Аннотация

Целью исследования было выявление того, как травматический опыт, связанный с политическими репрессиями 20-40 гг. в СССР, представлен в памяти представителей современной студенческой молодежи. Было опрошено 198 человек. Использовались полуструктурированное интервью и анализ текстов эссе. Полученные данные дают основание полагать, что опыт, связанный с массовым политическим террором, у последующих поколений запечатлевается не только на уровне декларативной памяти, но и на уровне имплицитной памяти.

Ключевые слова: психическая травма, коллективная травма, коллективная память, политические репрессии, массовый террор

1. Введение

Такое явление как психическая травма стало привлекать все нарастающее внимание психиатров и психологов, начиная с Первой мировой войны. Во второй половине 20 века феномен травмы   привлек внимание также и представителей общественных наук. В 70-е годы американский социолог К. Эриксон, основываясь на опыте изучения поведения людей во время стихийных природных бедствий, ввел термин «коллективная травма» (Erikson, 1976).  В 2001 г. польский социолог П. Штомпка предложил термин культурная травма, желая подчеркнуть им то, что причиной травматизации может стать любое социальное изменение. (Штомпка, 2001) Психическая травма непосредственно связана с памятью, поскольку она продолжает воздействовать на отдельную личность и на сообщества именно благодаря запечатлению в ней. Как показали исследования в области трансгенерационной передачи психического опыта, психическая травма оказывает влияние не только на жизнь людей, которые ее непосредственно пережили, но и на жизнь и психологическое состояние последующих поколений (Болебер, 2010; Коростелева, Ульник, Кудрявцев, Ратнер, 2017; Тарабарина, Майн, 2013; Ханелия, 2019; Шутценбергер, 2005). В социальных науках стали использоваться термины «коллективная память» (Хальбвакс, 2005) и «культурная память» (Ассман, 2004). Хальбвакс полагал, что индивидуальная память всегда опирается на социальный фундамент и невозможна без него. По мнению Алейды Ассман, развивающей концепцию коллективной памяти, человеческая память включает четыре взаимосвязанных формата – индивидуальный, социальный, культурный и политический (Ассман, 2014). В ней переплетается реально пережитый опыт и сконструированные в социуме мифы. В концепциях коллективной и культурной памяти акцент делается на том, что она опирается на внешние по отношению к отдельному индивиду носители информации (рассказы очевидцев, устные предания, письменные тексты, фильмы, мемориальные комплексы, социальные ритуалы и т.д.). Т.е. они представляют собой социальный контекст, в рамках которого индивидуальная память функционирует.

Что касается индивидуальной памяти, то в традиционном общепсихологическом подходе подразумевается, что механизмы памяти имеют нейрофизиологическую основу и подчиняются психическим закономерностям. Память, понимаемую как психический процесс, традиционно подразделяют на образную, эмоциональную, двигательную, словесно-логическую. В зависимости от степени произвольности, доступности для сознательного управления, также выделяют эксплицитную (декларативную) и имплицитную память.

Имплицитная память отчасти включает в себя семантическую память, которая проявляет себя через непроизвольное, автоматическое приписывание значений, а также процедурную память, отвечающую за автоматическое выполнение привычных действий без контроля сознания. Имплицитная память может функционировать автономно от декларативной памяти, что наиболее явно видно на примере людей, получивших постгипнотическое внушение.

В то же время очевидно, что содержания памяти отдельных индивидов зависят от социальных, политических и культурных событий, а также способов передачи информации о них, принятых в конкретном сообществе. Как показывают исследования в области посттравматического стресса и трансгенерационной передачи психотравмы, информация о травмирующих событиях в значительной степени запечатлевается именно на уровне неосознаваемой, непроизвольной, имплицитной памяти.

Исходя из вышеизложенного, при исследовании содержания воспоминаний о тех или иных событиях и формы их запечатления, стоит учитывать влияние как ииндивидуально-психологических механизмов памяти, так и социального контекста, в котором находится личность.

Как известно, причинами коллективных (социальных) травм, которые сохраняются в памяти, как отдельных индивидов, так и целых сообществ, являются не только природные стихийные бедствия и техногенные катастрофы, но и различные социальные катаклизмы, которых в истории России 20 века было немало – Гражданская война (1918-1922 гг.), Великая отечественная война, распад СССР в 1991 году, экономический кризис 90-х гг., локальные войны в Чечне, террористические акты и др. Однако травматическим воздействием, которое было наибольшим по длительности и количествам жертв, являлись политические репрессии внутри страны, которые осуществлялись от Октябрьской революции и практически до прекращения существования Советского союза, и кульминацией которых был так называемый «большой террор» 1937-1938 гг.

В настоящее время имеется большое количество исторических исследований, посвященных разным аспектам репрессий советского периода. Массовые политические репрессии также часто обсуждаются в связи с концепциями культурной травмы и культурной памяти в рамках философских и культурологических исследований, опирающихся на анализ исторических документов, мемуаров, философских текстов и художественных произведений. На этом фоне кажется весьма удивительным, что имеются лишь единичные психологические исследования, основанные на прямых эмпирических данных (Бейкер, Гиппенрейтер, 2005;  Коростелева, Ульник, Кудрявцева, Ратнер, 2017;  Миськова, 2019;  Солоед, 2010).

2. Цели и методы исследования

Целью нашего исследования было выявление того, как в памяти представителей студенческой молодежи представлен опыт, связанный с применением репрессивной политики в СССР. В рамках исследования нас интересовали не только декларативные знания респондентов о репрессиях советского периода и их влиянии на их семьи, но и когнитивные установки и поведенческие проявления, которые можно расценить как проявления следов имплицитной памяти, связанных с тем периодом. Поскольку, как известно, наиболее значимая информация о психической травме передается невербально, нас также интересовали способы передачи знаний о периоде репрессий.

