Быть может, 
Все ведьмы и драконы 
Нашей жизни - 
Это принцессы, которые того только и ждут, 
Чтобы увидеть нас однажды 
Прекрасными и смелыми. 
Быть может, 
Все самое страшное - 
Суть беспомощность, 
Желающая, чтобы мы ей помогли. 
Райнер Мария Рильке

ЗАМЕЧАНИЯ К ПРИМЕНЕНИЮ МЕТОДА

В своей основе детская психодрама - это форма групповой терапии {Айхингер, Холл 2003), и поэтому ее нельзя переносить в индивидуальную терапию без методических изменений.

В групповой психотерапии с детьми большое значение придается групповой теме и групповой динамике, так как в детской группе каждый ребенок - протагонист, и в то же время для других детей он - антагонист. Индивидуальная внутриличностная динамика отдельного ребенка и процессы переноса вследствие этого модифицируются.

В индивидуальной психотерапии мы, наоборот, работаем в первую очередь с "внутренней группой" одного конкретного ребенка, то есть с интернализированными объектами его социального атома и разнообразным биографическим опытом, который концентрируется в типичные сцены. Для того чтобы иметь возможность сценически представить игру "внутренней группы", нам необходимы, кроме нас самих, еще и разнообразные фигуры и игрушки. В игре они заменяют других детей из группы или братьев, сестер и родителей. Эти игрушки имеют различные - в зависимости от материала - свойства и качества, которые мы можем использовать в целях терапевтической работы.

Так, например, у нас есть небольшие (размером с ладонь) фигуры животных, индейцев, рыцарей, различных видов транспорта и участников дорожного движения и т. п. С их помощью мы можем разыгрывать сцены на легко обозримом пространстве, например, на столе. В игре с такими статичными, жесткими фигурками все чувства и эмоции выражаются при помощи движений рук (включая кисти) и голоса. Уже сам материал таких фигурок ограничивает бурность эмоций и порывистость в движениях импульсивных детей, слабая внутренняя организация которых получает таким образом опору и поддержку извне.

Куклы же, надеваемые на руку (будь то куклы Каспер-театра или куклы-животные), наоборот, своей "живостью", податливостью и мягкостью материала открывают детям несравненно большее пространство для движения и разрядки чувств и поэтому требуют более строгого структурирования игрового поля и правил.

В еще большей степени это требование относится к ролевой игре, в которой дети задействованы всем телом. Если, например, восьмилетний мальчик в роли тигра запрыгивает на меня, то я испытываю совершенно другое чувство, чем если бы ребенок действовал маленькой фигуркой тигра. Соответственно и у мальчика при этих различных способах действия возникают совсем неодинаковые переживания.

Психодраматическая сессия четко структурирована. Она включает в себя:

1) придумывание истории, ролевой выбор ребенка и его ролевые предписания, 
2) фазу строительства; 
3) символическую игру; 
4) заключительную разговорную фазу и разбор декораций.

Эта строгая структура игровой сессии и наличие ролей задают рамки, оберегающие меня как терапевта: во время фазы символической игры "тигр", нападая, ранит не меня, терапевта, а злого "браконьера". Моя роль помогает мне дать правильную оценку собственным эмоциям.

В индивидуальной терапии ребенок сам придумывает "сценарий" пьесы и одновременно является ее протагонистом. Он также сам распределяет роли, при этом на терапевтах "оседают" его переносы и проекции. Роли же, которые ребенок выбирает для себя, характеризуют образ его Я или какую-либо из частей его личности.

Если ребенок, задавая роли, говорит: "Как будто мы - два маленьких медвежонка", то речь может идти о переносе ребенком на терапевта образа своего Я-Объекта¹⁾.

Подобное часто происходит в начальной фазе, когда согласовываются роли и совместные действия, завязываются и упрочиваются терапевтические отношения.

Если роли выбраны следующим образом: "Я - маленький медвежонок, а ты - большой медведь", то речь идет, по-видимому, о переносе ребенком на терапевта образа родителей. Причем является этот перенос позитивным или негативным, выяснится при описании ролей.

Возможно и противоположное ролевое указание ребенка:

"Ты - совсем маленький медвежонок, а я - огромный медведь". Оно может свидетельствовать о том, что ребенок переносит на терапевта образ Я, сформированный опытом собственной незначительности и малоценности. Такое ролевое указание может также говорить и об идентификации ребенка с высокозначимым для него образом родителя или с собственным грандиозным Я, чьи качества нам еще предстоит прояснить.

С психодраматической точки зрения то, что происходит во время распределения ролей для предстоящей игры, является обменом ролями, который дети производят спонтанно и бессознательно. Потому что детям в отличие от взрослых несвойственно заниматься своей теневой стороной, идентифицируясь с негативными ролями или ролями, отражающими их малоценность. Причина такого обмена ролями, вероятно, заключается еще и в том, что эти "плохие" роли могут вызвать перегрузку подчас хрупкого, находящегося в процессе развития детского Я.

Гораздо охотнее дети играют в игры, ориентированные на ресурсы, выбирая для себя добрые и "великолепные" роли. В них они могут воплотить свое идеальное Я, благодаря чему их реальное Я укрепляется.

