«Мертвое» – это концепт, которому Фидиас Сесио придал особую значимость в теории и клинике психоанализа. В своих работах, в том числе и в тех, которые можно найти в этом номере журнала, он развивает концепцию «мертвого». Мы, с нашей стороны, сделаем краткий обзор этой концепции, чтобы затем показать ее клиническое применение.

Концепт «мертвого» тесно связан с концептом «погребенного», также подробно проработанным Сесио.

«Погребенное» адресует нас к превратностям идеального Я, первичному нарциссизму, к зоне, где обитают архаичные аспекты – ныне мертвые. Это мир Олимпа и Аид, территория богов. Сесио описывает эту структуру в терминах превратностей фаллического первичного комплекса (протофантазии, непосредственная идентификация с первичной сценой, инцест, детоубийство, отцеубийство, кастрация). Это Эдип инцестуозный, направляемый указаниями "мертвых", тех, кто вторит голосу оракула: "Убей своего отца и раздели ложе со своей матерью».[1]

Первичный комплекс жестко связан с законом богов, тем самым, который принуждает к инцесту и который подразумевает прямую идентификацию с ранними (архаическими) образами родителей.

Фаллическая кастрация (когда отец отделяет сына от матери) хоронит этот комплекс.

Поверх первичного устанавливается вторичный комплекс. Он организован как своего рода реактивное образование на архаичное и реализуется через декатектирование или как «могильная плита», которая удерживает в заточении погребенное. Вторичный комплекс характеризуется амбивалентным отношением к отцу и нежностью к матери. В противоположность первичному, вторичный комплекс содержит жесткий запрет на инцест. Конфигурация вторичного комплекса вводит вторичные идентификации с родителями, возникающие в процессе развития личности (идентификация со вторым партнером родителя, а не с первым, как это имеет место при инцесте в первичном комплексе). В результате образуются Эго-Идеал и Супер-Эго. Но не весь первичный комплекс подвержен этой эволюции, некая его часть подавляется Супер-Эго и отправляется к погребенному первичному. Собственно, возникающая при этом конструкция и создает условия для психоневротических проявлений.

Между этими двумя комплексами существует некий барьер, особая изоляция, которую Сесио связывает с защитами Эго и предлагает называть ее «могильной плитой». «Архитектура» и «консистенция» этого барьера лежат в основе вторичного комплекса.

Этот теоретический дискурс применим в клинической практике. Нормальная, адекватная структура Эго, обеспечиваемая вторичным комплексом, который в свою очередь зависит от успешного исхода фаллической кастрации, обеспечивает эффективный контркатексис «погребенного» архаичного. Часть подавленного первичного комплекса становится источником психоневрозов. Можно сказать, что психоневрозы так или иначе пронизаны, проникающим из под «могильной плиты» ростками архаичного. Но большая часть остается под «могильной плитой».

Поскольку содержимые архаичного не связаны со словами, его появления для сознания будут ощущаться, как аффекты, в первую очередь, как тревога. Следуя за Фрейдом, можно сказать, что аффекты –это некие проявления памяти, реликвии ранних событий, «до-исторических», «до-персональных». Метафорически, Фрейд помещает эти ранние события в доисторическую эпоху, что соотносится с метафорой «погребенного» (которое включает в себя первичный комплекс, фалличность, все то, что предшествует установлению Эдипова комплекса).

В Эдиповом комплексе ранние инцестуозные протофантазии присутствуют в зашифрованном виде. Они не имеют словесного выражения. Этот зашифрованный текст (при активизации его и разворачивании) «пишется» невротическими манифестациями: тревогой, отыгрываниями, ипохондрией. Манифестации неврозов указывают нам на то, «чего нет», на «несуществующее», на «мертвое». То есть, невроз – это способ обозначать нечто, что присутствует, но его существование не было обозначено словами, оно не родилось в словах. Это непрожитые действия, поскольку прожитые подразумевают объективирование словами.