Для достижения поставленной цели были использованы качественные методы исследования ˗ групповое интервьюирование и написание эссе.

В ноябре 2019 г. с двумя подгруппами (9 и 12 человек) 4 курса психологического факультета (средний возраст 21 год) были проведены групповые полуструктурированные интервью. В качестве разогрева перед интервью использовались просмотр фрагментов из фильма Ю. Дудя «Колыма – родина нашего страха» (2019), в которых рассказывается о судьбе академика С. Королева, и объяснение темы исследования.

Полуструктурированное интервью включало следующие блоки вопросов:

1. Какое эмоциональное впечатление оказала на вас история, рассказанная в фильме.

2. Как вы считаете, какое воздействие оказала эпоха сталинских репрессий на людей? В чем это проявляется у ваших близких – родителей, родственников, бабушек и дедушек.

3. Упоминалась ли когда-либо в разговорах в вашей семье тема сталинских репрессий? В каком ключе о них говорилось?

4. Как вы считаете, оказали ли влияние последствия сталинских репрессий на вас лично? Как это проявляется? В виде каких эмоциональных реакций, установок, поведения?

В репрессивной политике в СССР выделяют несколько периодов: красный террор 1918-1923 гг., политические репрессии 20-х гг., период сталинских репрессий с конца 20-х гг. до 1953 г., преследования диссидентов в постсталинском СССР, которые прекратились только в конце 80-х гг. Для задавания вопросов сталинские репрессии были выбраны по причине того, что они на сегодняшний день являются наиболее известным и получившим широкое обсуждение в обществе периодом репрессивной политики в СССР.

Вопросы в процессе интервью задавались по принципу от периферии к центру – от того, что участники думают об истории, рассказанной в фильме, и о влиянии сталинских репрессий на людей в целом, к тому, как этот исторический опыт повлиял на родственников и на самих респондентов. По ходу интервью интервьюером задавались уточняющие вопросы.

Т.к. трудно сразу начинать говорить о личном опыте, то основной целью первого вопроса была активизация дискуссии, создание атмосферы, в которой можно свободно высказываться.

Второй вопрос был направлен на то, чтобы выявить, какие косвенные послания, связанные с историей политических репрессий – невербальные знаки, модели поведения, специфические фразы, – респонденты получали от своих близких.

Третий вопрос был направлен на то, чтобы, во-первых, выявить характер декларативных знаний о репрессиях советского периода и их влиянии на собственную семью, во-вторых, выяснить их источник и эмоциональный посыл, с которым они были переданы.

Четвертый блок вопросов был направлен на то, чтобы выявить фиксированные установки и паттерны поведения, которые можно расценить как результат работы имплицитной памяти, сформированной на основе посланий, полученных от ближайшего окружения.

Преимуществами проведения группового интервью были живой диалог и возможность задавать уточняющие вопросы, недостатком являлось то, что в процессе групповой беседы затруднительно прояснить индивидуальную точку зрения каждого участника группы, а также то, что в связи с организационными моментами проблематично было охватить большую выборку студентов. Поэтому была использована еще одна качественная методика исследования –168 студентам первого курса медицинского вуза и 20 студентам 5 курса факультета психологии (ноябрь˗декабрь 2019 г.) было предложено написать эссе в свободной форме, при этом по возможности постараться ответить на вопросы аналогичные вопросам, задававшимся в устном интервью:

1. Обсуждалась ли в вашей семье когда-либо тема сталинских репрессий? Как об этом говорилось?

2. Какое воздействие на вас оказывали эти обсуждения?

3. Как вам кажется, оказал ли период сталинских репрессий влияние на установки и поведение ваших близких (родителей, бабушек, дедушек)? В чем это проявляется?

4. Как вам кажется, оказал ли влияние этот исторический опыт на вас лично? В чем это проявляется?

Перед написанием проводилась такая же процедура разогрева, как и перед устным интервью. 5 человек отказались участвовать в исследовании, 6 эссе были отброшены как бессодержательные. Сочинения 157 студентов 1 курса (118 женщин и 39 мужчин, средний возраст 18 лет) и 20 студентов 5 курса (20 женщин, средний возраст 22 года) были проанализированы с точки зрения наиболее часто встречающихся в них смысловых единиц. Аналогичная процедура была проведена с протоколами групповых интервью. Всего исследованием было охвачено 198 человек.

3. Результаты и обсуждение

3.1. Результаты групповых интервью  

Далее приводим выдержки из групповых интервью.

Интервью с подгруппой 1 (2 мужчины и 7 женщин)

Во время интервью в первой подгруппе 4 курса факультета психологии присутствовало 9 человек (2 мужчины и 7 женщин). После подписания информированного согласия на участие в исследовании и просмотра отрывков из фильма, в которых рассказывается об обстоятельствах ареста, осуждения и заключения академика С.П. Королева, интервьюер задает вопрос о впечатлении от увиденного.

Интервьюер (далее И.) Какое впечатление произвел отрывок из фильма?

Студент (далее Ст.) 1. Как минимум разочарование. Я знал про него, что он великий ученый, прародитель космических путешествий, но вот этого всего я вообще не знал. Я догадывался, что такое происходило во времена СССР, но то, что вне зависимости от сословия и статуса, о таком я догадываться не мог. Сейчас я неприятно удивлен, мягко говоря…

Далее интервьюер предлагает группе поразмышлять о том, оказал ли период сталинских репрессий влияние на психологическое состояние людей.

Ст-ка 1. Мне кажется, да, оказал. Это выражается в менталитете российского государства и народа. Как раньше было нормально настучать на кого-то, так и сейчас также. Нет такого: один за всех и все за одного. Каждый сам за себя.

Ст-ка 2. Если судить по мне лично, то у нас в семье было так, что не делай чего-то лишнего на улице, чтобы тебя не увидели полицейские, и чтобы они не начали придираться. В моей семье это часто прослеживалось от мамы. Я считаю, что эта привычка «не делай чего-то лишнего» или «не вызывай к себе лишнего интереса» передается до сих пор.