Правда, эти утверждения не относятся в полной мере к детям, имеющим травматический опыт переживания себя как жертвы. Они часто идентифицируют себя с агрессором, действуют из этой всесильной деструктивной роли, а терапевту дают роль жертвы. Так как самоценность таких детей очень низкая, они с большой неохотой отказываются от идентификации с агрессором (в выбранных ими "сильных" ролях) и требуют от нас полного подчинения.

В символической психодраме восстановление самоценности ребенка, усиление его Я достигаются через освоение ребенком новых ролей, дающих ему возможность пережить позитивный опыт объектных отношений.

У многих детей уже на ранних фазах развития фрустрируется базовая потребность в установлении удовлетворяющих их взаимоотношений с матерью. (Часто именно таким детям необходима более длительная терапия.) Об этом пишет Дорнес: "В игре младенец хочет не только получить удовольствие и ищет не только то, что возбуждает его интерес, а хочет, чтобы мать видела его удовольствие и это его состояние поняла и признала... Вероятно, многие сегодняшние проблемы (если даже не большинство невротических проблем) проистекают не из фрустрированных инстинктивных желаний, а из фрустрированных потребностей в признании и одобрении" (Domes 1998).

Для повышения самоценности ребенка у терапевта есть три пути:

Во-первых, создание условий для возникновения атмосферы общности и сопереживания. Это возможно, например, когда "два маленьких медвежонка" (ребенок и терапевт) вместе строят себе уютную берлогу.

Во-вторых, помощь в реализации детских фантазий в пространстве игры, путем оказания поддержки ребенку от лица некоего идеального объекта, которым ребенок восхищается. Например, терапевт своими вопросами побуждает ребенка решить, как именно должна быть устроена берлога.

В-третьих, отражение чувств и состояния ребенка, когда в отклике терапевта ребенок находит внимание и уважение к собственному внутреннему миру. Пространством для получения такого позитивного терапевтического опыта объектных отношений является психодраматическая "сцена", где развивается игровое символическое взаимодействие, которое "выносится" из бессознательного, формируется его силами и образами.

Формулировка, которую дал Винникотт, говоря о совсем маленьких детях, подходит и для нашего случая: "...ребенок в игре берет объекты и феномены из внешней реальности и использует их для воплощения идей и представлений своей внутренней реальности" (Winnicott 1971).

В психодраматической игре эту "внешнюю реальность" составляют игровой материал и мы сами (как вспомогательные Я и ведущие игры).

Если игровой материал ребенку хорошо знаком, то это придает ему чувство уверенности, в то время как неизвестные игрушки или игнорируются им, или же своей новизной возбуждают его повышенный интерес. Когда ассортимент игрового материала подобран в соответствии с возрастными особенностями детей и не слишком велик, процесс выбора облегчается, и нам легче наблюдать, как дети реагируют на "приглашающий" характер игрового материала.

Как только ребенок выбрал игрушку, мы начинаем задавать себе вопросы, например:

- "Почему ребенок вначале с интересом схватил игру с привидениями, а потом решил играть в лото?"

- "Почему он выбрал себе из набора кукол Каспер-театра именно разбойника и крокодила, а мне, терапевту, не предложил никакой куклы для совместной игры?"

- "Что будет выражаться этими выбранными фигурами? Может быть, речь пойдет о символизировании аспектов семейной системы?"

- "А может быть, ребенку важно прояснить отношения со мной, терапевтом, и он своими действиями как будто говорит: "Посмотрим, как он будет реагировать, если я не дам ему никакой фигуры"?"

Иногда нам только к концу игры удается понять символическое значение фигуры и связанное с ним содержание переноса, постичь смысл связанной с фигурой сцены.

Джессика быстро натянула на руку куклу-крокодила и разинула его пасть так, что он стал выглядеть недвусмысленно угрожающим и агрессивным. Но девочка пояснила: "Это очень милый крокодил!" - и стала играть с ним, как будто он был комнатной собачкой. И все же в игре постепенно стала проявляться тема ненасытного обжорства. Ее особенности были инсценированы девочкой очень выразительно: она активно, всем, телом изображала, как крокодил резко хватает еду, чавкает, жадно глотает и требует новой порции сразу после съедания предыдущей. Однако более или менее понять неоднозначную символику сцены можно было только в контексте биографии Джессики и ее семейной ситуации, осложненной серьезными проблемами между братьями и сестрами.

"Символ - это выражение какого-то содержания, которое еще не понято сознанием и не оформлено в словесное представление. Его появление обусловлено соответствующим состоянием сознания. Символ многозначен, и даже когда используются общеизвестные символы, следует особо обращать внимание на их индивидуальный подтекст и скрытые смыслы" (Benedetti/Rauchfleisch 1958).

Существует множество публикаций, посвященных теме символики чисел, цветов, сказок, мифов и т. д., в которых изложены общие основы символического понимания детской игры. Но индивидуальное символическое значение определенной фигуры или сцены для конкретного ребенка следует всякий раз пытаться понять заново, чтобы осознать содержащиеся в них амбивалентность, аффективный энергетический заряд и развитие. Это удается только тогда, когда терапевт и ребенок вместе вступают на психодраматическую сцену и начинают игру.

"Психотерапия осуществляется там, где перекрываются два пространства игры - пациента и терапевта..." (Winnicott 1971).