Технически, мы можем сказать, что пациент начинает анализ по причине манифестаций подавленного первичного комплекса. Он приносит для исследования то, что не было в должной степени переработано, то, что просочилась через «могильную плиту». Нечто вредоносное настоятельно требует разрешения; это и есть психоневротические симптомы. Вовлечение аналитика приводит к тому, что изначальный невроз трансформируется в невроз переноса. Агентами вовлечения аналитика являются те самые просочившиеся элементы «погребенного». Исследование и анализ невроза переноса (который прогрессивно разворачиваются в процессе, посредством интерпретаций материала свободных ассоциаций) приводит к необходимости войти в контакт с барьером, с «могильной плитой», той, которая удерживает «мертвое» в заточении. «Мертвое», в свою очередь, сковывает Эго, вынуждая его направлять свои инвестиции для «ремонта» этих трещин в плите. В процессе анализа эта «могильная плита» или невротический протез обнажает свои трещины, открывая доступ к «мертвому».

На этой фазе происходит качественная и количественная трансформация. Обнаруживший себя первичный Комплекс проявляется драматическим образом. Эдипальный сюжет является иллюстрацией драматизма, присущего первичному комплексу.[2] Этот драматизм может выражаться через разные сюжеты, но всегда в центре любого из них будет тема смерти. Следовательно, термин «мертвое» здесь весьма уместен, он показывает центральный смысл происходящего.

Аналитик становится главным действующим лицом в этой трагедии, и перенос претерпевает радикальные изменения. Теперь аналитик воплощает «мертвого» из трагедии пациента и становится значимым, что позволяет анализу продолжаться. Также важно, чтобы аналитик понимал свою роль. От этого будет зависеть, что произойдет далее: либо погружение в трагедию пациента, либо «расшифровка действий»[3] с помощью слов. Говоря от лица внутреннего объекта пациента, но без идентификации с ним, аналитик сможет объективировать действия (похоже на своего рода экзорцизм).

В такие моменты до некоторой степени нарушается терапевтический договор (альянс) с Эго пациента. Фрейд пишет об этом в работе «Анализ конечный и бесконечный». «Братский пакт», который чтит тотем и табу нарушается, чтобы вновь обнаружить табу. Тогда слово – неотъемлемое качество и орудие «братского договора» – больше не служит коммуникации, оно возвращается к своим истокам, которые лежат в сексуальности, той, где царит инцест и отцеубийство, оживляя «погребенное». Теперь говорят демоны Преисподней.

Их язык – это аффекты, в первую очередь тревога, копмульсивность, отсутствия, молчание, ипохондрия, соматические болезни. В основе всех этих проявлений лежит забвение и прямая идентификация с «мертвым».

Резюмируя, скажем: разыгрывания проявляются в оцепенении, тревоге, ипохондрии, драматической игре, телесных болезнях. Сесио постулирует: чтобы справиться с разыгрываниями, нужно их переконструировать с помощью слов. Предоставив пространство «мертвому», далее его следует подвергнуть расшифровке, объективизации. Слова преобразуют зашифрованное в расшифрованное. Далее следует интерпретация и проработка.

Таким образом, мы видим два уровня. То, что соответствует части комплекса подавленного-погребенного, обеспечивает манифестации психоневрозов. В них доминируют фантазии и их производные –симптомы. Все это появляются в словах, свободных ассоциациях, которые окрашены аффектами, просачивающимися из «похороненного». По ту сторону фантазий находятся похороненные воспоминания, которые не имеют связи со словами. Оживление этих воспоминаний появляется в разыгрываниях, которые осознаются как нечто важное в настоящем моменте. Парадигма манифестаций «погребенного» – это первичная мастурбация, та, которая является только действием и еще не связана даже с фантазиями. То есть, разыгрывания отсылают нас к аффектам, в первую очередь к тревоге и ее производным, таким как неосознанные действия и соматические симптомы.

Одним из примечательных аспектов этих манифестаций (вопреки тому, что можно было бы подумать, учитывая их нарциссический, аутоэротический характер) является непосредственное вовлечение аналитика. Но тут аналитик фигурирует, как некий «не-объект», чуждый словам. Присутствие такого «не-объекта» можно обнаруживается только в действиях, причем эти действия связаны исключительно с чувственным опытом в бессловесном пространстве.

Если этот опыт не будет объективизирован в словах, через структуризацию разыгрываний, растущее возбуждение приведет к усилению имеющихся неврозов.

Мы изложили краткую и частичную схему разработок Сесио, которые вы можете найти в его статьях, в том числе и в этом издании.

