Аннотация

В статье описывается история жизни Вамика Волкана, повлиявшая на его профессиональный выбор и интерес к исследованию с психоаналитической перспективы международных отношений и проблем взаимодействия больших групп и их лидеров во время кризисов и террора. Рассматривается вклад Волкана в психоаналитическую теорию и практику работы с горем утраты и с трансгенерационной передачей травмы из поколения в поколение, а также то, как невозможность оплакивания утрат и переплетение этнической, национальной и религиозной истории приводит к формированию избранной травмы большой группы.

Ключевые слова: утрата, вина выжившего, кризис горя, работа горя, терапия повторного переживания горя, межпоколенческая передача, трансгенерационная передача травмы, избранная травма, денацификация

 Мой «творческий» отклик на общественные травмы, меня затронувшие, был моей главной мотивацией к изучению скорби, а впоследствии — к исследованию международных отношений под углом психоанализа

Вамик Волкан (Volkan, 2015, p. 11)

Становление как психоаналитика

Вамик Волкан родился в турецкой семье школьных учителей в Никосии, на Кипре в 1932 году. История его семьи переплелась с историей колонизации Кипра Османской империей (с XVI в.) и с историей противостояния греков-киприотов и турок-киприотов. Прапрадед Вамика Волкана, будучи религиозным судьей, занимал достаточно высокое положение в администрации Османской империи на о. Кипр.  Но в 1878 г. остров перешел под британский протекторат, лишь формально оставшись в составе Османской империи. Вследствие этого прапрадед Вамика Волкана полностью утратил свое высокое и привилегированное положение религиозного судьи, что очень тяжело переживалось несколькими последующими поколениями семьи. В память о нем его именем был назван его правнук, погибший при странных обстоятельствах. Вамик Волкан написал об этом: «На мою жизнь сильно повлияло ощущение присут­ствия человека, умершего за шесть лет до моего рождения. Это был мой дядя Вамик…  При рож­дении я унаследовал не только его имя, но и желание окружа­ющих возвратить его семье. Моей негласной задачей стало заполнение той пустоты, которую оставило его исчезновение в жизни моей матери и бабушки, и достижение успеха, кото­рый, как они думали, был бы его успехом» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 18).  Можно сказать, что «… этот человек, которого я никогда не знал, перекроил всю мою жизнь и сформировал у меня интерес к вопросам идентичности и роли горя» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 58).

Семейные предания о прапрадеде и о дяде определенным образом повлияли на профессиональный выбор Вамика Волкана и он писал об этом: «Полагаю, я еще ребенком ассимилировал в свое самопредставление сочетание идеализированных образов дяди и высокопоставленного оттоманского прапрадеда, травматизированного историческим событием. Меня подталкивали к тому, чтобы я был «спасителем» семейного достоинства и благополучия, и думаю, моя способность к сублимации сыграла определенную роль в том, что я стал психоаналитиком» (Волкан, 2021, с. 30).

Путь Волкана в психоаналитики достаточно типичен: медицинский институт в Анкаре, интернатура в Чикаго, психиатрическая подготовка в Университете Северной Каролины в Чапел Хилл, работа на кафедре психиатрии в медицинском институте при Университете Вирджинии, психоаналитическая подготовка в Психоаналитическом институте Вашингтона, работа медицинским директором в больнице Блю Ридж при Университете в Вирджинии. Но в отличие от многих других психоаналитиков он часто размышлял о роли травматических внешних событий в формировании личности человека. На эти размышления в первую очередь повлияла история его семьи, а также этнический конфликт между греками-киприотами и турками-киприотами, обострившийся в связи с предоставлением Кипру независимости от Великобритании в 1961 году.

На острове до его колонизации Османской империей проживало преимущественно греческое население, а к середине XIX в. половина населения была уже турецкой, к началу 60-х гг. турки-киприоты составляли только пятую часть населения, но претендовали на то, чтобы у них была своя часть территории и свое управление. Из-за этого на острове остро встал вопрос о том, представители какой этнической группы будут руководить страной. В ответ на это начались массовые нападения греков-киприотов на турок-киприотов. Находясь в это время на обучении в США, Волкан переживал за своих родных и близких, по несколько месяцев не получая от них никаких известий, не зная: живы они или мертвы. Его близкий друг турок-киприот Эрол, с которым он учился в медицинском институте, был застрелен греческим террористом. Известие о гибели друга потрясло Вамика Волкана, он писал об этом: «…я онемел. Я не плакал. Я находился в Чикаго, в незнакомой среде, где ни с кем не был близок, и я ни с кем не поделился известием о смерти Эрола. Когда несколько лет спустя я начал проходить личный анализ, мы с аналитиком не останавливались на моей утрате Эрола. Мой «скрытый» процесс скорби, я полагаю, так и остался в основном таким, как был – скрытым» (Волкан, 2021, с. 180), «…я спрятал свое горе за семью замками, и ни один человек, кто знал меня в тот период, не предполагал, что мне очень плохо» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 62).

 Гибель друга и «вина выжившего» станут причиной особого внимания Волкана к процессам протекания патологической скорби. Вместе с коллегами из Университета Вирджинии он примет участие в исследовании и в психотерапии более 300 человек, переживших реакцию утраты, опишет смерть своего друга в книге «Кипр: война и адаптация» (Volkan, 1979), начнет исследовать массовые процессы скорби в обществах, переживавших военные конфликты. Но он всегда будет считать трагическую смерть своего друга основным фактором, побудившим его исследовать проблемы вины и скорби (Волкан, 2021, с. 182). В книге «Жизнь после утраты: Психология горевания» он напишет, что «…каждая утрата, если она полностью пережита, может дать толчок к личностному росту и обновлению» ((Волкан, Зинтл, 2014, с. 16).

После окончания ординатуры Волкан в течение двух лет работал в госпитале Черри (Голдсборо, Северная Каролина), который в то время был сегрегационной лечебницей, куда принимались только афроамериканские пациенты. Поначалу его очень удивило то, что кто-то из чернокожих пациентов госпиталя в своих бредовых идеях утверждал, что он – «белый», а кто-то говорил о себе как о «buck» («самце»). Тогда он стал интересоваться историей рабства в США и выяснил, что сильных молодых чернокожих мужчин хозяева ферм старого Юга отбирали в качестве «самцов для воспроизводства» крепкого потомства. Именно таких чернокожих мужчин и называли словом «buck» («самец»). Он понял, что независимо от своего психического состояния, каждый из этих чернокожих пациентов вплетал в свой бред идею сексуального или расового превосходства, чтобы отрицать свое унижение и что «… на индивидуальные психологические процессы в госпитале Черри существенно влияли социальные и расовые моменты» (Волкан, 2021, с. 13).

Когда после отмены в США Закона о сегрегации в госпиталь Черри привезли несколько афроамериканских мальчиков с диагнозом «шизофрения», то вскоре выяснилось: от того, что они стали ходить в школу, которая прежде была «только для белых», у них была подорвана их психическая адаптация, вызвавшая сильный шок и замешательство. Когда мальчики начали выражать чувства своего унижения и гнева в связи с расовыми отношениями, то они стали выздоравливать. Эта история глубоко тронула Волкана и позже он написал: «Наблюдения за жизнью госпиталя Черри с точки зрения новоприбывшего иммигранта помогли мне обрести большую чувствительность к роли расовых, культурных, исторических и часто травматических внешних событий в формировании нашего внутреннего мира» (Волкан, 2021, с. 14).