Впечатляет, как много чувств дети вкладывают в создание сценических образов и инсценирование историй. Иногда, правда, возникает вопрос: "Может быть, ребенок использует терапию лишь для того, чтобы вывести накопившиеся эмоции?" Признаками этого чаще всего являются собственное недовольство и напряжение терапевтов и создающееся у них впечатление, что отношения не развиваются дальше.

О том, что терапия приносит помощь, будут свидетельствовать возрастание спонтанности ребенка и его креативности и убывание числа негативных переносов. В таком случае защитные механизмы вытеснения и отрицания шаг за шагом редуцируются, и происходит личностный рост ребенка.

Или же, выражаясь языком гипотез последних исследований головного мозга, личностный рост связан с повышением активности взаимодействия полушарий. Этот процесс межполушарного взаимодействия, как в случае развития связей, так и в случае их ограничения, наглядно описал Баш: "Осуществление саморефлексии, функции Я, требует перевода "правостороннего" опыта Я (эпизодической памяти) в "левосторонний" (то есть в вербальные или другие формы дискурсивного языка)".

Но при работе защитного механизма вытеснения право-левосторонние связи между эпизодической и семантической памятью блокируются. Опыт Я более не поддается вербализации, и поэтому он не может ни подвергнуться переработке, ни достичь сознания.

Защитный механизм отрицания, напротив, является причиной временного прекращения потока информации в обратном направлении - слева направо. То есть то, что воспринимается левым полушарием на семантическом уровне (уровне языковых и логических категорий), не может быть переведено в правополушарный (эпизодический) опыт Я. Как утверждал Фрейд, аффект как при вытеснении, так и при отрицании устраняется, "элиминируется"" (цит. по М. Naumann-Lenzen 1994).

Психодраматическое проигрывание, в котором ребенок участвует всем своим телом и всеми органами чувств, вновь восстанавливает эту связь между правополушарными эпизодическими образами и левополушарными содержаниями семантической памяти и таким способом повышает уровень саморефлексии.

По моим наблюдениям, чувство удовольствия и благополучия в игре возникает у ребенка не столько в результате катарсической разрядки аффекта, сколько именно по причине ощущения личностного роста. Может быть, это и является - по крайней мере отчасти - ответом на вопрос: каким образом "работает" психодрама?

Могут ли дополняющие вербализации и толкования терапевта (если они соответствуют возрасту ребенка) поддерживать межполушарные взаимодействия - этот вопрос пока остается открытым.

Для меня же несомненным является то, что вербализации терапевта, сопровождающие актуальные чувства детей в игре, запускают важные процессы обучения, дающие детям возможность откровеннее и легче выражать словами свое состояние.

Труднее ответить на вопрос относительно далеко идущих интерпретаций. Retwo пишет: "Один из важнейших принципов детской аналитической техники состоит в том, чтобы предлагать интерпретации на языке игры. Момент и обстоятельства для прямых толкований нужно тщательно выбирать, так как ребенок относится к таким толкованиям с большой неприязнью, они часто вызывают у него страх и другие неприятные ощущения. Ребенок беззащитен перед прямыми интерпретациями, он не понимает их и прекращает фантазийно-игровой диалог" (цит. по М. Naumann-Lenzen 1978).

Если, давая интерпретацию, терапевт пользуется метафорой, которую ребенок развернул перед ним во время символической игры, то ребенок воспринимает эту интерпретацию как отклик на его внутренний мир и чувствует себя понятым. Также если мы после игры (например, во время разбора декораций) еще раз вспоминаем образы и сцены из игры и проводим - в форме вопросов - связи между ними и темами из биографии, то это воспринимается ребенком положительно. И все же проведение таких связей не должно становиться правилом, потому что у детей может развиться сопротивление игре. Поэтому необходимо следить за тем, чтобы количество подобных интерпретаций было минимальным.

Описываемая здесь форма психодраматической индивидуальной терапии предполагает в отличие от французской школы психоаналитической психодрамы Либовичи и Анжу (Anzieu 1984), что в распоряжении терапевта нет других вспомогательных Я или антагонистов. Терапевт является и вспомогательным Я, и носителем множества ролей, и ведущим игры. Хотя он и находится полностью в распоряжении ребенка, инсценирующего свои истории, но тем не менее - как ведущий игры - он несет ответственность за игру. Терапевту ни в коем случае не следует подчиняться диктату протагониста, а нужно сохранять терапевтическую свободу для проведения самых различных интервенций. Например:

- Преобразовывать сценическое пространство, задавая новое место действия для развития игры.

- Вводить дополнительные фигуры в качестве дублей (например, куклы, надеваемые на руку), чтобы проигрывать амбивалентные чувства и отношения и иметь возможность вербализовать их.

- Вводить воображаемого третьего (в ситуации эдиповых отношений), чтобы внести в игру тему "треугольника".

- Формировать и исполнять свою собственную роль не точно так, как предлагает ребенок, а по-другому, чтобы преодолеть навязчивое повторение прежнего травматического опыта и сломать невротический образец роли.

Само собой разумеется, все интервенции предполагают, что терапевт знает семью ребенка, понимает - поначалу хотя бы в общих чертах - его внутриличностные конфликты и от сессии к сессии все лучше осознает динамику переноса. Только тогда можно терапевтически влиять на игру.

Организация процесса терапии (сеттинг)

Под конец я хочу сделать еще несколько примечаний по поводу организации рабочих условий - помещения, инвентаря и игрового материала. (Эти внешние условия, которые мы не всегда можем организовать так, как нам хотелось бы, зачастую определяют наши методические возможности.)

