Человек не может прямо смотреть на солнце и на смерть 
(Ф. де Ларошфуко).

Слово, которое мы не произносим, преследует и преследует, и, в конце концов, с ним приходится встретиться лицом к лицу! 
(«Гарри Поттер»).

Тема смерти – трудна и многогранна: она наполнена тревогой, страхами и суевериями. Для каждого из нас она наделена своим смыслом и остротой переживания.

У одних размышления о смерти на протяжении долгих лет могут носить лишь философский характер, у других, - смерть, находясь в непосредственной близости, влияет на все течение жизни.

Формирование представлений о смерти начинается в детстве и изменяется с возрастом в зависимости от происходящих в жизни событий, непосредственно влияющих на качество и интенсивность наших эмоциональных реакций. Ситуация осложняется, когда травматическое событие, непосредственно связанное с возможностью смертельного исхода (онкологическое заболевание является примером такого сильнейшего стрессора), становится центральным для ребенка и может влиять на формирование его представлений не только о смерти, но и о жизни в целом.

Мне хотелось бы остановиться на некоторых наблюдениях того, как психика ребенка, перенесшего онкологическое заболевание, справляется с «вторжением» подобного события, как это соотносится с зарождающимся знанием о смерти, как выражается символически, и что было бы полезно дать ребенку в качестве психологической поддержки в подобной ситуации.

Напомню, что многие клиницисты (А.Фрейд, М.Кляйн, Ж.Пиаже, Дж.Боулби, Э.Фурман и многие другие) исследуя представления о смерти у детей, описывают стадии этого процесса: от первого осознавания смерти ребенком до формирования концепции смерти, соотнося их с определенными фазами детского развития. В литературе нет единого мнения о нижнем пороге появления знания о смерти; исследования на эту тему основываются на косвенных данных и зачастую поверхностны в силу этических ограничений. В целом, можно сказать, что формирование представления о смерти непосредственно связано с установлением константности объекта, связи с ним, развитием абстрактного мышления и речевого навыка [1]. Таким образом, в возрасте до 5 лет у детей преобладает магическое мышление, неспособность понять смерть самостоятельно. От пяти до десяти – смерть видится обратимой и временной, невозможной произойти именно с ним. Далее появляется более реалистичное представление о смерти, и формируется модель переживания горя [2].

Однако вопрос состоит не только в том, каким образом переживание смерти представлено у ребенка на сознательном уровне. Но и в том, что может быть вытеснено? Как незнание может пробиваться знанием из бессознательного? В каком виде? Что может способствовать и «подгонять» эти переживания?

Онкологическое заболевание ребенка (как уже много раз отмечалось различными авторами) – болезненное, стрессовое событие, связанное с длительным лечением, зачастую смертельно-опасное. Если говорить о его влиянии на формирование концепции смерти, то ребенок оказывается в крайне затруднительной и противоречивой ситуации: с одной стороны разрушается иллюзия, что смерти нет, к которой так любят прибегать в своих рассказах взрослые. Смерть оказывается рядом, в непосредственной близости. К тому же разрушается идея о том, что смерть – удел старых, и дети не умирают, - в стационаре умирают именно дети, иногда совсем маленькие. Кроме того, ситуация усугубляется зачастую полным незнанием ребенка о диагнозе и невозможностью обсуждать все происходящее вокруг (порой даже смерть друзей обрастает ложью). Все это никак лучше способствует уходу от внешней ситуации реальности в мир внутренних фантазий. Ответы на заданные вопросы ребенок часто начинает искать самостоятельно. Если же вопрос даже не успел возникнуть (или скорее оформиться), то есть остался неосознанным, или сразу как небезопасный был вытеснен, то из бессознательного (компенсаторно по Юнгу, - для восстановления утраченного психического баланса) начинают поступать различные сигналы в виде образов и символов.

Аналитическая психология придает огромное значение символическому образу. Согласно теории К. Юнга символы есть непосредственное выражение психической энергии, когда она поднимается из глубин бессознательного. Они - первые, основные и глубочайшие ее проявления [3].

Символ, по словам Юнга, образно выражает невыразимое, неизвестное, лишь предчувствуемое, еще не познанное. Но значение его не только познавательное и угадывающее, но еще и жизненное, ибо он является разрешением внутреннего противоречия нашей психики [3].