Какова же значимость этих работ, с нашей точки зрения? В первую очередь, мы получаем возможность более точно обозначить некоторые фрейдовские понятия. В своих последних работах Фрейд указывал на нечто особо важное, то, что следует конфронтировать в анализе. Он использовал неточные термины – «количественны фактор» и «враждебные силы» для лечения. Такие расплывчатые определения возникают из-за того, что сложно точно описать понятие «Ид», при том, что «Ид» неявно присутствует в любом анализе, и является тем самым главным, над чем предстоит работать. Эта сложность определения влияет на клиническую практику, на саму ее основу. Приходится прибегать к «военной» метафоре о битве между противоборствующими силами, добавляя, что «преимущественно, победа будет за более сильным «батальоном» (Глава 5 «Анализ конечный и бесконечный»). Известно, что Фрейд не питал больших надежд на то, что побеждающие силы будут на стороне аналитика. Ведь если мы говорим о некой битве противостоящих сил, мы не можем знать заранее, какая стороны победит. Это кульминационная идея работы «Анализ конечный и бесконечный», ее краеугольный камень.

Множество раз упоминаемый Фрейдом «количественный фактор» привлекает особое внимание Сесио. «Погребенное», разыгрывания, актуальное, опыт, его новая и креативная концепция современных неврозов – вот те ориентиры, которые помогают нам не заблудиться в ночи души.

Во вторую очередь, нужно подчеркнуть, что выполнить свою работу мы можем и должны, опираясь на исследования Фрейда. Он открыл двери, оставив нам задачу – следовать за ним. Сесио понял ценность этой отрытой дороги и пошел по ней.

Логика, как ее определяет Аристотель – это наука о демонстрируемом и о знаниях на основе доказуемого. Но тем самым, добавим мы, он постулирует: есть то, о чем возможно помыслить (продемонстрировать, объективировать) и то, о чем невозможно помыслить в рамках этой логики.

Такое положение ведет к оправданию некой защитной системы, согласно которой есть вещи, о которых невозможно думать. Модифицируя аристотелевскую логику, мы бросаем вызов этой защите, преодолеваем сопротивление, запускаем процесс мышления[4]. Точнее было бы сказать как раз наоборот: бросая вызов этим защитам, мы модифицируем логику (доказательной науки), привнося мышление туда, где его избегали. Эта смена причины и следствия похожа на то, как в процессе анализа возникают вторичные процессы.[5]

Думаю, это является одной из сложностей, которые могут возникнуть при прочтении работ Сесио. Хотя, эта другая логика подразумевается в его разработках и нередко он пытается ее объяснить, но нам все равно приходится заново ее воссоздавать. То есть, читая его работы, мы испытываем умственное напряжение в поисках новых смыслов. А это всегда не просто.

Мертвый и небытие

Классическая аристотельевская логика с ее тремя принципами – законом тождества, законом непротиворечия и законом исключенного третьего, устанавливает критерии того, что может быть обдумано (и продемонстрировано). То, что не соответствует этим критериям, объявляется не существующим, «ничем» и квалифицируется как негатив существующего. Таким же образом и смерть противопоставляется жизни, как ее негатив, или как то, «чего нет». Это противопоставление смерти жизни, если мыслить метафизически, приводит к некоему спасательному «симптому» мышления, а именно – отрицанию смерти.

Сесио говорит, что слово «смерть» обозначает то, чего нет в присутствии жизни, но оно есть, когда нет жизни. Присутствие того, чего «не существует» и есть ядро погребенного бессознательного. В некотором смысле, эта концепция представлена в работах Фрейда, где он постулирует любопытный факт – в бессознательном не существует понятия «нет» и отсутствует понятие «смерть». Фрейду понадобилось модифицировать категоричную классическую логику, прибегая в свою очередь к отрицанию, говоря об этой логике – «не существует».[6]

Можно заключить, что в бессознательном не существует понятия «нет» и понятия «смерть», потому что его ядро – это позитивная версия того, то сознание постулирует как негативное. «Нет» и «смерть» контркатекруются сознанием. Но у них есть аналоги: для «нет» это «репрессивное, а для «смерти» – «погребенное». В таком виде они позитивные версии своих негативных вариантов.

Концепция Сесио о Эго-идеале, первичном нарциссизме, предшественниках Эго и о первичном комплексе с его инцестуозными качествами создает такие координаты для понятий «нет» и «смерть», где они существуют. Это другая версия небытия.