И. В вашей семье это касалось именно полицейских или еще чего-то?

Ст-ка 2. Это было связано и с властями, и с простыми людьми. Мама часто говорила о том, что люди бывают разные, и если кто-то захочет докопаться, он доведет это дело до конца, чтобы посадили или еще чего-нибудь. Я понимаю, что это идет не только от мамы, но и от бабушек и дедушек.

Ст-ка 3. До сих пор люди боятся говорить, молчат в основном. Люди не довольны настоящей властью в стране, но при этом ничего не делают. И боятся все, и молчат, и терпят.

Ст-ка 1. Мне кажется, что нынешнее восприятие органов власти вообще, и полиции, и т.д. таково, что нет ощущения, что полиция поможет в какой-то ситуации, правда будет за людьми. Большей частью установка такая, что «нельзя доверять», «справедливости не будет».

Таким образом, в этом фрагменте беседы упоминаются такие установки как недоверие и к представителям власти, и к простым людям, страх и пассивное терпение в случае недовольства властью.

Далее разговор переходит на знание о сталинских репрессиях в целом и их связи с семейной историей в частности.

Ст. 1. В нашей семье есть соприкосновение с этими репрессиями. Мы родом из Одессы. Там часто забирали по рассказам бабушки. И она рассказывала, что все знакомые сочувствовали. После разоблачения культа люди знали, что много сфабрикованных дел. И таких дел было много по рассказам моих родственников. Какое отношение может быть у людей к репрессированным? Конечно сочувственное. Как иначе? Какое после этого доверие может быть к власти? Никакого!

Ст-ка 4. Я слышала про отношение людей к репрессированным, что, даже не зная, за что человека арестовали, отношение было такое, как будто он чем-то болеет, заразный.

Ст-ка 5. У меня прабабушка жила в Германии. Во время войны мой прадед ее оттуда забрал. Она ему понравилась. Всю жизнь она работала уборщицей, потому что прошла лагеря. Ее унижали, говорили: «Кому ты здесь нужна, тебя просто забрали как скот». Их права были настолько ущемлены. Прабабушка плакала и говорила: «Я хотела работать, но мне никто не дал».

И очень странно, как в лагеря в России попадали. Моего прадеда посадили за то, что он якобы сжег какой-то военный автобус. Он сидел год. Сейчас, когда родственники рассказывают, всем смешно. А тогда, думаю, страшно было.

И. Сейчас рассказывают со смехом?

Ст-ка 5. Да. Вроде никто не пострадал. Ничего такого не произошло. Никто реально не пострадал. Просто сгорел автобус.  А тогда это было реально страшно.

Ст-ка 6. Бабушка постоянно рассказывала истории про молодость, но про репрессии ни разу не говорила.

Ст. 1. У того поколения не принято было говорить об этом. Со знакомыми людьми, когда общался, старшего поколения, они обходили стороной эту тему.

И. Как именно обходили стороной?        

Ст. 1. Ответы были максимально краткими. Когда их спрашивал, было сразу видно по лицу, что им неприятно. Они старались побыстрее закончить эту тему и уйти от этого разговора. Это были знакомые семьи, соседи моего дедушки. Я с ними общался, они могли бы об этом рассказать, но они не стали этого делать. Насколько я знаю, эту семью репрессии коснулись в очень серьезной степени.

Было так, что когда с ними разговариваешь, человек буквально минуту назад был общительным, конфетой угостил, а тут его спросил и все. Человек замкнулся. И чуть не до слез.

Данный фрагмент демонстрирует, что тема исторического прошлого, связанного со сталинскими репрессиями, присутствовала в семейных разговорах участников группы. Также он демонстрирует то,  что люди непосредственно пострадавшие от репрессий, часто неохотно говорят об этих событиях.

Далее разговор переходит на то, как страх унаследованный из сталинского периода, может проявляться в настоящем. Участники говорят о том, как бы они среагировали, если бы близкий друг/подруга предложили бы им поучаствовать в митинге. Сначала возникают переживания, связанные со страхом:

Ст-ка 7.  Лично у меня в голове возникла бы такая мысль: «Да, давно пора это сделать!»  Но затем, когда включается сознание, то возможно я начала бы придумывать какие-нибудь отговорки: «Как-нибудь без меня разберутся». Страшно, что если митинг будет разгораться, то росгвардия будет разгонять митинг…

И. Страх физического насилия?

Ст-ка 7. И страх физического насилия, и то, что схватят тебя одного, а засудят как за всех.                                                                    

Ст-ка 8. Если б меня кто-то позвал, то первая мысль была бы: «У тебя с головой проблемы?» Ты понимаешь, что нужно менять что-то у себя в стране, хочется как-то лучше, но с другой стороны проще спрятаться и ничего не делать…

Затем возникает еще одна тема – ощущение бесперспективности любого протестного действия.

Ст-ка 2. Есть такое восприятие, что твое мнение никому не нужно. И если ты даже выйдешь на митинг, то всем все равно, потому что есть власть, у которой есть свое мнение, которое очень ригидно. И ей все равно на то, что ты вышел, с табличкой походил. Им не горячо и не холодно.

И. То есть бесполезно?

Ст-ка 1. Бесполезно. Да. Также и в менее глобальных ситуациях.

Обсуждается тема пассивного подчинения представителям власти, рассказываются случаи безрезультативного обращения с жалобами, приводятся примеры, когда люди из ближайшего окружения выполняют заведомо незаконные требования чиновников, опасаясь за свое рабочее место (однако из рассказа трудно однозначно определить насколько угроза являлась реальной, а насколько воображаемой).