Для сценических представлений мы используем большое количество фигур животных (продукция фирмы "Schleich") и кукол, надеваемых на руку. Вместе с известными настольными играми они хранятся в шкафу в комнате для семейных консультаций. В комнате стоит также маленький стол, за которым дети во время беседы терапевта с родителями могут играть или рисовать. Стол также служит четко ограниченным игровым полем для работы с фигурами.

В соседнем групповом помещении находятся различные подушки, сиденья и валики для строительства, а также платки, несколько надеваемых на руку кукол, изображающих животных, и деревянный конструктор (фирмы "Baufix"), из которого можно собрать самые различные устройства и инструменты.

Подобное ограничение разнообразия игрового материала облегчает его "внедрение" в психодраматические инсценировки.

Ниже на конкретных примерах представлены различные варианты применения метода психодрамы в работе с детьми. В анамнестических данных приводятся только те сведения, которые необходимы для понимания динамики ребенка и семьи. Интерпретация произошедшего на сессии также содержит в себе не все заслуживающие упоминания аспекты случая, а только те, которые относятся к описанным сценам, чтобы сделать максимально ясными основания и цель проведенной интервенции.

ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ ИНТЕРВЕНЦИИ В ИГРЕ С ФИГУРАМИ

Этот случай показывает, как в игре с фигурами были инсценированы внутриличностные реакции мальчика Йоханеса на семейный конфликт.

На первых наших встречах я познакомил Йоханеса с игрой с фигурками. Впоследствии он совершенно спонтанно обращался к ней, если нужно было оформить в сцену конфликтные ситуации, приводящие его в сильное волнение.

Анамнез

Йоханесу было 6 лет, когда его отец, по профессии врач, ушел из семьи. Вскоре отец переехал в другой район страны и мог видеться с детьми лишь нерегулярно. Для Йоханеса, очень сильно привязанного к отцу, это было настоящим горем.

С некоторого времени отец жил с новой гражданской женой, которую Йоханес решительно не принимал. Этим неприятием он демонстрировал верность матери и мог продолжать идеализировать отца. Злость мальчика из-за расставания с отцом и его разочарование были перенесены на эту "противную тетку".

Описываемая сессия происходила после выходных дней, которые Йоханес провел у отца. Тот очень сердился на сына, который проявлял строптивость и отказывался общаться с новой папиной женой.

Фаза возведения декораций и инсценировка

В нашем распоряжении есть:

- маленький стол (140 х 70 см); 
- строительный материал: натуральные камни, детали пластмассового забора, небольшой деревянный диск; 
- фигуры ковбоев, рыцарей и феи.

Йоханес отбирает фигуры ковбоев и феи, кроме того - фигуры коров и лошадей, и забором ограничивает свою территорию, примерно 2/3 стола. Фею он ставит на диск.

Мне мальчик дает все фигуры рыцарей, в том числе нескольких всадников. Мое численное превосходство нельзя не заметить: в общей сложности у меня вдвое больше фигур, чем у мальчика. Йоханес предоставляет мне оформить территорию рыцарей так, как я хочу. Я пытаюсь выяснить, насколько хорошо доспехи защищают рыцарей от пуль ковбоев, и Йоханес говорит: "Ковбои стреляют очень хорошо, они попадают в самые уязвимые места рыцарей!"

По требованию Иоханеса я раз за разом нападаю фигуркой рыцаря, которая вскоре падает замертво и выбывает из игры. Так продолжается до тех пор, пока не повержено все рыцарское войско. На этом мальчик преждевременно заканчивает сессию.

На следующей встрече Йоханес совершает ролевой обмен. Он хочет, чтобы все рыцари были у него, а ковбои - у меня. "Фея будет оберегать рыцарей, - поясняет мальчик и объявляет: - Ковбои не такие меткие, как тогда, когда они были моими фигурами".

Он снова обустраивает свою территорию: диск с феей кладет в центр, позади него располагает стадо коров и на границе - всех рыцарей в различных оборонительных позициях. Он снова укрепляет свою границу забором, но перед ним прикрепляет еще и малозаметную ловчую сеть, которая может задерживать нападающих.

Я для своих ковбоев снова, как и в предыдущий раз для рыцарей, возвожу из камней защитные укрепления, на этот раз строю их более тщательно, с особыми укрытиями и тайными переходами.

Когда я пытаюсь расспросить, как я должен действовать моими фигурами и как должна развиваться игра, Йоханес уклоняется от ответа и говорит, что я должен этот вопрос решить самостоятельно.

Однако достаточно быстро обнаруживается, что ковбои даже не могут достичь забора: еще не доходя до него, они попадают в ловушки и могут освободиться из них только при помощи других ковбоев. Потом они отступают и, таким образом, остаются живы.

Я озвучиваю разнообразные диалоги, которые ковбои ведут между собой: одни из них отчаиваются и падают духом, потеряв надежду, другие убеждены в своем мастерстве стрелков и все еще надеются на победу, и. т.д.

Потом Йоханес все чаще начинает позволять ковбоям достигать забора и даже перелезать через него на территорию рыцарей. Одновременно он приступает к эвакуации фигур своих рыцарей со стола на пол, поясняя при этом: "Фея заколдовала всех рыцарей и животных и спрятала их всех в большую пещеру под землей. Она уничтожила все следы! И когда здесь никого не останется, то твои ковбои перелезут через забор и окажутся в совершенно безлюдном, всеми покинутом месте. Они не смогут понять, куда исчезли все рыцари и ценные животные".