Обычно говорят об отрицании смерти. В контексте наших размышлений, мы должны понимать смерть как утверждение несуществующего. Смерть отрицает то, что есть, но репрезентирует то, чего нет. «Мертвое» следует понимать как репрзентируемое смертью.

Клиническая иллюстрация[7]

З. начал свой анализ по причине серьезной импотенции, от которой страдал несколько лет. Он связывал начало заболевания с рождением своего сына. Позже появилась связь его недуга с другим событием.

З. - единственный сын. Его отец был связан с международной мафией, из-за чего был вынужден покинуть страну, когда З. было 20 лет. С тех пор опасность из-за деятельности отца стала ощутимой для всех членов семьи. З. и его мать должны были избавиться от значительного состояния, которое отец оставил им, чтобы избежать преследований.

В течение многих лет об отце пациента ничего не было известно, но однажды пришло известие о его смерти. А незадолго до рождения сына З. пришло другое известие из соседней страны: его отец был жив и в ближайшие дни доложен был приехать в Буэнос-Айрес. Не без множества конфликтов, отношения с отцом восстановились. Однако это длилось недолго. После одного напряженного разговора с З., его отец получил инфаркт, был госпитализировали и на следующей день умер.

Пока отца не было, З. жил на грани нищеты и поддерживал свою мать. Он работал в сфере журналистики, женился. Отношения с женой были плохими. З. описывал свою жену как некую ведьму, которая постоянно его обесценивала и не пропускала случая, чтобы пройтесь с сарказмом по его импотенции.

Первые годы анализа прошли без особых потрясений, пока симптом, который привел его в анализ, не исчез. В течении этих первых лет З. почти не говорил о своей импотенции за исключением тех редких случаев, когда он рассказывал о попытках секса с женой или, что бывало еще реже, со случайными женщинами.

Он говорил о своей работе, о важных достижениях в самосовершенствовании, о том, как анализ помог ему «расширить сознание». З. начал встречаться с некой сотрудницей и смог возобновить нормальную сексуальную жизнь. Это значительное изменение в его жизни в итоге привело к трагедии в анализе.

Внезапно З. начал ощущать невыносимый страх смерти, сопровождающийся сердечной аритмией. Ранее у него не было проблем с сердцем. Он пошел полное обследование у кардиолога и «ничего не было обнаружено». Тем не менее, ему диагностировали потворяющуюся параксизмальную тахикардию (трепетание предсердий) и порекомендовали профилактическую госпитализацию. Также были назначены бета-блокаторы, которые обычно в виде побочного действия вызывают импотенцию.

Наш анализ сильно пострадал от вмешательства врача, это побудило меня предложить ему увеличить «ритм» сеансов и отказаться от приема лекарств. З. принял мои рекомендации и перешел на ежедневные сессии. В это время он обвинял меня в том, что это я довел его до такого состояния и сейчас «играю с его жизнью». Через несколько дней его аритмия прекратилась, но оставалась тревога вместе с ощущением неизбежности смерти. Он признался своей жене в измене, после чего тревога ушла.

Его жена заявила, что не потерпит неверности, она обвиняла анализ в сложившейся ситуации и потребовала прекратить лечение, если он хочет остаться с ней. З. чувствовал, что не может прервать свой анализ. Он пытался договориться со свой женой, но безрезультатно. Они разошлись.

После развода атмосфера на сессиях нормализовалась. З. возобновил свои отношения с любовницей, и они решили провести каникулы вместе. И тут он узнал, что его бывшая жена сошлась со своим прежним любовником. Эта новость сначала удивила З., а потом он заволновался и захотел узнать больше. З. договорился по телефону с бывшей женой о встрече, после которой они продолжали видеться. Между ними возникли сексуальные отношения, которых не было многие годы. В конце концов, они вновь сошлись и стали жить вместе.

В этот момент З. прервал свой анализ, обвинив меня в «серьезном нарушении этики», которое выражалось в том, что я поставил под угрозу его брак. Избавление от импотенции вызвало каскад событий, которые заполонили анализ. Было очевидно, что у З. сильная фиксация на матери, их отношения были очень близкими на протяжении всего детства З., и даже когда его отец вернулся (в переходном возрасте З.), пациент все равно продолжал заботиться о матери.