Практика работы с семьями, имеющими детей, перенесших онкологическое заболевание, показывает, что почти всегда у членов семьи есть потребность говорить о переживаниях, связанных со страхом смерти. При этом, даже в ситуации сознательного избегания подобного обсуждения и осмысления трудной темы тревожные переживания «ищут» канал для своего проявления: в сновидениях, рисунках, метафорах.

Наблюдения за детьми в процессе консультирования позволяют говорить о наличии символического выражения темы смерти. Вытесненные за время прохождения трудного лечения переживания пытаются «просочиться» в сознание в постлечебный период. Реабилитация в этом смысле является одновременно и важным восстановительным периодом, и временем повторной травматизации. Однако, эти вторгающиеся содержания важны для интеграции перенесенного опыта и становления личности ребенка, поэтому не представляется полезным их игнорирование.

Юнг писал: «Из-за того, что дети такие маленькие, а их мысли редки и просты, мы и не представляем серьезности проблем, встающих перед детским разумом…» [4]. (Эту мысль Юнга часто «подтверждают» и мамы, обесценивая способность ребенка понимать всю серьезность происходящего во время лечения). Однако, не стоит забывать, что то, как утрачиваются детские воспоминания, также может быть утрачена (вытеснена согласно известному механизму психологической защиты) и тревога смерти. Возвращаясь, такие содержания «возвращают целый пласт жизни, долгое время отсутствовавший, тем самым наполняя жизнь новым смыслом и обогащая ее» [4]. Это бывает непросто, болезненно (и данное явление перекликается с отсроченными реакциями утраты и горя), однако они важны и зачастую целительны. Именно поэтому, мы должны быть внимательны к такому языку предъявления психологических трудностей наших маленьких клиентов.

В качестве иллюстрации я хотела бы привести некоторые случаи из практики.

Маша Р., 10 лет, (диагноз – саркома) перенесла ампутацию руки. В песочнице разыграла историю про одноногого пирата, который, оставшись в одиночестве после предательства товарища, продолжал мужественно сражаться с Драконом за золото. Если обратиться к образу дракона, то нетрудно заметить, что символически он - враг Героя. В священных текстах древних евреев дракон часто олицетворяет смерть и зло. Христианство унаследовало это представление, изображая его во всей важной пророческой литературе Библии. Древние греки и римляне считали, что драконы обладают способностью понимать и сообщать смертным тайны земли. В христианском искусстве дракон – символ греха, Сатаны [5]. Легенда о Святом Георгии – это также история освобождения от тирании дракона после долгих лет жертвоприношений. Оказавшись в ситуации смертельно-опасной болезни, ребенок символически сражается с драконом по имени Смерть за самое ценное, что может быть, - за золото – Жизнь. Это сражение и за Тайну, и за Очищение (от болезни, за «чистую» репутацию, о которой так много говорят в реабилитации). И главная задача в таком сражении – убить саму Смерть! Впервые я обратила внимание на этот сюжет еще 2 года назад в детском отделении онкологии и гематологии. Тогда мальчик Сергей К., 10 лет, начал свою песочную сессию с закапывания скелетика – символических похорон Смерти. В этом есть что-то большее, чем индивидуальный символ, - что-то мифологическое, Библейское, - коллективное! Либидо (как психическая энергия в целом), с ее символами, все время пересекает область религии, взятую в самом широком смысле (в смысле «связи», «зависимости», «связанности») [3]. Тема Крестной Смерти, Воскрешения Христа и Пасхальной Тайны – тема особая. Это символ Веры во Спасение. Жизнь и Смерть противостоят друг другу в смертельном поединке, и сам Христос, воскреснув, умерщвляет Смерть. Умерщвляют ее день за днем и дети в стационаре…

Другая моя клиентка – Настя П., 10 лет, перенесла операцию по ампутации части ноги в связи с остеополиомиелитом. Ее рисунок и рассказ к нему отражали представление о смерти как о злой Мачехе, которая всех заколдовывает и крадет счастье других. Она была нарисована большого роста, величиной с дом, что вполне может отражать силу и значение данного образа. Если вспомнить сюжеты многих сказок, то мачеха появляется в ситуации потери родной матери. Это что-то чужое, злое, холодное взамен родного и любящего. Очень похоже на жизнь до болезни и во время нее. Радость, теплота и непосредственность сменяется ужасом и холодом незнания и непредсказуемости…Главной героине остается только Вера в то, что счастье непременно случиться: что Мачеха умрет, заколдованные будут расколдованы, свадьба будет сыграна и «родится много детей». И здесь все тот же сюжет умерщвления Смерти ради дальнейшей Жизни. За каждым персонажем может стоять символ конкретно утраченного или находящегося под угрозой такового. И выбранная девочкой концовка - пожалуй, та самая ресурсная часть работы с символом, которая помогает ребенку справляться с тяжелым переживанием и интегрировать полученный опыт в доступном возрасту виде.