В 1964 году Волкан стал работать на кафедре психиатрии медицинского института при Университете Вирджинии, а также начал проходить психоаналитическую подготовку и личный анализ. Вспоминая об этом, он с сожалением отмечал, что в его личном анализе не были исследованы не только его «вина выжившего», но и влияние внешних факторов, оказавших на него большое влияние. Он предположил, что возможной причиной этого стало то, что его аналитик был евреем, которого прямо или косвенно затронула трагедия Холокоста: «Позже, когда я уже завершил свой анализ, я подумал, не была ли его собственная история прямо связана с Холокостом и не было ли у него вины выжившего… Не мог ли мой рассказ о турках-киприотах, живущих в гетто, вызывать негативные чувства у моего аналитика-еврея, и не стремился ли он отрицать их, не фокусируясь на них в своей работе со мной? Мы не диагностировали мою «вину выжившего» и не работали с ней, но позже в моей жизни я остро ее осознал» (Волкан, 2021, с. 180). Уже имея опыт супервизора, он напишет, что зачастую психоаналитики не исследуют «… влияние определенных внешних событий в процессе психоаналитической терапии, поскольку они бессознательно или даже сознательно желают защититься от собственной тревожности и страха, который возник бы, если бы эти события стали эмоционально переживаться в их кабинете» (Волкан, 2021, с. 170).

Положительной стороной своего анализа Волкан отметил то, что благодаря тому, что его аналитик был евреем, а он – представителем мусульманской культуры, то это дало ему возможность переживать «… в самых близких (аналитических) отношениях взаимодействие людей, принадлежащих к разным религиям и разным культурам» (Волкан, 2021, с. 14).

Интерес к политической психологии

Когда в 1969 г. представители одной исследовательской группы попросили Волкана объяснить им причины столь сильного напряжения между турками и греками на острове Кипр, то, подыскивая аргументы для ответа им, он понял, что считает основной причиной конфликта «… длинный перечень неразрешенных утрат», а не самобытность этих народов и их приверженность своим культурным традициям (Волкан, Зинтл, 2014, с. 151).  Тогда он стал интересоваться политической психологией и психологией больших групп «… с точки зрения психоанализа с особым акцентом на роли этнической принадлежности, национальности и религии, в том числе в международных отношениях» (Волкан, 2021, с.15).  Но приступить к исследованиям в этой области он решился только через десять лет: «С самого начала я сознавал, что выбранная тема отзовется во мне на нескольких уровнях: это моя эмиграция в Соединенные Штаты, разлука с моей кипрско-турецкой культурой, недавняя смерть отца и политические волнения, ежедневно подвергающие опасности жизнь моей семьи и друзей» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 152). Способом такого горевания для него стала работа по написанию психобиографии турецкого национального лидера Ататюрка, который для него был «… исходной харизматической отцовской фигурой» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 152), олицетворявшей для него отца, турецкую идентичность, традиции и корни (Волкан, Зинтл, 2014, с. 152-153).

В начале 1980-х Волкан становится членом, а затем председателем Комитета по психиатрии и иностранным делам при Американской психиатрической ассоциации. Он участвует в организованных Комитетом неофициальных переговорах между влиятельными израильтянами, египтянами и палестинцами, и приходит к выводу, что «… необходимо способствовать неофициальным переговорам, стараясь понять психологию обеих сторон», ведь зачастую «... люди ведут войны, заводят друзей и союзников… во имя идентичности большой группы» (Хрулева, 2014).

В 1987 году Волкан основал Центр изучения психики и человеческого взаимодействия при Медицинской школе Университета Вирджинии, а также журнал «Психика и человеческое взаимодействие» (Mind & Human Interaction) с целью исследования взаимосвязи между психоанализом и историей, политологией и другими областями. Ему удалось привлечь к этой работе специалистов в области психоанализа, психиатрии, психологии, дипломатии, истории, политологии и экологической политики. Он начал вести масштабные исследования в лагерях беженцев на Ближнем Востоке, в Югославии, в Грузии, в Албании: «Моя работа представляла мне множество возможностей встречаться с людьми, находящимися по разные стороны этнических или национальных барьеров. В разрывающих сердце рассказах североирландских католиков и протестантов, тамилов и сингалов из Шри-Ланки, израильтян и палестинцев, азербайджанцев и армян я слышал боль утраты и скорби. Это были истории о несчастьях, переходившие из поколения в поколение» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 151). Его внимание привлекают проблемы взаимодействия больших групп и их лидеров во время кризиса и террора, психодинамика международных отношений с психоаналитических позиций, а также мало изученные области переплетения «… этнической, национальной и религиозной истории с внутренним миром и роль «действия» в выздоровлении» (Волкан, 2021, с. 17).

Волкан приходит к выводу, что «… в XXI веке одной из главных проблем в сфере дипломатии и международных отношений становится именно понимание другой стороны. Рефлексивный, часто уходящий корнями в прошлое антагонизм вносит значительный вклад в конфликты между сообществами и нациями. И хотя между такими большими группами существуют реальные различия, диалог, подкрепленный психологической информированностью, открывает возможность понять друг друга и преодолеть потенциальные искажения и стереотипные реакции» (Хрулева, 2014).

 Он принимает участие во встречах влиятельных представителей враждующих сторон (арабов и израильтян, американцев и россиян, русских и эстонцев, хорватов и сербов, турок и греков, турок и армян): «Иногда во время своих международных встреч я знакомился, а затем проводил длительное время с известными политическими фигурами, от Джимми Картера до Михаила Горбачева и Ясира Арафата; я узнавал из первых рук о том, как люди воспринимают политических лидеров в качестве трансферных фигур» (Волкан, 2021, с. 16).  

Все последующие годы Волкан активно участвует в установлении диалога между представителями различных больших групп, государств и культур в качестве члена Сети международных переговоров Центра Картера, а также временного консультанта Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) в Албании и Македонии.  

Он становится сопредседателем клуба «Инициатива международного диалога» (The International Dialogue Initiative), в который входят многие выдающиеся ученые и политические деятели из различных стран. Цель клуба: помощь в установлении диалога между представителями различных больших групп, государств и культур, чтобы они с объективной точки зрения узнавали о различиях, существующих между ними, и находили мирные решения). Он понимает, что хотя войны останутся, но помощь психологов в международном диалоге может быть очень существенной и действенной. И в одном из интервью он говорит, что «… при определенных обстоятельствах правительства осознают, что необходимо разобраться в проблеме, и они ищут помощи со стороны психологов» (Хрулева, 2014).

И ярким примером этого стало его участие в переговорах по курдскому вопросу в Турции, в которых участвовали представители турецкой армии и Рабочей партии Курдистана. Во время неофициальной встречи при помощи психологов противоборствующим сторонам удалось разобраться в позиции каждой из сторон и принять решение без втягивания друг друга в военные действия.

Преподаватель, супервизор и автор работ по психоанализу

Будучи девятнадцать лет медицинским директором университетской больницы Блю Ридж, в состав которой входили отделение психиатрии, ортопедическое отделение и некоторые кафедры внутренней медицины и неврологии, Волкан вел подробные записи психоаналитического процесса каждого своего пациента. В учебном процессе он всегда использовал эти записи, так как считал, что начинающим аналитикам полезно «…слушать подробное изложение случаев более опытных аналитиков, особенно если эти случаи рассказываются от начала до конца аналитического процесса» (Волкан, 2021, с. 16-17). Потому что тогда начинающие психоаналитики «… могут сравнить свой собственный опыт и технические приемы с теми, что описаны в статьях или книгах. Это открывает возможности для учебных дискуссий, сравнений и изучения терапевтических техник» (Volkan, 2014, р. 17) и помогает понять динамику психоаналитического процесса.

С 2003 г. Волкан стал консультировать в качестве ведущего ученого в Институте имени Эриксона при Центре Остина Риггса. Особенностью Центра Остина Риггса являлся сбор данных не только о родителях пациентов, но и их предках, что позволило Волкану глубже исследовать проявление трансгенерационной передачи травмы.

Во время супервизий и выступлений на конференциях он всегда задавался вопросом: «Что именно мы лечим?». На этот вопрос сам же и отвечал, что лечится травма, передающаяся из поколения в поколение. А также, что психоаналитику надо «… сосредоточиться на конкретной трагедии развития, с которой пытается справиться пациент, на природе примитивных тревог, на связанных с ними болезненных событиях детства, на защитах, которые пациент выстроил, чтобы справиться с ними, на страх регресса, в который пациент боится упасть, и на стадии развития, до которой пациент пытается «дотянуться», пусть хаотично и без должной подготовки» (Volkan, 2014, р. 20).