З. говорил об этом времени с гордостью – как он решал проблемы, начал работать и содержал дом. Так же, как в Эдипе, «мертвый» отец пришел царствовать в дом, удалившись от врагов, и вывел семью из нищеты. Это продолжалось до тех пор, пока не «пришла чума». Появление импотенции совпало с появлением «мертвеца» (возвращением отца) и с рождением сына. Пенис сына – это отец, вернувшийся, чтобы вновь обладать своей женой. Это разожгло ревностные страсти и привело к жестокой ссоре З. с отцом, после которой тот получил инфаркт и в скором времени умер.

Импотенция соединила в себе кастрацию и инцест-отцеубийство. «Пенис-отец» остался мертвым. Реализовалось преступление страсти. Симптом импотенции – это невротический протез, который вновь укрепил «могильный камень», погребающий «мертвого». Обращает на себя внимание то, что пока у пациента была импотенция, он все это время не страдал от нее слишком сильно.

В своей импотенции З. продолжал «царствовать» вместе со своей матерью. Эта идиллия в анализе выразилась в гомосексуальном переносе. Когда импотенция ушла, вышло наружу то, что она скрывала с помощью контркатексиса – некую брешь в «могильной плите». В результате оголения этой бреши появился «мертвый». Возобновление эрекции возымело для З. огромное значение. Это вызвало дисбаланс в нарциссических защитах, что привело к острой тревоге и аритмии. «Разговор» пениса и сердца вскрыл скрытое – тот фундаментальный ранний объект, который нес в себе качество трагедии.

Силы, которые возбуждают пенис и сердце, лежат за пределами Эго.  Эго, если захочет, может поднять руку, но не пенис. Наполнение кровью пениса – это реакция на движение в области «иного», это – сила крови, наследственности, сила «отца». Эрегированный пенис – это и есть тот «иной». Потентный «отец», овладевающий «женщиной-матерью», – это «ревностный фантазм» первичной сцены, который угрожает смертью –кастрацией. Эрегированный член – это «появившийся», который вновь оживляет трагическую сцену с преступлением на почве страсти. Видимое проявление описанного – сильная тревога З., охватившая его на том этапе анализа.

Также, как отец, пациент был госпитализирован, также, как и для отца, проблемы с сердцем предвещали смерть. Скрытые воспоминания заставляли сердце часто биться, страстный ритм сцены поединка сбивал ритм сердца.

Отец со своей потенцией вновь овладевал матерью, угрожая кастрацией и разжигая преступную ревность. Сцена поединка развернулась в анализе и З. обвинял меня в том, что я сделал его вестником смерти. После признания своей жене, его тревога уменьшилась. Он перенес ревность на нее, и теперь его жена стала объектом ревности. Она принудила З. выбирать – она или анализ.

Драматическим образом повторилась сцена изгнания отца. Как раньше его отец, теперь аналитик был виновен в преступлении – «в неком грубом нарушении этики» и должен был быть изгнан.

Эта сцена вылилась в ипохондрическую тревогу, но, не имея возможности быть переработанной в анализе, тревога разрешилась в отыгрывании – в обрыве анализе.

Спустя годы З. позвонил мне, чтобы попросить консультацию по поводу сложной ситуации на работе. У нас было несколько встреч. Поэтому я узнал, что он живет со своей женой. У них родился второй сын, которому, не осознавая того, дали имя, отличающееся от имени отца пациента на две буквы.

[1] Оракул был отверстием в земле, из которого доносились голоса мертвых, а Пифия толковала эти голоса.

[2] Трагедия – это кульминация фаллического всемогущества.

[3] Примечательна этимология слова «цифра». Оно происходит от арабского zifr, что означает «пустота». Из zifr происходят слова ноль и цифра (cero и cifra). Следовательно, можно сказать, что ноль или пустота или ничто является цифрой. Что приводит нас к слову des-cifrar (расшифровывать).

[4] Там, где, казалось бы, он невозможен – Прим. перев.

[5] Видимо имеется в виду последовательность целей – исследование vs лечение. – Прим. перев.

[6] Не работает в бессознательном. – Прим. перев.

[7] Приведенный клинический случай более подробно разобран в номере о Фиванской чуме, посвященном Ревности.