Я проигрываю моими фигурами все действия из указаний Иоханеса, изображая отчаяние ковбоев после напрасной борьбы и напряжения всех сил.

После чего Йоханес заключает: "С этого места мы продолжим играть в следующий раз".

Третью "серию" нашей игры мы начинаем, расставив фигуры, как в конце предыдущей сессии: беспомощные и разочарованные ковбои - в своей скалистой местности, а рыцари, животные и фея - под столом.

На мой вопрос, как будет продолжаться история, Йоханес отвечает: "Ты сейчас увидишь, сейчас придет огромный дракон!" И мальчик, к моему изумлению, хватает куклу-дракона, который просто огромен по сравнению с маленькими пластмассовыми фигурками. Этого дракона мальчик сажает посреди своей опустевшей территории и разглашает тайну: "В этом драконе находится фея, она превратилась в него!"

После этого Йоханес дает мне указание, что ковбои должны стрелять в дракона из всех своих ружей и револьверов, но для дракона их пули - все равно что кусочки сахара, они ему совершенно не страшны: он их проглатывает, и их вкус кажется ему превосходным.

Эта ненасытность дракона вынуждает ковбоев стрелять безостановочно, так быстро, как они только могут, но постепенно среди них начинается паника, потому что от стрельбы нет никакого толку. Дракон настаивает, чтобы стрельба продолжалась, но ковбои в конце концов прекращают ее, так как у них кончились боеприпасы.

Тут дракон поднимается в воздух, пересекает границу и начинает перелетать с одной скалы на другую. Ковбои могут лишь в страхе уползать от него.

"Только бы дракон не начал гадить, тогда все пропало!" - причитает один из ковбоев. Йоханес-Дракон подхватывает эту идею и начинает гадить на весь скалистый лабиринт и прячущихся там ковбоев. После того как "дело" сделано, дракон снова превращается в фею, а все рыцари и животные возвращаются на свои исконные земли. Ковбоев держат в плену в глубоком ущелье (на полу с моей стороны стола).

Интерпретация

В фее воплотился образ хорошей матери, а фигуры животных обозначали семейный круг мальчика. Большое число нападающих рыцарей символизировало страх перед возмездием рассерженного отца. От этого страха мальчик мог защититься, прибегая к помощи внутреннего материнского Я-объекта²⁾.

После ролевого обмена Йоханес перешел на сторону рыцарей (частичная идентификация с отцом), чьи доспехи и вооружение (потенциальные возможности встать на защиту) в данный момент оказались на стороне семьи. Теперь Йоханес мог в большем объеме проявить в игре свое беспокойство и состояние опасности. После выходных дней, наполненных конфликтами, мальчик рассказывал, что не хочет больше ездить в гости к отцу, до тех пор, "пока эта женщина там". Отказ от отношений с отцом проявился в игре в образе таинственного исчезновения под землей и в образе "Опустошенной местности".

Наконец, в третьей сцене, в действиях дракона, мальчик символически выразил весь свой гнев. Можно предположить, что при этом важную роль играла также и идентификация с "разочарованной, агрессивной матерью", то есть в гневе мальчика была и часть материнского аффекта.

Комментарии

Вероятно, может возникнуть вопрос, следует ли терапевту включаться в игру с таким выбором фигур (ковбои и рыцари), непосредственно связанных с ситуацией "преследователь -" жертва"? Но и исторически достоверная пара "ковбои - индейцы" задавала бы такую же ситуацию. И введение мальчиком фигуры огромного дракона с такой точки зрения следовало бы рассматривать лишь как усиление этой негативной ситуации. Однако я считаю, что прежде чем делать далеко идущие выводы, нужно подождать и посмотреть, как ребенок разовьет свою историю.

Насколько я уже успел узнать Йоханеса, в его случае речь не шла о проигрывании деструктивных фантазий всемогущества, поэтому я мог без опасения предоставить режиссуру мальчику и, доверившись течению его бессознательной динамики, ожидать, что он будет делать с фигурой дракона.

Анализ символики, состава и распределения ролей-фигур позволял понять, в каком напряжении находился Йоханес, лишенный покоя из-за своего страха и гнева. Но несмотря на это состояние, мальчик мог удерживаться в границах правил символического уровня игры (даже введя фигуру дракона, превосходящую своим размером другие фигуры). Ни в одной из фаз игры мальчик не был "затоплен" своими аффектами. Наоборот, он потихоньку напевал во время всей инсценировки начало старинного хорала "Возблагодарим Господа".

Для меня такое "концентрированное раскрепощение" соответствует "способности оставаться наедине с собой в то время, когда рядом находится кто-то другой", которую описал Винникотт. "Содержание игры не столь существенно, - писал он. - Важно состояние одновременной близости и уединенности... Ребенок живет с определенным, берущим свои корни из его внутренней сущности, потенциалом фантазий в "декорациях", самостоятельно составленных им из фрагментов внешней реальности" (Winnicott 1971).