Поскольку сотрудники Центра Остина Риггса при обсуждении клинических случаев исходили из различных психоаналитических теорий и подходов, то Волкан обратил внимание на то, что начинающие психоаналитики часто слишком вовлечены в то или иное психоаналитическое направление. Он хотел, чтобы они задумались о целях различных техник, о том, что именно каждая из них помогает изменить во внутренней структуре пациента. В результате он решил, «… что книга по психоаналитической технике, которая не фокусируется ни на одной психоаналитической школе, была бы весьма полезной» (Волкан, 2021, с. 17). Поэтому он пишет книгу «Расширение психоаналитической техники: руководство по психоаналитическому лечению» (2010), в которой исследует различные технические концепции, пересматривая и обновляя их, а также уделяя особое внимание мало изученному переплетению этнической, национальной и религиозной истории с внутренним миром пациентов. Все технические концепции он иллюстрирует клиническими случаями. «Рассказывая эти психоаналитические истории, я пишу о том, что приходит на ум аналитику по мере того, как он или она слушает анализанта и следит за аналитическим процессом, поддерживая самые близкие отношения с тем, кто находится на кушетке. Это позволяет читателю проверить действенность связи между клиническими наблюдениями, их психодинамическим пониманием и техническими соображениями, основанными на этих наблюдениях» (Волкан, 2021, с. 18).

Он также пишет и другие книги, в которых описывает супервизируемые им клинические случаи. Все его книги читаются «…как роман, в котором одна история следует за другой по мере углубления анализа, и каждая из них является продолжением предыдущей на интуитивно понятном нам уровне. Часто мы можем видеть, как четкие продуманные вмешательства аналитика играют решающую роль, определяя поворотные моменты терапевтического процесса очень тонким и безошибочным образом.  Наше внимание привлекают небольшие на первый взгляд маркеры изменений – первая свободная ассоциация, первый сон. Выделяются последовательности, которые имеют смысл, включая то, как неожиданные жизненные события, например, внезапная болезнь матери, ускоряют регрессивную реакцию. Изменения пациента ощутимы» (Volkan, 2014, р. 21). Особенностью описания супервизируемых Волканом клинических случаев является то, что он показывает личную историю супервизируемого аналитика и его взаимоотношения с супервизиром, что помогает целостно посмотреть на аналитический процесс и увидеть также и то, как собственный внутренний процесс аналитика резонирует с процессом пациента, затрудняя или облегчая его. «Доктор Волкан, безусловно, является для аналитика наставником, проводником и поддержкой, а возможно, и чем-то большим: если посмотреть на этимологию греческого слова «терапевт», то оно означает «второй в бою», то есть тот, кто стоит за спиной воина, предлагая свою заботу и товарищество. Мы чувствуем это в отношениях между аналитиком и доктором Волканом. Мы становимся свидетелями того, как аналитик признается в беспокоящем его отыгрывании, когда история жизни пациента сталкивается с его собственной историей в переносе и контрпереносе» (Volkan, 2014, р. 22).

Работа горя

Книга «Жизнь после утраты: Психология горевания» была написана Вамиком Волканом в соавторстве с писательницей Элизабет Зинтл. В книге много примеров из литературы, а также подлинных жизненных историй, в том числе истории самих авторов для того, чтобы читатель мог найти для себя именно «…ту модель, которая поможет ему понять, что значит утрата для каждого из нас, какие страхи она пробуждает и какую старую боль возрождает» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 17). В книге рассматриваются индивидуальные особенности горевания и переживания горя в семье, показана динамика успешного горевания, исследуется специфика развития неразрешенного горя.

В отличие от других авторов Волкан разделяет процесс горевания на две стадии: «кризис горя» и «работа горя». Стадия «кризиса горя» характеризуется полным или частичным отрицанием утраты, обвинением себя или других в произошедшей утрате, усилением тревоги и гневом на объект утраты. Все эти чувства могут проявиться в сюжетах снов. Стадия «кризиса горя» заканчивается принятием реальности утраты. Затем начинается стадия «работа горя», когда «…утрата переходит в область воспоминания и уже всецело не поглощает человека» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 25). Во время этой стадии еще может ярко переживаться эмоциональное присутствие ушедшего человека. Волкан обозначает эти чувства термином «психический двойник», аналогом которого в психоанализе является понятие «ментальная репрезентация» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 39). «Психический двойник» является проявлением отношений, отраженных в переживаниях. Человек как бы вновь и вновь возвращается к воспоминаниям, перебирая в памяти отдельные детали, переживая и проигрывая их в памяти, в дневных грезах и в сновидениях, чтобы спокойно взглянуть на них и принять их такими, какими они были (Волкан, Зинтл, 2014, с. 40). Проявлением работы горя может стать судебное разбирательство или создание художественного произведения, фотоальбома или генеральная уборка. «Окончание работы горя может сопровождаться символическими снами: замерзшее озеро начинает оттаивать, бутон расцветает, небо проясняется» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 47), появляется желание затевать новые дела, устанавливать новые контакты, чтобы найти замену утраченным взаимоотношениям (Волкан, Зинтл, 2014, с. 50). Большая роль в этом принадлежит процессу идентификации, ведь идентифицируясь «…с отдельными чертами психического двойника, мы уподобляемся тем сторонам другого, в которых больше всего нуждаемся. … мы сберегаем для себя то, что однажды получили. Тем самым мы можем с чем-то расстаться и одновременно остаться с ним, по иронии судьбы обогатившись нашим опытом утраты» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 53). Идентификации помогают завершить процесс горевания.

Но в годовщины, связанные с какими-то важными обстоятельствами или временем дня, недели или года, которые воскрешают в памяти прошлые взаимоотношения или их окончание, может приходить печаль, как признак повторного горевания. «Это повторное горевание вполне естественно; мы печалимся об отсутствии любимых людей потому, что нам хотелось бы, чтобы они разделили с нами эти экстраординарные моменты. Именно из-за таких возвращений мы можем говорить только о фактическом окончании горя. Это тот момент, когда мы перестаем снова и снова возвращаться мыслями к утрате, переоценивать происшедшее и эмоционально реагировать на горестные мысли» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 48).

Волкан отмечает несколько факторов риска, которые могут предрасполагать человека к осложненному гореванию: определенный эмоциональный склад человека, его предыдущие травмы и личный опыт, отягчающие внешние обстоятельства. Он отмечает несколько категорий людей с проявлением неразрешенного кризиса горя: «отрицающие чувство горя», «вечноскорбящие» и «поглощенные горем».  «Отрицающие чувство горя» защищают себя от болезненных чувств, связанных с утратой. Они признают факт смерти или болезненной утраты, но отрицают эмоции, связанные с этим. «Вечноскорбящие» заняты постоянным пересмотром утраченных отношений, пытаясь найти какое-то утешение в этом. С одной стороны, они хотят меньше думать об утраченных отношениях, а с другой, наоборот, хотят сохранить утраченное, потому что не могут примириться с утратой. «Поглощенные горем» могут отождествлять себя с какими-то чертами или физическими особенностями утраченного человека. При этом идентификации могут носить патологический характер: перенимаются симптом болезни умершего или его агрессивные черты. «Например, ребенок, узнавший жестокое родительское обращение, вырастая, сам становится жестоким родителем» (Волкан, Зинтл, 2014, с.99). «Поглощенные горем» направляют внутрь себя гнев, адресованный утраченному человеку, и вызванную этим гневом вину. Эти чувства становятся для них непереносимыми и мучительными. Так как «поглощенные горем» никак не могут примириться с этими чувствами, то поэтому для них подобные переживания как будто бы не имеют окончания.  Волкан обращает внимание на то, что «…даже маленькому ребенку нужно знать, что гор – это переживание, у которого есть начало и конец» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 130).