На основании данных интервью было сложно однозначно заключить, является ли общее ощущение «бесполезности» любых действий результатом столкновения с объективными непреодолимыми условиями в конкретных жизненных ситуациях и наблюдением за аналогичным опытом других людей или же результатом унаследованных от родителей установок и моделей поведения в отношении государственно-бюрократического аппарата. Во всяком случае, что касается примеров, когда родственники под давлением чиновников соглашались участвовать в нарушениях избирательного законодательства, то у интервьюера скорее складывалось впечатление, что речь шла не о реальном отсутствии выбора, а о преувеличенном страхе и привычке подчиняться лицам, наделенным властным авторитетом.

Резюмируя, можно отметить, что респонденты этой подгруппы продемонстрировали осведомленность о периоде сталинских репрессий, а также о том, как эти репрессии коснулись их семей. Их высказывания о людях, от которых они напрямую слышали о репрессиях, согласуются с тем фактом, что те, кто пережил травматический опыт, часто неохотно делятся своими переживаниями. А также с тем, что люди часто используют иронию и юмор, чтобы не соприкасаться с болезненными эмоциями. Однако интеллектуальная осведомленность о сталинских репрессиях относится к декларативному знанию, а не к имплицитному, которое в стрессовых ситуациях в действительности и определяет действия человека. Не исключено, что знания имплицитного уровня проявляются в страхе и ощущении бесполезности любых действий по отстаиванию своих прав перед государством, и что они актуализируются под влиянием конкретных текущих ситуаций. По-видимому, этот вопрос требует дальнейшего прояснения.

Ст-ка 2 в своем рассказе демонстрирует, как в семье в неявной форме осуществлялась трансляция правил поведения, сформулированных в результате опыта бабушек и дедушек.

Интервью с подгруппой 2 (3 мужчины и 9 женщин)

Интервьюер раздает бланки информированного согласия. Участники группы читают и подписывают их.

Ст. 1. А что если сейчас войдут сотрудники НКВД? (улыбаясь)

Интервьюер включает диктофон.

И. Какое впечатление произвел фильм?

Ст-ка 1. На меня плохое впечатление произвело то, что вы включили диктофон (смеется) Вы продолжайте, продолжайте... (со смехом) Просто интересное наблюдение... Когда я сказала, даже не поняла что!

Ст-ка 6. Я даже не увидела (смеется).

И. Когда вы впервые услышали о том, что были сталинские репрессии?

Реплики:

- Лет в 12-13 в начальной школе.

- Тоже в начальной школе.

- В 5-6 классе примерно.

- В 12-13 лет.

И. От кого? В школе, от родителей, бабушек-дедушек, от сверстников?

- Я не помню.

- Просто услышал в разговоре и все.

- От учительницы, классе в девятом.

И. Как вам кажется, насколько принято обсуждать тему сталинских репрессий?

Ст. 1.  Я частенько об этом слышал на родине своих родителей. В деревне постоянно обсуждают эту тему. Вполне приемлемо.

Ст. 2.  Другой вопрос, что не особо массово это обсуждается.

И. А в кулуарах эта тема часто обсуждается?

Ст-ка 5. Это тема болезненная. Это примерно то же самое, что рассказывать: «Меня в детстве изнасиловали». Это примерно также воспринимается.

Далее возникает дискуссия об общественном движении «Последний адрес», предлагающем увековечивать память о репрессированных табличками на стенах домов, в которых они жили:

Ст. 2. Ничего хорошего в этих табличках нет. Государство поступило с этими людьми плохо. И если повесить табличку, то это будет то же самое, что человек, которого изнасиловали, повесит табличку, что его изнасиловали.

Данные ответы указывают на то, что тема сталинских репрессий является отчасти табуированной для обсуждений в публичном пространстве, и что особенно интересно, то, что она ассоциируется с чувством стыда и ощущением стигматизации.

Далее интервьюер задает вопрос, какое воздействие на общество и на их близких, по мнению опрашиваемых, должны были оказать массовые репрессии?

Ст-ка 4. У моей бабушки есть такой бзик, что нужно не выделяться, быть как все. Даже на детском утреннике, когда все дети ели, а я нет, бабушка говорила, что нужно быть как все. Если все дети едят, значит и тебе нужно это есть. Хотя это было вообще не важно.

Ст. 3. Я сталкивался с повышенным контролем: не ходи туда, не делай это, потому что мало ли что... Такой гиперконтроль. За которым, скорее всего, стоит страх, страх потери.

И. Потери чего?

Ст. 3.  Близких.

Ст-ка 2. Моя бабушка говорила: Не выделяйся, будь как все. Причем это передалось маме ˗ «не выделяться», «что подумают окружающие?»

И. Как то это объяснялось?

Ст-ка 2. На тебя будут косо смотреть. Как на ненормальную. Примерно такие аргументы.

И. А что касается родителей, что-то можно отметить?

Ст-ка 4. Мама с моего раннего детства могла обсудить что-нибудь политическое или пошутить на эту тему. А потом сказать: «Только нигде это не повторяй».

Ст-ка 6. Недоверие. В детстве мама могла высказывать недовольство государством, но при этом понижала голос.

Ст-ка 2. У мамы никогда не было близких подруг. Она никому не доверяла своих чувств. И до сих пор это так.

Интервьюер задает вопрос о том, коснулись ли репрессии семьи респондентов:

Ст-ка 4. Мой прадедушка во время войны попал в плен к фашистам и просидел в лагерях всю войну. А потом был объявлен врагом народа. И вся его семья была объявлена семьей врага народа.

Но эта тема слабо обсуждалась. Мой прадедушка прожил до 90 лет, но он очень не любил обсуждать эту тему. Больше приходилось слышать воспоминания бабушки, что ее травили в школе как дочь врага народа.

Затем интервьюер пытается выяснить, повлияла ли на установки и поведение опрашиваемых судьба бабушек и дедушек. В этом вопросе мнения разошлись.

