плащ иллюзий, в который мы заворачиваем представление о себе, и который так беспощадно рвется на войне. В то же время мы должны поддерживать внутреннее пространство, которое полностью не отрицается, хотя отщеплено или существует отдельно, где мы храним содержания боли и стыда, которые мы пока не в состоянии рассмотреть до конца и проработку которых мы, наверно, должны будем оставить будущим поколениям, так как для нас это слишком больно. Так же как мы хороним наших дорогих мертвых в "отщепленных" пространствах, называемых кладбищами, чтобы мы могли дальше жить в своих домах, так и каждый народ, и все человечество должны иметь пространства для слишком травматических воспоминаний, где будут храниться ужасы и совершенные преступления. Эти пространства следует регулярно навещать, чтобы можно было проработать эти ужасы и преступления, как только это станет возможным, и интегрировать их в проработку траура по идеальному представлению о себе. Уже сам этот процесс может оберегать в нас настоящую гуманность. Возможно, таким путем катарсиса мы откроем для себя, что пространства боли и стыда являются той почвой, на которой может произойти истинная встреча между группами и индивидами, где может возникнуть честная и глубокая связь, позволяющая сосуществование, которое не будет лишь эфемерной взаимной терпимостью. В начале нового века, кажется, установилась достаточная дистанция во времени и между поколениями, которая позволяет предпринять смелые попытки проработки, более решительный шаг в сторону преодоления параноидно-шизоидной позиции, к которой нас часто понуждают прошедшие и настоящие войны.

С итальянского на немецкий перевел Клаус Нойндлингер, Вена.

Перевод с немецкого на русский Виктории Слюсаренко, Львов.

Научная редакция текста на русском Татьяны Пушкарёвой, Киев.

War and mental functioning of the group

Annotation

The article from the point of view of M. Klein’ the concept of positions discusses the mental functioning of the group during the war. In addition to the paranoid-schizoid and depressive positions the author introduces a third, non-differentiated position that is more primitive than the other two. The author also reflects on the traumatic impact of war on society and the possibility of processing the traumatic experience.

Keywords: paranoid-schizoid, depressive and non-differentiated positions, group, society, war, mental functioning, trauma.