Он разработал метод лечения, названный им «терапией повторного переживания горя», включивший «… определение точки фиксации горя, способ ослабления фиксации, а также создание таких условий для скорбящего, чтобы он мог «повторно пережить» утрату с этого момента» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 136). Длительность терапии повторного переживания горя от двух до четырех месяцев, встречи с пациентом происходят три-четыре раза в неделю. Этот метод подходит для «вечноскорбящих» и «поглощенных горем». В самом начале проводится диагностическое интервью, в ходе него выявляются причины неспособности горевания пациентом, учитываются детские утраты, выявляется наличие интроекта, болезненной идентификации и связующего объекта.

Первоначальной задачей работы является помощь пациенту в проведении различия между ним и утраченным объектом, что дает возможность ослабить его связь с утраченным человеком. «Парадоксально, но при этом одновременно усугубляются чувство вины, гнева и печали, так как факт смерти становится более реальным» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 137). Затем обсуждаются обстоятельства, при которых произошла утрата, и реакция пациента в связи с этим. Психотерапевт не задает при этом обсуждении прямых вопросов, а используя интерпретации и пояснения, помогает пациенту увидеть свою амбивалентность и понять, что за его тоской по восстановлению утраченных отношений скрыто стремление к освобождению от них. Благодаря этому пациенту становится доступным его гнев и он начинает повторно переживать горе, открыто выражая свои чувства. После этого на сессии пациент приносит связующий объект, рассказывает, какие мысли и чувства у него возникают по отношению к нему. Обычно это очень бурные и смешанные чувства гнева, вины, раскаяния, печали. После этого работа горя переходит в завершающую стадию, когда находятся способы, как почтить память утраченного человека.

Конечно, каждая новая утрата вызывает в душе скорбь и воскрешает в памяти прошлые утраты. Недостаток заботы в детстве, большая зависимость от утраченных взаимоотношений, внезапность потери или отягчающие обстоятельства, запрет на выражение печали могут стать факторами, осложняющими переживание горя. Но в то же время горе может стать источником вдохновения для творческих людей, поскольку «… творчество переносит динамику отношений (поиск и страх воссоединения с умершим) на более высокий – общечеловеческий – уровень экспрессии, красоты и правды» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 150). Именно так произошло в жизни самого Вамика Волкана. На протяжении всей книги он рассказывает о своей собственной истории, показывая, как неразрешенное горе повлияло на его жизнь, как он в течение многих лет проживал свои утраты через изучение того «… как скорбят нации и этнические группы и что случается, если группа не может горевать, если опустошающая война или другая глубокая утрата делают ее неспособной оправиться от горя» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 153). Он пришел к выводу, что только полностью пережитая утрата становится частью личностного роста. Об этом он пишет: «Когда мы полностью переживаем горе, мы глубже узнаем себя. Мы приобретаем не только большую психологическую зрелость, но и, в конце концов, научаемся радоваться жизни. То, что болезненная и истощающая утрата делает нас богаче, является морально не совсем привлекательной, но вполне правдивой идеей. Утрата – это жестокий подарок» (Волкан, Зинтл, 2014, с. 18).

О значении работы с межпоколенческой травмой

Волкан исследовал то, какое влияние массовая травма оказывает на общество и личность, как она передается от поколения к поколению. Его интересовало, как выявлять наличие трансгенерационной травмы в клиническом материале и работать с ней в психоаналитической психотерапии. Он пришел к выводу, что «…культура, этническая и расовая принадлежность, религия, история и передача травмы следующим поколениям играют определенную роль в формировании психопатологии и создании адаптивных механизмов приспособления к внешнему миру и сопротивлений внутрипсихическим изменениям в клиническом сеттинге» (Волкан, 2021, с. 16). Поэтому в процессе психотерапии необходимо исследовать влияние внешних травматизирующих событий (войны, военные ситуации и радикальные политические перемены) на формирование симптомов и характера пациента. Он прямо об этом написал: «Мои наблюдения в отношении самого себя и в области международных конфликтов и размышления о психологии больших групп оказали существенное влияние на мою клиническую практику и расширили мое понимание индивидуальной психологии. В своем кабинете я стал более ясно «слышать», как анализанты описывают политические, социальные и военные события внешнего мира и влияние этих событий на идентичность их больших групп и, в свою очередь, на их внутренний мир. Более того, я начал замечать влияние истории, включая историю предков, на желания анализантов, их защиты, мечты, сепарацию-индивидуацию и эдипальные проблемы» (Волкан, 2021, с. 183).

Волкан указывает на две причины, из-за которых психоаналитики не исследуют в процессе психотерапии влияние травматизирующих внешних событий. По одной из этих причин Фрейд на раннем этапе развития психоаналитической теории отказался от идеи реального соблазнения детей, считая, что к образованию психопатологии приводят собственные желания и фантазии ребенка. «Таким образом, меньший акцент психоанализа на реальном внешнем соблазнении был генерализован, что привело к меньшему вниманию в отношении всех внешних событий, включая реальные травмы и их влияние на психопатологию индивидов» (Волкан, 2021, с. 132).

А другая причина может быть связана с тем, что психоаналитики «… бессознательно или даже сознательно желают защититься от собственной тревожности и страха, который возник бы, если бы эти события стали эмоционально переживаться в их кабинете» (Волкан, 2021, с. 170). Так, например, Мелани Кляйн при анализе 10-летнего мальчика во время Второй мировой войны не исследовала влияния бомбардировок Британии, в условиях которых они жили. «Не отрицала ли она свой собственный страх перед внешней опасностью тем, что не обращала внимания на внешние события войны и пугающие внешние воздействия на внутренний мир Ричарда» (Волкан, 2021, с. 171).

Волкан считает, что из-за собственного сопротивления воспоминанию и/или повторному проживанию болезненных аффектов психоаналитик может проигнорировать необходимость исследования влияния травматических внешних событий. И тогда собственное сопротивление аналитика, соединяясь с сопротивлением пациента, приводит к «заговору молчания» и к тому, что «… воспоминания лишаются их эмоционального смысла, а дискуссия умело уводится в сторону» (Волкан, 2021, с. 171).

Он обращает внимание на то, что хотя в самом начале развития психоанализа было много исследований о взаимосвязи внешней реальности и внутренних конфликтов, в последующем они зачастую игнорировались психоаналитиками. И только масштабные психологические исследования жертв Холокоста и их потомков привели к тому, что психоаналитики начали осознавать значимость исторического события, если «… оно становится символическим зеркалом наших доэдипальных или эдипальных конфликтов и защит от них» (Волкан, 2021, с. 173).  А войны на Ближнем Востоке, в Афганистане, Ираке, распад Советского Союза, события 11 сентября 2001 г. в США стали предметом множества психологических исследований травматического влияния войны или военных ситуаций. Эти исследования также повлияли на психоаналитические организации и образовательные программы, в которых стало уделяться надлежащее внимание психологическому влиянию внешней травмы (Волкан, 2021, с. 175).

Влияние массовой травмы

Когда массовая травма является результатом преднамеренных действий вражеских групп (войны и военные ситуации), то «… автоматически обостряются проблемы идентичности большой группы» (Волкан, 2021, с.175). Волкан определяет «… идентичность большой группы – будь то племя, этнос, национальность, религия или политическая идеология, например, «мы апачи», «мы курды», «мы французы», «мы латвийские евреи», «мы из братства талибов» – как субъективное переживание тысяч или миллионов людей» (Волкан, 2021, с. 175-176). В этих переживаниях будут чувства боли, скрытого стыда и унижения вследствие собственной беспомощности, вины выживших при гибели других, неспособность к самоутверждению, склонность к жертвенному поведению, сложность, а часто и невозможность оплакивания утраты. И как следствие этих чувств будут возрастать экстернализации/проекции, нарциссическое инвестирование в идентичность большой группы, зависть к подавляющей стороне и (защитная) идентификация с ней. Если все это так и остается не пережитым, то происходит передача следующему поколению психологической задачи справиться с влиянием травмы (Волкан, 2021, с. 176). «Все эти задачи связаны с разделяемым психическим представлением одного и того же события, и в итоге это психическое представление становится самым значимым маркером идентичности большой группы, ее избранной травмой» (Волкан, 2021, с. 176). Именно эти психические представления, обозначенные им термином «избранная травма», оказывают огромное влияние на общественное сознание и «…становятся самыми значимыми «маркерами идентичности» для этнических, национальных, религиозных или политических идеологических больших групп, – десятков, тысяч или миллионов людей с общим языком, мнениями, колыбельными, блюдами, танцами и многим прочим» (Volkan, 2015, р. 13).