Ст. 3. Мне кажется, сейчас максимализм свободы слова присутствует. Многие говорят о том, кто они, что они, как они. И мне кажется, в наше время уже никого особо и не волнует, что было раньше. Сейчас, мне кажется, никто не боится...

Ст-ка 4. Сейчас начинают сажать деятелей искусства. Если ты просто ходишь туда-сюда, то ты не боишься. Но если занимаешься какой-то творческой деятельностью, то ты сто раз подумаешь, как это сказать.

И. Но это связано с актуальными событиями, а не с прошлым?

Ст-ка 6. Ну да, но этот страх возвращается.

Ст-ка 1. Все-таки говорить открыто что-то плохое все-таки страшновато, потому что абсолютно понятно, что могут быть последствия. Даже лайкать.

Ст. 3. Ну, если политические суждения, то да...       

Ст-ка 7. Мою семью всякие репрессии вообще никак не коснулись. У нас дома абсолютная свобода слова, но мне вот страшно.

Ст-ка 8. Я хочу сказать, что если сейчас что-то возвращается из 37 года, то сами люди не молчат уже. Т.е. люди уже не боятся.

Вторая подгруппа, в целом, отличалась от первой тем, что демонстрировала больше смелости, намного меньше проявлений страха и ощущения безнадежности в отношении отстаивания своих прав, в том числе политических.

 В то же время реплики ст-та 1 и ст-ки 1 в самом начале беседы намекают на спонтанное проявление имплицитной памяти. Страх политического надзора был типичен в период СССР. Можно предполагать, что распространенные в нашей культуре шутки про НКВД и органы государственной безопасности призваны маскировать тревогу, связанную с аллюзиями прошлого исторического опыта.

В основном, респонденты сообщают, что о сталинских репрессиях впервые услышали в младшем подростковом возрасте. Что касается родительских посланий о правилах поведения, о которых сообщали участники, то по смыслу они совпадали с теми, о которых говорили участники первой подгруппы – «не выделяйся, будь как все», «только нигде это не повторяй», «мало ли что», «не доверяй». Как и в первой подгруппе отмечалось, что тем, кто перенес опыт репрессий и их близким трудно говорить о нем, и они стараются избегать обсуждения этой темы.

4. Результаты анализа письменных эссе

Ниже указывается встречаемость наиболее распространенных смысловых единиц в соответствии с 4 блоками поставленных вопросов в письменных сочинениях студентов 1 и 5 курсов.

Обсуждалась ли в вашей семье когда-либо тема сталинских репрессий? Как об этом говорилось?

84 студента 1 курса, т.е. 53,5% из 157 отметили, что тема сталинских репрессий так или иначе затрагивалась в их семьях.   Аналогичные цифры в группе 5 курса составили 11 человек (55%).

Те, кто указали, что эта тема в их семьях никогда не упоминалась, чаще всего объясняли это тем, что их семью не коснулись сталинские репрессии, либо тем, что они были маленькими и родители считали, что тема для детей слишком серьезная.

16 (10,2%) студентов 1 курса и 3 (15%) 5 курса написали, что впервые узнали о сталинских репрессиях в школе на уроках истории или литературы. 23 (14,6%) человека в группе 1 курса впервые услышали о сталинских репрессиях от знакомых за пределами своей семьи.

Что касается того, как говорилось о сталинских репрессиях в семье, то 38 (24%) человек в группе 1 курса и 8 (40%) в группе 5 курса указывали, что о теме репрессий говорилось с широким спектром негативно окрашенных эмоций (страх, тревога, печаль, боль, гнев, негодование и др.) разной степени интенсивности.

«Прабабушка и бабушка рассказывали об этом очень эмоционально. Их голоса были полны печали и разочарования. На лице прослеживалось выражение некой тревоги. Иногда во время рассказа они начинали плакать».

«Бабушка говорила об этом со слезами на глазах, вспоминая о том, как приходилось выживать в суровых условиях. К сталинской власти она относится отрицательно, говорила это с ненавистью, злостью».

«Родные говорили о раскулачивании с грустью, с боязнью, что это снова повторится».

«Люди, которые об этом рассказывали, испытывали очень сильные эмоции, у некоторых наворачивались слезы на глаза».

18 (11,5%) человек в группе 1 курса и 5 (20%) в группе 5 курса написали, что о репрессиях члены их семей говорили с нейтральными эмоциями, просто как об имевших место фактах.

«Эта тема обсуждалась вскользь, как что-то совершенно обыденное».                      

«С одной стороны, мама говорила, что у нас есть репрессированные родственники, но она не указывала какие. Эмоции были нейтральными, просто обсуждалось как факт».

12 (11,5%) студентов группы 1 курса и 1 (5%) группы 5 курса отметили, что члены их семей о периоде сталинских репрессий говорили неохотно, если тема возникала, то старались уклониться от нее.

«Тема сталинских репрессий очень редко поднималась в моей семье. При этих обсуждениях была весьма напряженная обстановка. Чаще всего были попытки уйти от этой темы».

«Знаю, что родителей моей бабушки репрессировали. Об этом было сказано единожды и вскользь».

«В моей семье не обсуждалась тема сталинских репрессий, по крайней мере, напрямую. Дедушка был немногословен и о травматических переживаниях прошлого он молчал».

«В моей семье скрывались какие-то важные подробности биографии моих бабушек, дедушек и т.д., некоторые вещи я узнаю только в последние годы случайным образом».

«Тема сталинских репрессий затрагивалась в семье и среди близких только в качестве вынужденных ответов на поставленные мной вопросы. Рассказывалось очень неохотно, с чувством ненависти».

4 (2,5%) человека из группы 1 курса указали, что Сталин упоминался в их семьях только с восхвалением.

Какое воздействие на вас оказывали эти обсуждения?