Совсем иначе действовал другой мальчик, который, начиная со второй сессии, инсценировал историю про ковбоев и индейцев. В ней нашли выражение его садистические фантазии всемогущества, а "мои" индейцы были жертвами. Поэтому примерно через пять сессий я перестал следовать его режиссерским указаниям (таким, например, как: "Давай твои индейцы будут атаковать, а ковбои их ухлопают!").

Вместо этого мои индейцы начинали совещаться. Одни из них настаивали на более хитрой тактике и предлагали тихо подкрадываться к противнику, вместо того чтобы в слепой ярости атаковать его. Другие советовали начать переговоры. А третьи намеревались спасаться бегством, чтобы избежать дальнейших поражений и ранений. (Дублирование расщепленных чувств.)

"Нет, они должны снова штурмовать!" - настаивал мальчик.

"Нет, они будут подкрадываться!" - возражал я.

Тут мальчик в ярости одним махом смел со стола свои фигуры и только после долгих переговоров согласился играть дальше и допускать, чтобы индейцы подкрадывались, а не открыто атаковали.

Через несколько сессий я настоял на переговорах между индейцами и ковбоями. Индейцы хотели склонить на свою сторону метких ковбоев, чтобы те помогли им победить огромного медведя гризли. Медведь был введен мной как внешний враг, чтобы запустить опыт первого сотрудничества, первого "Вместе", на что мальчик, по счастью, согласился.

Но и впоследствии повторялись сессии, на которых он хотел быть только в роли Всемогущего. Однако постепенно, благодаря подобным и другим интервенциям такое стремление к навязчивым повторениям все же удалось преодолеть, и игры стали более разнообразными.

Такая терапевтическая техника возражения и противопоставления не смогла бы в описываемом случае действовать так позитивно, если бы я параллельно не вводил в игры тему жертвы, актуальную для мальчика в школьной жизни.

СКАЗКА КАК РОЛЕВАЯ ИГРА

Этот пример иллюстрирует использование сказочного сюжета в психодраматической игре.

Анамнез

Мать пятилетнего Якоба разошлась с его отцом несколько месяцев назад. Основной причиной для развода она называла ненадежность мужа: он не заботился о содержании семьи, а вел себя как большой ребенок. В последний год перед разводом между родителями Якоба происходили частые ссоры и размолвки. Отец после своего ухода совсем прервал контакт с женой и сыном.

Для своего возраста Якоб был очень крупным, с мускулатурой спортсмена, и невероятно подвижным. Он был переполнен идеями и высказывал их с таким воодушевлением, что собеседнику с трудом удавалось вставить слово.

Он быстро находил контакт со взрослыми и детьми. В дет- o ском саду мальчик был склонен доминировать над другими детьми и очень обижался, если они отказывались играть так, как хотелось ему. После развода родителей Якоб стал заметно беспокойнее и агрессивнее. За агрессивными вспышками часто следовали депрессивные уходы.

Психодраматическая ролевая игра пришлась мальчику по душе.

Фаза возведения декораций и инсценировка

Шестую сессию Якоб начинает следующим замечанием: "Вот когда кто-нибудь совсем-совсем маленький... знаешь, как мальчик-с-палъчик... он тогда счастливый!"

Затем он хочет строить уютную пещеру, но еще не знает, во что конкретно он будет играть.

"Ты маленький гномик?" - спрашиваю я, когда он уже сидит в пещере.

Якоб, подумав, возражает: "Нет, я - маленький козленок в стенных часах. В это мы и будем сейчас играть! В "Семеро козлят". А ты будешь волком!"

Игра начинается с регрессивного желания вернуться в бесконфликтный период жизни, символизируемый пещерой, которую Якоб сам обустраивает. Благодаря образам маленького незаметного существа, находящегося внутри безопасной пещеры, и "большого человека" снаружи Якобу приходит идея инсценировать конкретную сказку.

Потом мальчик развивает сцену: его маленькая уютная пещерка становится стенными часами, а вокруг них при помощи сидений мы строим домик козлят с различными убежищами и укрытиями, с пенопластовой пластиной в виде двери.

Остальные козлята символически обозначаются различными мягкими игрушками. Кроме того, я строю укрытие для волка, а при помощи синего платка мы изображаем колодец, из которого волк позднее должен будет пить. На себя я набрасываю коричневую накидку, частично натянув ее на голову.

Первая часть

По указанию Якоба волк, как и в сказке, два раза безуспешно пытается проникнуть в домик козлят, а на третий раз ему удается их обмануть. Козлята открывают дверь, и волк проглатывает всех, кроме одного, спрятавшегося в часах.

Я запихиваю под свою коричневую накидку мягкие игрушки одну за другой, всякий раз сопровождая свои действия словами: "А-ам! Вот и еще одного съел!" Я тщетно вынюхиваю, где спрятался седьмой козленок, но никак не могу его найти и ухожу.

Вторая часть

Якоб дает новые указания: "Давай как будто ты сейчас снова придешь как волк, но на этот раз ты меня слопаешь, потому что я вылез из часов!"

В первый момент его предложение сбивает меня с толку, я не уверен, хочу ли это играть (вероятно, сказывается мое собственное сопротивление и нежелание исполнять роль злого отца). К тому же в тот момент я не понимаю, как это предложение можно осуществить в игре.

Но указание Якоба столь решительно и определенно, что я вступаю в игру, и в последующем игровом действии эта "техническая проблема" решается сама собой.