Избранная травма может «мифологизироваться» и «…ритуально воспроизводиться в годовщину изначального события, при этом члены большой группы разделяют сильное ощущение групповой связности и принадлежности…  если избранная травма воспроизводится в ритуале… она может в течение долгого времени «дремать», подобно эффективно подавленным бессознательным конфликтам индивида; и, также подобно индивидуальным конфликтам, избранная травма может реактивироваться и эмоционально пробудиться, и тогда она станет мощной психологической силой в жизни членов группы» (Волкан, 2021, с. 177), даже если корни конфликта лежат в экономических, юридических, политических или военных разногласиях. «Происходит «коллапс времен», и аффекты, ожидания и защиты, относящиеся к угрозам настоящего времени, психологически связываются с психологическими откликами на избранную травму… Если человек приходит в анализ в то время, когда реактивирована травма большой группы, к которой он (или аналитик) принадлежит, на анализ будут существенно влиять осложняющие его процессы большой группы» (Волкан, 2021, с. 178).

Трансгенерационная передача травмы

Волкан обращает внимание на то, что «…влиянию травм предшествующих поколений на последующие поколения не уделялось достаточного внимания в терминах идентичности и формирования симптомов у пациентов», а также «…не были в достаточной степени исследованы технические вопросы взаимодействия с пациентами, являющимися носителями психологического влияния травм предшествующих поколений» (Волкан, 2021, с. 157). Он считал, что без внимания к историческим реалиям родителей анализ некоторых пациентов будет неполным. 

Вамик Волкан считает, что передается не сама травма, как таковая, а «… аффективные и когнитивные отклики прошлого поколения на травму и, что более важно, принадлежащие прошлому поколению травматизированные образы самости и объекта» (Волкан, 2021, с. 157). Передаются аффективные психологические «послания» через проницаемую психологическую границу между ребенком и матерью или другой важной для ребенка заботящейся фигурой.  Ребенок эти «послания» часто воспринимает как принадлежащие его собственной психической жизни.  Волкан обозначил этот процесс как «вкладывание», т.к. «… принадлежащие взрослому образы самости и других «вкладываются» в развивающееся самопредставление ребенка» (Волкан, 2021, с. 159). «Вкладывание тесно связано с известным процессом идентификации, наблюдаемым в детстве. По сути, его можно назвать даже вариацией проективной идентификации, хотя в определенном смысле оно существенно отличается и от идентификации как таковой, и от проективной идентификации. При идентификации ребенок является в первую очередь активным партнером в принятии и ассимиляции образов объекта и соответствующих функций эго и супер-эго от другого человека. При вкладывании «другой», взрослый человек, активно «проталкивает» свои специфические образы самости и интернализованных объектов в развивающееся самопредставление ребенка» (Волкан, 2021, с. 159), используя ребенка «…как резервуар для определенных образов самости и объектов, ему принадлежащих. Переживания, которые привели к появлению этих психических образов у взрослого, не «доступны» ребенку; эти образы вкладываются или вталкиваются в ребенка вне рамок опыта/контекста, в которых они возникли» (Волкан, 2021, с. 159).

Называя «вкладывание» вариацией проективной идентификации, Волкан указывает на специфические элементы этого процесса. «Вкладывание» зачастую начинается в голове у родителя еще до рождения ребенка. Этот феномен отчетливо проявляется, когда мать, «… у которой есть образ умершего ребенка, относится ко второму ребенку как к резервуару, в котором «живет» умерший ребенок… эта мать, чаще всего бессознательно, ставит перед эго второго ребенка определенные задачи – защищать и поддерживать то, что в него было вложено» (Волкан, 2021, с. 160).

 Все основные «вложения» происходят в детстве, и ребенок либо как «психологический ген» ассимилирует то, что в него было «вложено», либо инкапсулирует это как «инородное тело». Эти «вложения» обладают собственной «психической реальностью», связанной с теми задачами, которые они должны осуществить, и с бессознательными фантазиями вкладывающего. Если же это «вложение» не будет ребенком успешно интегрировано в самопредставление, то оно может навсегда разрушить его способность развивать автономную здоровую идентичность (Волкан, 2021, с. 159). Ребенок, ставший «резервуаром» для травматичных образов кого-то из взрослых, хотя и не был абсолютно пассивным в этом процессе, но он не являлся и инициатором этого «вложения». Инициатором стал другой человек. «Посредством «вкладывания» тот, кто его осуществляет, экстернализует свои проблематичные образы в самопредставление развивающегося ребенка, чтобы от этих образов «освободиться... У детей, которые становятся такими резервуарами, может развиваться или не развиваться патология в зависимости от того, как они оперируют с тем, что было «вложено» взрослыми в их внутренний мир» (Волкан, 2021, 160).

Взаимосвязь между актуализированной бессознательной фантазией и межпоколенческой передачей травмы

Волкан считает, что пациенты, пережившие в ранние годы травматические внешние события или ставшие реципиентами задач, передающихся следующим поколениям и доставшимися им от родителей или других предков, перенесших глубокие травмы, склонны к актуализации или своих патогенных бессознательных фантазий, или бессознательных фантазий, связанных с задачами, переданными им предыдущими поколениями (Волкан, 2021, с. 132).  Поэтому в аналитической работе с ними важно фокусировать внимание на роли этих травматических внешних событий в их жизни, на семейной истории, на этнической принадлежности, на религии предков, на склонности к «отыгрыванию», на различных материалах, которые они порой могут принести на сессию, на сопротивление работе в виде желания «сделать перерыв» в утомительной эмоциональной работе, а также на контрпереносе. Аналитику нужно помнить в работе с такими пациентами, что все исходящее из внешнего мира переплетается в их психике с тем, что идет изнутри, и именно это сочетание остается в качестве психических содержаний в психике индивида, проявляясь затем как бессознательная фантазия. Вамик Волкан вводит понятие «актуализированная бессознательная фантазия», чтобы обозначить бессознательные фантазии, ощущаемые пациентами как «реальные» и которые определяют их образ жизни, основанный на нелогичном веровании (Волкан, 2021, с. 136). Кроме того, он считает, что пока не будет переработана актуализированная бессознательная фантазия, сложно добиться результата в аналитическом процессе.

 Он исследует актуализированные бессознательные фантазии пациентов с различной структурой психики, показывая связь между типом фантазии и травмами, которые пациенты пережили в процессе развития или получили какие-то неразрешенные задачи от предыдущих поколений. Так, если «… актуализированная бессознательная фантазия является доэдипальной, пациент в анализе не сможет прогрессировать до рабочего эдипального уровня, пока не будет снижена интенсивность «актуализации» или пока она не прекратится» (Волкан, 2021, с. 133). У таких пациентов не происходит структурных изменений даже после того, как содержание актуализированной бессознательной фантазии было понято, эмпатически объяснено или интерпретировано. Волкан вводит понятие «терапевтическая игра», подразумевая под этим повторение в действиях бессознательной фантазии пациентов или повторение в действиях травмы, пережитой в процессе развития, с целью символически воссоздать эту травму и справиться с ней. Терапевтическая игра может стать для пациента новым опытом, когда «… пациент кристаллизует образ аналитика как «новый объект», «объект в развитии» или «аналитический объект»… Появляется новый образ, отличный от архаических образов, которые пациент смещает на аналитика в рамках трансферных проявлений или трансферного невроза. Вовлеченность пациента во множество терапевтических игр помогает разрешить трансферный невроз, и это разрешение становится «доказательством» свершившихся интрапсихических изменений» (Волкан, 2021, с. 107). Именно «терапевтическая игра» помогает таким пациентам актуализированную бессознательную фантазию превратить в обычную фантазию, начать отличать реальный опыт от фантазийного образа травматического детского события, выносить болезненную реальность, выстраивать эго-идентификации с аналитиком как с «новым объектом», достигать более связного представления самости (Волкан, 2021, с. 140). Через терапевтическую игру они смогут преодолевать влияние конкретизированных представлений, так как им важно «… заниматься определенными типами деятельности, чтобы действительно ощутить структурные перемены в себе и признать эти перемены…  При терапевтической игре «игра» не описывается словами, но в первую очередь выражается в особых действиях, которые, как правило, длятся недели или месяцы. Занятие пациента этой деятельностью и сообщение о ней аналитику становится главной темой вербальной коммуникации на каждом сеансе. Терапевтическая игра заканчивается так, что это становится новым внутренним переживанием пациента» (Volkan, 2015, р. 74).