117 (74,5%) в группе 1 курса и 18 (90%) человек в группе 5 курса сообщили, что когда впервые узнали о сталинских репрессиях, испытали неприятные чувства – жалость и сочувствие к жертвам, страх, печаль, непонимание, гнев, растерянность, шок.

«Я сидела у дедушки на коленях и с замиранием сердца слушала их рассказы. Иногда мне было страшно, а иногда неприятно от того, что так обращались с людьми».

«Я ощущала тревогу и жалость к людям, жившим в то время. Иногда плакала».

«Я была маленькой и слабо могла себе представить, как было на самом деле. Но от того как мне это рассказывали, в горле стоял комок».

«Первой эмоцией был гнев на государство, которое допустило гибель ни в чем неповинных людей, граждан своей страны. Второй – страх, что такое может произойти с моими близкими или со мной».

«Слушая об этом, я начинала переживать за будущее, у меня появилась боязнь того, что это время повторится, обида за своих близких. Появилась неприязнь к этому государству, где унижали невинных людей, отбирали беспричинно все, что у них было».

«Возникали мысли, что человек мясо, его жизнь не представляет ценности, собственно эти мысли не покидают меня и в наше, казалось бы, современное время».

12 (7,6%) человек в группе 1 курса и 1 (5%) в группе 5 курса сообщили, что восприняли рассказы о сталинских репрессиях просто как информацию, которая не вызвала каких-либо сильных эмоций:

«Данные обсуждения не оказывают на меня никакого воздействия, воспринимаю просто как рассказ, ведь меня это уже не коснулось».

23 (14,6%) человек в группе 1 курса и 2 (10%) в группе 5 курса со слов родственников знают, что в их роду были репрессированные. Причины репрессий были связаны с раскулачиванием, депортацией поволжских немцев, доносом «без причины» или за критические слова о власти, трудовыми указами (опоздание на работу).

«Сталинский период оказал большое влияние на мою семью. Были подвержены расстрелу, как пожилые люди, так и молодые, попавшие под статью 58».

«Моих дальних родственников сослали на Колыму. И после ссылки им нельзя было выезжать за пределы Колымы. Они остались жить в поселке возле Магадана. 18-летнюю прабабушку сослали за то, что она не пришла вовремя на работу».

«Прабабушка по материнской линии была репрессирована, будучи ребенком, а ее родители были расстреляны, т.к. были купцами».

«Моя семья из поволжских немцев. Мой прапрадедушка был репрессирован и расстрелян. Его семья и дети также были репрессированы и сосланы в Сибирь».

«Мне рассказали как его [прапрадеда] гнали в марте босиком от Сросток до Барнаула, а там расстреляли».

«Грустно, когда хочется выяснить о родственниках и слышишь: «Убит, расстрелян, арестован, пропал».

Оказал ли период сталинских репрессий влияние на установки и поведение близких (родителей, бабушек, дедушек)? В чем это проявляется?

72 (46%) студентов 1 курса и 10 (50%) 5 курса считают, что исторический опыт политических репрессий оказал влияние на установки и поведение близких старшего поколения (родителей, бабушек и дедушек).  35 (22,3%) в группе 1 курса и 7 (35%) в группе 5 курса указывают, что это проявляется в страхе, боязливости, гиперконтроле за своим поведением, недоверии к людям и власти. Некоторые студенты 1 курса указывали, что отмечают такие черты только у бабушек и дедушек, но не у родителей.

«На моих близких это отразилось в том, что они знали определенные рамки, за которые выходить было нельзя».

«Это проявляется в их [дедушек, бабушек] нежелании публичной критики власти. В чрезмерной доверчивости ко всему, что сообщают на федеральных каналах».

«В поведении и словах моих близких это проявляется в желании скрыться, не показывать себя, в нежелании выносить что-либо за пределы семьи».

 «Отражается в привычке следовать правилам и уставам и быть «обычными» людьми».

«При обсуждении действующей власти и ее политики зачастую близкие пытаются уйти от этой темы или же говорят нейтральные вещи о ней».

«Период сталинских репрессий повлиял на поведение моих близких – внес чувство страха высказать свою точку зрения по какому-нибудь политическому вопросу, установку «не высовываться».

«Мои родители очень осторожны. Бабушка и дедушка пострадали от раскулачивания, поэтому старались все запасать впрок. Плюс есть настороженность и недоверие по отношению к власти».

«Этот период оказал влияние на поведение моих близких. Они всегда осторожны, стараются контролировать то, что говорят в общественных местах».

В то же время несколько человек из выборки первого курса считают, что период сталинских репрессий оказал положительное воздействие на их родственников: научились ценить жизнь близких и благополучие семьи (4); воспитали в себе силу воли, характер (2); у них сформировались ценности взаимовыручки (1):

«Они научились отличать проблемы от временных трудностей, пришло осознание, что главное в жизни – это еда, родные и близкие».

«Бабушка вспоминала это в моменты, когда я расстраивалась по пустякам, тем самым давая понять, что есть вещи куда более серьезные, чем мои детские проблемы».

Хотя всего лишь 4 человека указали на то, что, по их мнению, сталинские репрессии привели к тому, что для их родственников возросла ценность благополучия семьи и близких, это наталкивает на мысли о том, не приводит ли проживание в условиях массового террора к перестройке ценностно-мотивационной сферы личности, при которой доминирующим приоритетом становится потребность в физической безопасности.

Оказал ли влияние этот исторический опыт на вас лично? В чем это проявляется?

В выборке студентов 1 курса большинство респондентов, которые считают, что   опыт прошлых поколений оказал влияние на них (37 человек – 23,6%), полагают, что это касается преимущественно когнитивных установок: негативное отношение к сталинизму и репрессивной политике государства – 23 (14,6%); уважение к тем, кто пережил период массовых репрессий – 12 (7,6%); изменение взглядов на жизнь и ценностных приоритетов, которые произошли под влиянием информации о сталинских репрессиях – 2 (1,3%).