Таким образом, можно заметить опосредованность языка переживания, перенесенного ребенком за время лечения болезни и нахождения в стационаре. Сложная тема смерти, может быть отнесена к содержаниям, протекающим в «полутени», а иногда и в бессознательном, и, следовательно, она может быть постигнута только косвенным опосредованным образом [6]. Дети в этом смысле более близки к «инфантильному», мифологическому, фантазийному языку, а, следовательно, и к символу.

Освоение символического языка является важной задачей для психолога. Это может помочь понять причину психического конфликта, исследовать бессознательные содержания и индивидуальные представления универсальных феноменов, войти в контакт с трудными переживаниями, мыслями и побуждениями. Именно символы являются попытками примирить и объединить внутрипсихические оппозиции (жизнь и смерть, здоровье и болезнь, в этом смысле, являются ярчайшими их примерами).

Символ сложен, он всегда предполагает много значений, которые мы не можем полностью определить или целиком понять; всегда имеются дополнительные значения, которые неясны или скрыты от нас. Так же, как ни один элемент рисунка (или рассказа) еще не служит индикатором того, что творится в душе пациента [7]. Поэтому интерпретация при краткосрочной работе (тем более с ребенком) вполне может отсутствовать. Основной смысл работы (на мой взгляд) сводится к проявлению символа или образа как такового, помещению его вовне, возможности побыть с ним. Для психолога также крайне важно отслеживать собственные реакции, вызванные увиденным или услышанным.

Хочется заметить, что архетип Смерти несет в себе огромный заряд энергии. В его основе лежит одно из главных экзистенциальных переживаний, которое, естественно, порождает немало противоречивых чувств. Работа с образами посредством рисунка, песочной картины или метафорического рассказа помогает приблизиться к работе с чувствами и соприкоснуться с трудной темой. Работать же на сознательном уровне с тревогой смерти при консультировании детей, на мой взгляд, зачастую невозможно из-за слабости Эго, хрупкости защит, нахождения на начальной стадии формирования знания о смерти. Поэтому такая опосредованная форма работы позволяет в безопасной среде «проиграть» свои переживания, получить выход скопившейся энергии, снизить уровень напряжения.

Особый формат работы в стационарном и постстационарном пространстве (краткосрочность, а иногда и ограниченность 1 встречей) позволяет выделить среди возможностей работы следующие направления:

- создание пространства для символического выражения переживаний ребенка;

- создание условий для контейнирования сложных чувств ребенка и родителя;

- попытка расширения смысла символа и трансформации переживания.

Таким образом, трудная, становящаяся зачастую запретной в семье, тема смерти может находить свое проявление и некоторое, хотя бы частичное разрешение, пусть даже в виде фантазии ребенка о том, что с этим можно делать. Подобная работа, с одной стороны, помогает родителям понять проявляющуюся (и зачастую пугающую их) потребность ребенка в фантазировании, «мрачном» рисовании и агрессивном поведении, с другой стороны, - сама форма работы позволяет избежать трудного разговора с ребенком о смерти «напрямую». Кроме того, символ, обладая освобождающей силой и объединяя находящиеся в индивидууме противоположности, смотрит вперед и дает направление нашей жизни…[3].

В заключении, мне хотелось бы еще раз отметить, что мной представлены лишь первые попытки осмысления некоторых наблюдений. Безусловно, в ситуации иного формата консультирования (более длительной работы), мы могли бы наблюдать динамику символа (например, имея на руках серию из 50-100 рисунков), изменение его содержания и заряженности, появление трансцендентного смысла. Наверняка, это имело бы больший терапевтический эффект. Кроме того, остаются вопросы, требующие дальнейшего изучения: является ли онкологическое заболевание специфическим для проявления таких символов; каким будет переживание смерти у детей с другим, более или менее опасным или тяжелым заболеванием; будет ли иметь значение иное травмирующее событие в процессе развитии ребенка (смерть родителя)? Эти вопросы я задаю себе и предлагаю их вам в качестве размышления над этой непростой темой.