При невротической структуре личности пациент не видит границы между реальностью и своей бессознательной фантазией (вытесненной или инкапсулированной), так как они у него сливаются в единое целое. Поэтому в процессе анализа важно, чтобы у пациента уменьшилось влияние этой фантазии, прежде чем он сможет работать над своими психическими конфликтами. Целью терапевтической игры у невротических пациентов часто является «… не переживание исправления, но принятие разрешения тяжелого ментального конфликта или смягчение патологического влияния бессознательной фантазии (Volkan, 2015, р. 74).

Волкан полагает, что если пациент с невротической структурой психики «инкапсулировал» часть своей личности, ставшей резервуаром для задач, переданных ему травматизированными представителями предыдущих поколений, то у него будет недостаточно связная самость. И в ситуации, напомнившей ему «фабулу» его бессознательной фантазии, может начаться психологический кризис. В анализе у него появляется возможность осознать фабулу бессознательной фантазии, которая прежде вытеснялась и/или инкапсулировалась.  Но прежде, чем удастся ослабить влияние актуализированной бессознательной фантазии, всякий раз, когда она будет реактивироваться в каждодневной жизни или в трансферных отношениях с аналитиком, такому пациенту будет сложно осознавать, где заканчивается эта (уже ставшая сознательной) фантазия и где начинается реальность. Потому что такие пациенты воспринимают символы или объекты смещения, представляющие различные аспекты актуализированных фантазий, как «протосимволы», ведь для них они являются тем, что они на самом деле лишь представляют (Волкан, 2021, с. 135). В работе с такими пациентами аналитику сложно оставаться в те или иные моменты в аналитической позиции, но тем важней сохранять терапевтический альянс и терапевтическое пространство (Волкан, 2021, с.131).

Работа с семейной историей в психоаналитическом процессе

Вамик Волкан написал книгу «Убийца животных: передача военной травмы от одного поколения к другому» (Volkan, 2014), в которой он показал, как принадлежащие взрослому человеку травматические образы вкладываются в развивающееся самопредставление ребенка. На примере клинического случая он исследует мотивацию человека при использовании оружия и при совершении массовых убийств.

В книге показана история пациента, у которого «… жизненные обстоятельства, невыносимые чувства и защитные механизмы приняли форму, известную как «патологический нарциссизм», в основе которого, в данном случае, лежит защитная структура «грандиозной самости», использующая насилие для избегания, разрядки, а иногда для экстернализации и уничтожения внутренних и имеющих очень давнюю историю чувств страха, ярости и глубоко укоренившегося переживания собственной слабости» (Volkan, 2014, р. 20).

Пациент (Питер) стал «… реципиентом травмы, которую пережил его отчим, участник Батаанского марша смерти и заключенный японского лагеря для военнопленных» (Волкан, 2021, с. 183).  Его отчим Грегори, американский моряк, во время Второй мировой войны служил на подводной лодке и отвечал за торпеды. На Филиппинах он попал в плен к японцам, где его пытали, морили голодом, где он неоднократно хоронил и перезахоранивал солдат, когда они погибали от жестокости, голода и болезней. После освобождения он вернулся в США, женился на женщине с маленьким ребенком. О своем военном опыте в семье он почти ничего не рассказывал, а свои травматичные военные переживания спроецировал в сооруженный им многоуровневый домик для ласточек в саду и следил за тем, чтобы каждого выпавшего птенца вернуть в его гнездо. «Он изменил «функцию» образа своего лагеря; он создал «лагерь», обитателям которого, птенцам, резервуарам беспомощных образов самого Грегори и его товарищей, не давали погибнуть» (Волкан, 2021, с. 187). То есть, он делал для ласточек то, чего не мог сделать для себя и своих товарищей в лагере для военнопленных. К пасынку он относился также как к этим птенцам. Он разработал определенные физические упражнения для накачивания мышц и научил обращаться с оружием, чтобы мальчик чувствовал себя сильным и всемогущим. Используя психику ребенка как резервуар для своих непереработанных аффектов, Грегори вложил свой травматизированный образ самости (униженного и беспомощного пленника, «жертвы охоты» японцев) в развивающееся самопредставление маленького мальчика (Волкан, 2021, с. 188).

Питер боготворил своего отчима, по его рекомендации он поступил в военное училище. После окончания училища он воевал во Вьетнаме, потом занимал высокий пост в военно-промышленной коропорации, производившей ракеты для вооруженных сил. Каждая из этих ракет могла убить десятки тысяч людей. Его хобби была охота: он нанимал вертолет для своей охоты и безжалостно расстреливал сверху стадо оленей, а потом делал великолепные чучела убитых животных, выглядевших как живые, и размещал их в большой комнате в своем доме. «Этой комнатой он бессознательно повторял «воспоминания» заключенного Грегори, окруженного мертвыми товарищами. Его хобби также включало в себя одну из задач, которые передал ему Грегори, – возродить мертвых и изменить функцию лагеря заключенных, как это делал сам Грегори, защищая жизнь птенцов» (Волкан, 2021, с. 188).

В 40 лет Питер обратился за помощью к психоаналитику по поводу своих проблем в браке. В ходе анализа он постоянно говорил о своей значимости и о своих финансовых успехах, принижая и унижая аналитика за то, что тот, по его мнению, был ниже его в социальном плане. С особым удовольствием и гордостью он рассказывал о своих полетах на вертолетах на Аляску и о пулеметной стрельбе по целым стадам животных, а также о том, как он во время войны во Вьетнаме расстреливал из пулемета женщин и детей, среди которых якобы прятались вражеские солдаты.

Эти рассказы очень напугали его аналитика. Он не смог справиться со страхом, ему казалось, что его собственной жизни угрожает опасность. Психоаналитик обратился за супервизионной помощью к Вамику Волкану. В ходе еженедельных супервизий аналитик признался в беспокоящем его отыгрывании, так как история жизни пациента в переносно-контрпереносных отношениях напомнила ему собственную историю (Volkan, 2014, р. 22).  Вамик Волкан помогал аналитику справляться с «нарциссическим переносом», который использовался Питером для защиты его грандиозной самости. Во время этих супервизий аналитику стало понятней, что за внешними грандиозностью и садистичностью Питера скрывается его беспомощность.

Когда через несколько лет анализа Питер рассказал историю отчима, то стало очевидным, что он отождествляет себя с отчимом и что за этой идентификацией проглядывает едва уловимая трансгенерационная передача травмы. «Понимание Питером его идентификации с Грегори и его роли «резервуара» для поврежденного образа отчима укрепилось, когда он вместе с аналитиком исследовал различные смыслы основного увлечения взрослого Питера» (Волкан, 2021, с. 188).  Во время анализа Питер также смог осознать свои амбивалентные чувства к матери, что позволило ему ощутить в себе того маленького слабого мальчика, скрывающегося под жесткой маской солдата-убийцы. Со слезами на глазах во время сессии он выразил глубокое раскаяние в том, что убивал невинных женщин и детей во время войны во Вьетнаме. Позже он отказался от охоты на крупную дичь, избавился от трофеев в виде чучел животных и переоборудовал свою трофейную комнату в оранжерею, где его жена стала выращивать цветы. Он также решил уйти из бизнеса, связанного с оружием, в сферу электронных коммуникаций.