Однако, если анализировать весь массив эссе в целом, то в выборке можно выделить и другие феномены, которые вероятно связаны с историческим опытом массовых репрессий: 5 (3%) опрошенных отмечают присутствие настороженности и гиперконтроля в своем поведении; 6 (4%) отметили, что испытывают страх перед тем, что массовые репрессии могут вернуться; 3 (2%) отметили, что на них оказывают чрезвычайно сильное эмоциональное воздействие истории о периоде сталинских репрессий; 2 (1,3%) отметили, что испытывают негативное отношение к стране и ее истории; 5 (3%) отмечают у себя сверхценное отношение к еде и бережливость. Хотя последнюю тенденцию можно связать с голодом в период ВОВ и послевоенное время, а также общим низким уровнем жизни в Советском Союзе, некоторые респонденты объясняют эту склонность опытом своих предков во время проживания в ссылке.

В выборке студентов 5 курса 7 человек (35%) указали, что период сталинских репрессий оказал влияние на их личность ˗ 4 из них считают, что это проявляется в виде повышенной осторожности и гиперконтроле своего поведения.  2 (10%) из всей выборки 5 курса отметили, что иногда испытывают иррациональный страх оказаться в ситуации подобной массовому террору времен Сталина, 4 (20%) ˗ что испытывают тревогу по поводу того, что масштабные репрессии могут вернуться,  которую связывают с современной политикой государства.

Приведем цитаты. Феномены страха, настороженности и гиперконтроля поведения отражаются в следующих высказываниях:

«Один из моих дальних родственников отсидел 10 лет за шутку про Сталина. Т.к. этого человека сдал его товарищ, единственный вывод, который был мной сделан ˗ даже среди людей из ближнего окружения могут оказаться недоброжелатели, поэтому не стоит доверять всем и каждому».

«С детства мне давали такие установки:

˗ Если у тебя все хорошо-плохо, никому не рассказывай. Говори «все как у всех».

˗ Жизнь несправедлива.

˗ Полагайся на себя, никому не верь.         

Я до сих пор придерживаюсь этих установок: люди злые, мир жесток, жизнь несправедлива. Этот страх остался в нашей семье с тех времен. Это было страшное время, и я не думаю, что оно закончилось».

«Бабушка учила меня меньше хвастаться своими достижениями, чтобы никто не завидовал. В детстве я не понимала причин, по которым меня этому учили. Но после изучения истории и повзрослев, поняла, что это влияние сталинских репрессий».

«На меня это влияет и сейчас, вызывает тревогу, ощущение отсутствия чувства защищенности в собственном доме. И мысли из разряда: «Я ничего же не сделала, за что меня?»

«У меня есть страх самой однажды оказаться в такой ситуации, что я не смогу из нее выйти и с ней справиться».

«Я считаю, что этот исторический опыт оказал на меня лишь маленькое влияние, т.к. я чувствую рамки, что и в каких местах можно говорить, а что нельзя».

«На меня этот исторический опыт повлиял частично, я также как и мои близкие, жившие в тот период, стараюсь не обсуждать политические взгляды с другими людьми».

Пример высказывания, отражающего склонность к сверхценному отношению к еде и бережливости:

«Я замечаю у себя тенденцию покупать продукты в больших количествах, боязнь голода. Т.к. опыт старших и жизнь на Севере усугубили страх».

Некоторые респонденты отмечали, что очень эмоционально реагируют на темы, связанные со сталинскими репрессиями:

«Возможно, в моей семье и была табуирована тема сталинских репрессий, до меня не донеслись даже отголоски. Но слушая рассказы людей, которых коснулась эта беда, я испытываю не самые лучшие ощущения, хочется спрятаться в кокон».

«Я не могу спокойно слушать об этих событиях, смотреть фильмы, читать книги, связанные с ними. Мне становится жутко и плохо, как будто я сама была участником этих событий и все переживаю на себе».

Ряд высказываний отражают актуальный страх, связанный с современными уголовными делами, возбужденными из-за участия в протестных акциях или активности в соцсетях. Однако нам представляется немаловажным, что в высказываниях респондентов он увязывается с прошлым историческим опытом:

«Я очень надеюсь на то, что нынешняя ситуация в стране не дойдет до такой ужасной крайности».

«Мне очень повезло, что я родилась именно в 21 веке, где нет такого ужасного отношения власти к народу (ну это пока что)».

«Никто не может быть уверен, что этого не повторится».

«По моим мыслям, сейчас происходит нечто похожее, но «цивилизованно».

«В последнее время я чаще думаю об этом времени, особенно когда читаю новости о различных политических «преступниках» современности, которых лишают свободы за картинки в соцсетях и приравнивают к настоящим террористам, уничтожающим людей… Время идет, но ничего не меняется. Мне становится страшно жить в стране, появляется тревога за будущее».

Если обсуждать этот страх, то, с одной стороны, его можно расценить как страх вполне адекватный ситуации. С другой, всплывающая вместе с ним аллюзия сталинских репрессий, как представляется, очень специфична для российской коллективной памяти. Кроме того, все отметившие тревогу, связанную с современной социально-политической ситуацией, скорее осуществляют пассивную констатацию факта. В высказываниях не прослеживается интенции что-то активно изменить. Что опять-таки отсылает к социальной традиции советского времени, когда интеллигенция «сливала» свое недовольство государством и его политикой в кулуарах на кухне. То в какой мере могут накладываться друг на друга архаичные и актуальные страхи, еще требует дальнейшего исследования.

Пример высказывания, отражающего негативное отношение к государственным институтам, связанное с историей страны:

«Зная о таком страшном периоде в истории страны, у меня есть некая нелюбовь к власти, даже настоящей, мне обидно за людей, обидно за то, что с ними обращались так бесчеловечно, жестоко. Мне стыдно за то, что это было именно в моей стране».