В следующей сцене волк снова обманывает козлят, его впускают в дом, и он проглатывает несколько козлят. Потом я беру Якоба на руки, накрываю своей коричневой накидкой и говорю при этом: "А-ам! Ну и крепенький же козленок мне попался! Теперь я совершенно сыт и могу лечь отдохнуть..." С этими словами я тащу мальчика в свое логово.

Якоб объясняет, что я должен лечь на бок, согнув колени. В этот изгиб моего тела мальчик кладет маленькую подушку и уютно устраивается, положив голову мне на грудь. Ткань накидки не слишком плотная, так что мальчик сквозь нее может смутно различать ближайшее окружение.

Якоб: "Здесь так замечательно, тепло, даже уютно!" И некоторое время мальчик лежит, полностью расслабленный и поразительно спокойный.

Потом он говорит: "Я как будто у тебя в животе и хочу вылезти наружу, но не могу. А ты как будто говоришь: "Что это там ерзает и перекатывается у меня в животе? ""

Следующее указание мальчика: "Как будто ты сейчас кашляешь, потому что я тяну тебя за легкое!" И Якоб тянет вниз мою рубашку, а я кашляю.

В следующем требовании мальчика содержится желание выйти из своего регрессивного состояния: "Как будто ты сейчас идешь к воде и много-много пьешь. И поэтому тебя тошнит, рвет, и я оказываюсь снова на свободе!"

Никак не поясняя свою смену ролей, Якоб идентифицируется с матерью (козой) и говорит: "В твоем животе ведь еще и другие козлята. Я хочу его разрезать и наполнить камнями!" Он проигрывает, как будто разрезает ножницами мой живот, при этом постепенно отодвигает накидку, запихивает под нее подушки (камни), и конец сцены происходит так же, как и в сказке братьев Гримм: "И когда волк пришел к колодцу и наклонился над водой, чтобы напиться, тут его и потянули вниз тяжелые камни, и он утонул!"

Третья часть

Затем Якоб выражает желание, чтобы мы еще раз проиграли сцену, в которой его съедает волк. После моего кашля и рвоты мальчик вновь выходит из моего живота наружу и превращается в охотника. Охотник хватает волка, связывает его и требует обещаний, что в будущем волк больше не станет есть козлят.

Мальчику с большим трудом удается перестать играть, хотя время сессии уже закончилось. Он говорит, что хочет оставаться в своей "пещерке", рядом со мной. В конце концов я, как и в предыдущей сцене, беру Якоба на руки и отношу в комнату ожидания. Только там его перенос на меня своих отношений и чувств к отцу постепенно ослабевает. Мальчик смотрит на вены на тыльной стороне моей руки и спрашивает, что это у меня. Обернувшись к маме, он задает ей вопрос: "У меня будет так же, когда я вырасту? Мама, когда я стану мужчиной?"

Интерпретация

Размолвки и споры между родителями каждый раз вызывали у мальчика страх. Кроме того, Якоб был очень зол на отца, потому что тот о нем не заботился. В образе агрессивного обжоры-волка (при переносе на терапевта негативных чувств к отцу), вероятно, воплощался не только страх мальчика перед агрессией угрожающего ему мужчины, но и собственная агрессия Якоба, проецируемая на этот образ.

Свое глубоко спрятанное желание близости с отцом и стремление находиться под его защитой мальчик смог выразить очень красноречивым способом.

Разочарование из-за того, что эти желания не могли реализоваться, нашло свое выражение в сцене, в которой волк падает в воду. Этот образ в агрессивной форме обыгрывал тему исчезновения отца.

После того как Якоб позволил себе проявить собственную агрессивность, на первый план вышло его желание наладить отношения с отцом. Это желание Якоб воплотил в роли охотника, поймавшего и связавшего волка, в переносном смысле "привязав его к себе".

В конце сессии, не желая покидать игровую комнату, мальчик выразил всю остроту своей боли, вызванной утратой отца. Эту боль Якоб попытался компенсировать, идентифицируясь с терапевтом.

Комментарии

В этой инсценировке мы видим, как образы архетипических сказочных героев комбинировались, частично трансформируясь, для того чтобы мальчик смог выразить свое собственное внутреннее состояние. В качестве отправной точки для своих инсценировок дети нередко используют известные истории, содержание и герои которых под влиянием бессознательных образов детей видоизменяются и перерабатываются. Исходная история таким образом превращается в их собственную уникальную игру. Будь то Пенни Длинныйчулок или приключение во Вселенной, мы можем всегда положиться на то, что силы детского бессознательного переработают эти сценарии (если мы, терапевты, не будем препятствовать этому, стремясь упорно придерживаться содержания оригинала).

Независимость терапевта от первоначального названия и сценария истории важна уже во время обустройства сцены. Когда я в описываемом примере тщательно сооружал логово волка, Якоб торопил меня: "Ты уже должен сейчас как волк прийти! Тебе не нужно логово, в сказке у волка нет никакого логова!"

Анализируя сессию, можно заметить, что я сделал бы ошибку, если бы поддался давлению мальчика, которому хотелось немедленно начать действовать из-за сильного возбуждения, вызванного переживанием страха и восторга одновременно.

Коричневая накидка - мой "сценический костюм", не потребовавший никаких затрат сил и времени, - была особенно важна для дифференцирования реального и символического уровней. Когда я снимал накидку с плеч и спрашивал: "Как будет продолжаться история?" - я снова представал перед Якобом как ведущий игры.