О психоаналитическом процессе при денацификации

В 1988 году Волкан участвовал в международной конференции в Иерусалиме, в которой принимали участие еврейские и немецкие психоаналитики. Тогда он впервые узнал о реакциях немецких и еврейских психоаналитиков на влияние Холокоста и о том, что «… в Германии после Второй мировой войны аналитики-немцы и аналитики-евреи проявляли сопротивление исследованию переплетения внешних и внутренних войн и влияния травм эпохи нацизма на психику анализантов» (Волкан, 2021, с. 172). С конца 90-х он консультировал немецких и еврейско-немецких психоаналитиков, что дало ему возможность «… внимательно наблюдать за тем, как немецкие психоаналитики вносят травматические события, связанные с Третьим рейхом, в психоаналитический процесс» (Volkan, 2015, р. 14).  Он увидел, что немецкоязычные психоаналитики испытывают сложность в том, чтобы «услышать» влияние нацистского прошлого у своих пациентов – немцев и евреев, и во время психотерапии существует «молчание» вокруг этой темы. Несмотря на то, что с нацистских времен прошло много времени, но потомки до сих пор несут в себе «… это злополучное наследие как на сознательном, так и на бессознательном уровнях» (Volkan, 2015, р. 6). Зачастую используются интеллектуализация, отрицание, расщепление и диссоциация, чтобы защититься от чувств, связанных с Холокостом и его межпоколенческих интрапсихических последствий (Volkan, 2015).  Также он обратил внимание и на то, что во время холодной войны Берлинская стена, будучи и психологической границей, воспринималась немцами незыблемой и «… позволяла обществам по обе стороны эффективно экстернализировать, проецировать и смещать свои общие нежелательные образы самости или объектов, мысли и аффекты на другую сторону, не чувствуя тревоги, что эти элементы им возвратят» (Volkan, 2015, р. 2).  Когда же после падения Берлинской стены Вамик Волкан совместно с немецким психоаналитиком Габриэль Аст проводили психоаналитические интервью с немцами из Восточной и Западной Германии, то им стало явно видно, что открытие границы вызывает у всех немцев «… тревогу при утрате двух раздельных идентичностей больших групп, существовавших сорок лет, и эта тревога может затянуться на годы» (Volkan, 2015, р. 2), а также то, что «… определенные образы, связанные с Третьим рейхом и Холокостом, которые люди не хотели признавать своими, и их соответствующие аффекты и фантазии экстернализировались, проецировались и смещались с одной стороны границы на другую» (Volkan, 2015, р. 2-3).

Его размышления об этих процессах и о том, как работать с последствиями травм, связанных с нацизмом, легли в основу его книги «Нацистское наследие. Депозитирование, межпоколенческая передача, диссоциация и воспоминание через действие» (2015).  В этой книге Волкан анализирует последствия межпоколенческой передачи образов самости и объектов, развитие инкапсулированной диссоциированной самости и психопатологию, которая вспоминается через действия. В ней описаны затруднения в переносе-контрпереносе, когда отношения между анализантом и аналитиком оказываются связанными с болезненными травматическими историческими событиями» (Volkan, 2015, р. хiii), а также показаны различные аспекты процесса супервизии.  Книга читается как остросюжетный роман, в ней рассказывается история пациента, чей дед был высокопоставленным нацистским офицером СС, активно участвовавшим в программе, направленной на уничтожение множества людей.

Знакомство аналитика с пациентом (Виктором) начинается таким описанием: «Внезапно в приемную вошел высокий блондин в возрасте, на вид, чуть за тридцать, в деловом костюме и с кожаным портфелем, и прошел прямо в комнату терапии. С широкой улыбкой он сказал: «Чтобы вы знали, кто я такой» и положил свою визитку на стол д-ра Аделин. Она удивилась. На визитке большими буквами было написано не имя Виктора. На секунду она подумала, что, возможно, это коммивояжер, но прежде чем она попросила его покинуть офис, поскольку ждет другого посетителя, этот симпатичный мужчина устно представился как Виктор. Только тогда д-р Аделин заметила на визитке имя Виктора, написанное маленькими буквами под другим именем, написанным большими, как будто его собственная личность скрывалась в тени другого человека. Видимо, написанное большими буквами имя принадлежало начальнику Виктора. Эта странная визитка запомнилась д-ру Аделин. Лишь намного позднее она смогла понять символику этой визитной карточки» (Volkan, 2015, р. 16).

 Волкан обращает внимание на то, как пациент, сам того не подозревая, с первых же минут знакомства через символику странной визитки предъявляет аналитику свою проблему. Эта проблема в том, что он живет одновременно в двух разных реальностях. Есть его жизнь и его реальность, а есть какая-то часть его личности, проявляющаяся после полуночи, когда он внезапно просыпается, совершает странные поступки и говорит, что нужно найти способ срочно выбраться из места, где он находится. На попытки успокоить его, он не реагирует, оставаясь как будто бы в другом мире. Потом он обычно успокаивается и засыпает. Днем он уже ничего не помнит о том, что с ним было ночью.  На первой же сессии, рассказывая о себе и о своей семье, он сказал, что его дед (со стороны отца) был офицером СС. В детстве ему рассказали, что этот дед добился, чтобы его перевели в восточную зону боевых действий и в некотором смысле этим «совершил самоубийство». И у него сложилось впечатление о нем как о хорошем человеке, как о «мученике».

Волкан показывает, как постепенно в ходе анализа Виктор вспоминал какие-то эпизоды из своей жизни, из которых становилось очевидной их связь с семейной тайной про деда, офицера СС. При этом ментальная репрезентация самого деда возникла в процессе лечения Виктора только через два года анализа. Внешним поводом для актуализации бессознательной фантазии пациента стала напугавшая его информация в СМИ о мужчине, убившем жену в состоянии диссоциации.  Под впечатлением о поступке этого мужчины, он вспомнил, что ночью ему казалось, что как будто бы он находится в закрытом автобусе, и ему угрожает опасность задохнуться. «И вот то, что Виктор находился в закрытом автобусе и под угрозой, что задохнется, напомнило д-ру Аделин о нацистской программе эвтаназии для психически больных, «дефективных» людей. Нацисты помещали их в автобус, закрытое пространство, куда направляли выхлопную трубу, так что газ из этой трубы убивал всех внутри» (Volkan, 2015, р. 46). Она задумалась о том, почему до сих пор не уделяла внимания этой теме в анализе пациента? Ведь у нее часто возникало ощущение, что он как будто отрицает свои проблемы раздвоенности. А испытанный им в подростковом возрасте ужас от чувства, что его отравят газом, когда на него накладывали маску, чтобы усыпить для операции, и игнорирование его ночных криков родителями, возможно, были фрагментами страшной семейной тайны. И, возможно, именно эта тайна стала причиной формирования диссоциативной личности пациента. Она вспомнила визитку с его именем, напечатанным маленькими буквами, почти скрытым под именем его начальника. И осознала свое ощущение того, что образ его деда всегда был с ним. И что «… его проблемы сепарации-индивидуации, развитие у него нарциссической самости – все это не объясняло его диссоциативное состояние. Чего-то не хватало. Доктор Аделин осознала, что во время их самой первой встречи Виктор рассказал ей, что его дед со стороны отца был важным нацистским деятелем в Берлине, но что-то в ней самой помешало ей исследовать в ходе анализа роль нацисткого прошлого деда в судьбе Виктора. Одной причин этого было то, что она была немкой, и у нее была собственная история отца, который в юности состоял в гитлерюгенд, а затем служил в армии Третьего рейха. Отец не участвовал ни в каких военных преступлениях, но после войны избегал разговоров о нацистском периоде» (Volkan, 2015, р. 46).