65 (41%) участников группы 1 курса и 3 (15%) студентов 5 курса написали, что считают, что исторический опыт массовых политических репрессий не оказал никакого влияния на их мировоззрение и поведение. На первый взгляд, это звучит весьма оптимистично и обнадеживающе. Однако утверждения о том, что период репрессивной политики не оказал никакого влияния на личность респондентов, а также на их родителей, к сожалению, нередко вступали в противоречия с другими высказываниями этих же респондентов, а объяснения, почему прошлый исторический опыт никак на них не влияет, нередко походят на рационализации.

Примеры высказываний, содержащих противоречия:

«Я могу свободно выражать свои чувства, мысли, обсуждать все, что я захочу, и делать, что мне хочется (в рамках разумного)».

«На моей семье период сталинских репрессий никак не отразился. Мы привыкли жить по правилам и не отступать от них».

«На моих близких это никак не отразилось, но, как и все нормальные родители, они запрещают мне в любом ключе обсуждать правительство».

Примеры объяснения причин того, почему период сталинских репрессий не оказал влияния на семью и личность респондентов:

«В моей семье сталинские репрессии никогда не обсуждались, соответственно, на меня это не могло повлиять».

«Не думаю, что это [репрессии против членов семьи] оказало влияние на моих родителей. Но бабушка воспитывалась в детдоме. На меня лично это не оказало никакого влияния. Ведь я не знала своих прадедушку и прабабушку и не испытывала к ним привязанности».

«Думаю, сталинские репрессии не оказали никакого влияния на моих бабушек и дедушек, т.к. все они жили в деревнях и были далеки от этого».

«Мои предки жили в другой стране, в Казахстане, поэтому их это никак не затронуло».

7 человек (4,5%) из группы 1 курса были склонны обесценивать значение исторического опыта и его влияние:

«Никакого воздействия на меня это не оказало. Зачем жить прошлым и думать, что там было».

«Никакого влияния. Мне всегда было все равно, т.к. я живу в 21 веке. На моих родителей тоже никакого, т.к. мои родители везде найдут выход».

«Я не знаю, что такое сталинские репрессии, да и знать не хочу. Я учусь в институте и интересуюсь только своей специальностью. История меня вообще не интересует. Мне достаточно знать даты ВОВ, первой мировой и второй мировой войны».

В 7 (4,5%) сочинениях, написанных студентами 1 курса, встречались утверждения, которые можно расценить как оправдание сталинизма и массового террора:

«Я чувствовала грусть [при рассказе о репрессиях], но в то же время понимала, что это нормально для того времени».

«В нашей семье это почти не обсуждалось. Единственное, что мне говорили: не нам судить, т.к. мы не застали то время. Не считаю нужным в это углубляться, т.к. на все это у государства есть свои причины».

«С одной стороны, людей обвиняли ни за что, разлучали со своими семьями, причинили столько боли.  А с другой стороны, правительство таким образом защищало свое государство».

5. Выводы

Более 50% участников обеих групп, написавших эссе, указали, что тема сталинских репрессий затрагивалась в их семьях. Это говорит о том, что события, связанные с государственным политическим террором в СССР, хотя не всегда и не полно, но, тем не менее, сохраняются на уровне декларативной памяти в последующих поколениях. Это можно расценить как благоприятный знак. Т.к., во-первых, память о прошлом опыте позволяет критически переосмысливать его и делать выводы, во-вторых, более осознанно относиться к унаследованным от этого опыта привычкам и стратегиям поведения.

Большинство респондентов отметили, что испытывают негативные эмоции в связи с известной им информацией о сталинских репрессиях, что также следует расценивать как здоровое, положительное явление, ведь, как известно, травматический опыт часто приводит к эмоциональной анестезии и нечувствительности к насилию.

Авторы эссе и участники устных интервью, которые считают, что период политических репрессий оказал влияние на мировоззрение и поведение их близких, полагают, что это проявляется в страхе, боязливости, повышенном контроле за своим поведением («не делать ничего лишнего», «не привлекать к себе внимания», «молчать и терпеть»), недоверии к людям и власти («нельзя доверять», «справедливости не будет»). Эти установки транслировались респондентам в процессе воспитания посредством вербальных посланий и демонстрируемых моделей поведения.

По результатам анализа эссе лишь меньшая часть опрошенных считает, что период сталинских репрессий оказал влияние на их личность. Большая удельная часть тех, кто придерживается такого мнения, принадлежит группе 5 курса психологического факультета. Скорее всего, это можно связать с более развитой способностью к саморефлексии, чем у студентов 1 курса. Респонденты указывали, что влияние проявляется в негативном отношении к сталинизму, страхе и гиперконтроле своего поведения, страхе повторения репрессивной политики, склонности к экономии и бережливости.

Более половины опрошенных первокурскников считают, что этот исторический опыт не оказал на них влияния. Однако обращает на себя внимание то, что зачастую это утверждение противоречило другим высказываниям тех же респондентов. Мы считаем, что это рассогласование требует дополнительного более детального исследования.

Мы полагаем, что данное пилотажное исследование позволит составить программу последующих исследований, которые дадут возможность более детально изучить характер влияния опыта массовых репрессий на последующие поколения и факторы, влияющие на способы его сохранения и передачи в межпоколенческой памяти.

The Representations of Events Connected with Mass Political Terror in USSR

Presented in Memory of Contemporary Students

The aim of study was to explore how traumatic historical experience connected with Soviet mass political repressions are presented in memory of contemporary students. 198 students were examined. Hemistructured interview and analysis of essay text were used. Findings give basis to consider that experience connected with mass political terror is imprinted not only in declarative but in procedural memory of next generations.

Keywords: psychic trauma, collective trauma, collective memory, political repressions, mass terror