В ходе супервизии Волкан обсудил с ней ее собственное сопротивление исследованию этого аспекта в анализе Виктора, поддержав ее желание больше узнать про деда своего пациента, чтобы вместе с ним изучить связи между образом деда в семейной динамике и его влиянием на формирование диссоциативного состояния пациента (Volkan, 2015, р. 48). Ей удалось выяснить, что дед пациента был одним из исполнителей программы эвтаназии, по которой умерщвляли психически и физически больных людей, которые считались «бесполезными» и представляли угрозу арийской чистоте в нацистской Германии.

Казалось, что Виктор ничего не знал о том, каким в точности было положение деда в Третьем рейхе и чем именно он занимался в СС. «Слушая Виктора, доктор Аделин понимала, что после завершения Второй мировой войны бабушка Виктора сделала все, что было в ее силах, чтобы создать сюжет, гласящий, что ее муж, будучи офицером, добровольно перевелся в зону боевых действий, и он был хорошим человеком и вынужденным участником «плохих дел». Очевидно, жена пыталась показать, что если бы ее муж пережил войну, его бы не обязали предстать перед Нюрнбергским военным трибуналом как преступника» (Volkan, 2015, р. 52).

Аналитик познакомила Виктора с понятием «межпоколенческая передача» и сказала ему, что, когда он был ребенком, ему рассказывали, что его дед-нацист был хорошим человеком, мучеником, который также занимался «плохими делами». Она отметила, что возможно, он чувствует себя «спасителем» и занимается «хорошими делами», пытаясь исправить или стереть «плохие» дела деда. Если бы он знал, что это за «плохие дела», то, может быть, как-то иначе строил бы свою жизнь.  Виктор стал изучать информацию про деда и отправлять ее своему отцу электронной почтой, но при этом больше четырех месяцев они при встречах между собой на эту тему не говорили. А когда он потребовал у отца объяснений про деда, то его отец заболел. А когда он проявил интерес к письмам деда и захотел их прочесть, то мать сказала ему, что он предает их всех суду. «Виктор и его аналитик поняли, что бабушка пациента со стороны отца, а впоследствии его отец и мать хотели избежать унижения и вины, которые возникли бы, если бы предок-офицер СС действительно предстал перед судом» (Volkan, 2015, р. 58).

В процессе анализа Виктор понял, насколько важно было для его бабушки и отца держать в секрете свою связь с высокопоставленным офицером СС, который когда-то был близок к Гитлеру. И когда Виктор был ребенком, о его деде со стороны отца молчали, но теперь он чувствовал, что образ этого деда всегда присутствовал в семье.

То, что происходило дальше в аналитическом процессе, Волкан обозначает понятием «терапевтическая игра».  Следующие два года Виктор совершал действия, демонстрирующие то, что он может отменить «плохие» деяния своего деда из СС (Volkan, 2015, р. 59). Так, в программе эвтаназии врач, по сути, выносил смертный приговор человеку, подписывая бумаги о его психическом нездоровье. Виктор «разыграл» символически похожую историю с аналитиком, решив купить страховку, чтобы в случае его смерти у его ребенка и жены были деньги на жизнь. При этом он сообщил страховому агентству, что проходит лечение у психотерапевта, и потому ему нужно было получить письменное заключение от аналитика, гласящее, что риск умереть для него не выше среднестатистического. То есть, он как бы идентифицировался с теми людьми, которых врачи отправляли на смерть, и поставил аналитика в ситуацию как бы вынесения ему медицинского приговора, чтобы ощутить, что в ее руках ему не грозит смертельная опасность.

Другим аспектом терапевтической игры пациента стала его идентификация с высоким нацистским положением деда. Он арендовал в большом доме квартиру, в которой когда-то жили его бабушка и отец благодаря высокому положению деда.  Он мечтал купить все здание, чтобы сдавать «… квартиры в аренду людям с детьми и устроить «самую лучшую» детскую игровую площадку в саду. Тогда он будет наблюдать, как дети там играют. Он не осознавал, что строительством игровой площадки он хотел изменить на противоположные деяния своего высокопоставленного деда и вместо того, чтобы убивать детей, обеспечивать им счастливую жизнь без страха… Покупка этого большого здания была совершенно нереалистичной, фантазией, мотивированной внутренним миром Виктора. Это было символическое выражение противоположных элементов его диссоциативного состояния: быть таким же особенным, как влиятельный нацист, – и устранить чувства вины, связанные с убийствами, совершенными нацистами» (Volkan, 2015, р. 64).

Затем последовало то, что можно обозначить как терапевтическую игру, когда Виктор подал в суд на свою бывшую финансовую компанию.  На символическом уровне для него этот суд означал несостоявшийся Нюрнбергский процесс над его дедом. Больше того, Виктор и его отец на суде объединились, что помогло им начать освобождаться от межпоколенческой травмы.

Также и некоторые внешние события вызвали ассоциации у Виктора с нацистским периодом истории и помогли ему лучше осознать связи между его обращением в суд и его внутренними психологическими проблемами. Когда он узнал, что в Германии тридцать пожилых мужчин были обвинены в нацистских преступлениях, то сказал на сессии: «Если бы мой дед был жив, его бы, безусловно, обвинили, признали бы виновным и приговорили бы к наказанию. Это было самое злостное преступление, вызвать убийство тысяч невиновных людей».  А когда он увидел фотографии мертвых людей, отравленных газом на Ближнем Востоке, то потрясенный увиденным, он испытал краткосрочную слуховую галлюцинацию и услышал детский крик на улице. Посмотрев фильм о временах рабства в США, где к афро-американцам отношение было как к людям второго сорта, он связал расизм с тем, как нацисты обращались с евреями и цыганами, а также с «дефективными» детьми и взрослыми.

Во время этих обсуждений его аналитику было очень тяжело оставаться в аналитической позиции, она тоже в эти моменты испытывала эмоциональный дискомфорт, потому что все это затрагивало и ее чувства, связанные с ее семейной историей. Именно о таких состояниях аналитика и писал Вамик Волкан, размышляя о причинах, мешающих аналитикам соприкасаться с темой трансгенерационной передачей травмы.

Международное признание вклада Вамика Волкана

Много лет Вамик Волкан ведет большую научную работу: читает лекции, проводит супервизии во многих странах мира, является членом редакционных советов в шестнадцати профессиональных журналах, включая Журнал Американской психоаналитической ассоциации, публикует десятки книг и сотни научных статей. Он избран президентом Международного общества политической психологии, Вирджинского психоаналитического общества, Турецко-американской нейропсихиатрической ассоциации и Американского колледжа психоаналитиков.

Вамик Волкан преподает в качестве приглашенного профессора права в Гарвардском университете (Бостон, Массачусетс), а также в Университете Вены (Вена, Австрия) и Бахчешехирского университета (Стамбул, Турция) в качестве приглашенного профессора политологии. Ему присвоены почетные докторские степени Университета Куопио (Финляндия), Университета Анкары (Турция) и Восточно-европейского института психоанализа (Россия).

Он награжден национальными и международными организациями: премией Элизы М. Хейман, присуждаемой Американской ортопсихиатрической ассоциацией за вклад в психологию расизма и геноцида, и премией Зигмунда Фрейда, присуждаемой городом Вена совместно со Всемирным советом по психотерапии, а также стал Фулбрайтовским стипендиатом в Австрии, инаугурационным стипендиатом Центра израильских исследований имени Ицхака Рабина, Тель-Авив, Израиль.

Четырежды (2004-2006 и 2014 годах) его номинировали на Нобелевскую премию мира за тридцатилетнюю работу в горячих точках, изучение конфликтов между противоборствующими большими группами, осуществление миротворческих проектов в различных местах планеты и разработку психополитических теорий. Письма поддержки пришли из двадцати семи стран мира.

Вамик Волкан стал «… широко известным и всемирно признанным специалистом, и не только в области клинического психоанализа, но и в сфере ведения переговоров между конфликтующими и враждующими этническими группами», а также «…  одним из пионеров клинического подхода к исследованию межнациональных конфликтов и метода, впоследствии получившего название «народной дипломатии» (Волкан, 2021, с. 9).