Важно было символически обозначить фигуры остальных козлят при помощи мягких игрушек-животных, поскольку тогда Якоб мог видеть, "как волк их проглатывает". Вероятно, в противном случае мальчику не пришла бы в голову идея позволить волку проглотить и себя. С педагогической точки зрения польза сказок (и их психодраматических инсценировок) нередко подвергается сомнению из-за их жестокости. На примере игры Якоба можно, однако, отчетливо проследить и понять, что символизация деструктивных чувств является формой их выражения и преодоления, позволяющей развить способности ребенка к взаимодействию и общению.

ПЕРЕРАБОТКА ТРАВМЫ С ПОМОЩЬЮ РОЛЕВОГО ОБМЕНА

Работа с пятилетним Петером началась как кризисная интервенция. В детском саду во время игры девочки-ровесницы заперли Петера в сундуке, что обнаружилось лишь спустя долгое время. После этого случая Петер начал заикаться.

Анамнез

Петер был от рождения хрупким и боязливым, очень зависимым от матери. Только с недавнего времени он начал отделяться от нее. Его отец был очень занят на работе и уделял сыну мало времени. В детском саду Петер играл со всеми детьми. Его охотно принимали в игру, потому что у него не было собственного мнения, во что и как играть. Речь мальчика была несколько замедлена, иногда он говорил с долгими паузами и очень невнятно.

Фаза возведения декораций и инсценировка

На первой сессии я прошу мать Петера пройти вместе с сыном в игровую комнату, чтобы уменьшить у мальчика страх разлуки.

После обычного знакомства с помещением и игровым материалом я предлагаю поиграть в ролевую игру: "Мы можем превратиться в животных, которые умеют друг с другом разговаривать, и поиграть в их историю!" На это Петер отвечает: "Я - лев, и ты тоже!"

Для оформления сцены мальчику требуются мои стимулирующие вопросы: "Львы лежат на скале, с которой они могут за всем наблюдать, или они живут в пещере? Есть ли рядом озеро илирека, чтобы звери могли напиться?" Указывая на имеющихся в комнате плюшевых зверей, я спрашиваю: "Какие другие животные находятся здесь?", и т. п.

Петер решает, что надо соорудить пещеру и реку, а также выбирает двух кенгуру в качестве добычи львов.

Так как все происходящее для мальчика ново, во время возведения декораций он ведет себя пассивно. Я пытаюсь втянуть его в работу, задавая вопросы, например: "А где же река?" И Петер помогает мне расстилать на полу "реку" (голубой платок). Или: "А где камни у реки?" И мальчик начинает самостоятельно выкладывать "камни" (подушки), и т. п.

Петеру хочется, чтобы у него была большая пещера, а перед входом в нее что-то вроде пещеры-прихожей для меня, и перед ней огороженный двор.

Когда мальчик колеблется, начинать ему игру или нет, мать спрашивает, может ли она пойти в комнату ожидания. Сам я считаю, что ей уходить еще рано, это может повлиять на течение игры, но Петер разрешает ей уйти.

Во время разогрева в фазе строительства мы начинаем больше доверять друг другу, и образы львов в фантазии мальчика явно усложняются и развиваются. Петер говорит: "Я - лев-отец, а ты - львенок!" (обмен ролями).

Я начинаю превращение, вращая "дождевой тростник" (полый высушенный стебель кактуса, наполненный камушками, который при вращении и поворотах издает различные шумящие и журчащие звуки, подобные шуму дождя): Петер должен улечься и закрыть глаза, а когда шум затихнет, ему можно открыть глаза, ион - уже лев. Обратное превращение происходит таким же образом.

Этот ритуал, благодаря которому четко проводится граница между символическим и реальным уровнями, был важен для Петера на каждой последующей сессии. Если, я забывал о нем, мальчик мне напоминал.

Собственно инсценировку я начинаю с того, что в роли льва, на четвереньках, подхожу к реке и начинаю пить. Петер имитирует мои действия. Я ловлю кенгуру себе на обед, и Петер делает то же самое. Теперь, испытав на собственном опыте, как протекает символическая игра, мальчик уже сам тащит добычу во двор и запирает ее там.

Лишь после этого я беру на себя роль Львенка и позволяю кенгуру убежать. Когда Лев-отец снова ловит его, я восхищаюсь быстротой реакции, силой и мощью отца.

Затем Лев-отец баррикадирует подушками вход во двор и говорит: "Другие звери хотят проникнуть сюда!"

Я подхватываю фантазию Петера, беру большого пса (куклу, надеваемую на руку) и начинаю действовать им: как будто он, громко лая, хочет ворваться во двор. При этом я наблюдаю за мимикой Петера, чтобы знать, согласен ли он с моим изменением роли, и не допустить, чтобы мальчик испугался.

После некоторых колебаний Лев-отец хватает пса и выбрасывает его в угол со словами: "Тут будет тюрьма!"

При помощи двух сидений я сразу преобразовываю это замечание мальчика в соответствующие декорации, так что в углу возникает нечто вроде тюрьмы. (Для щуплого Петера было бы физически трудно одному так быстро построить тюрьму, и течение игры было бы прервано.)

Сразу после возведения тюрьмы мальчик изменяет свою роль: теперь он берет другого зверя (мягкую игрушку), который хочет проникнуть во двор, а я исполняю роль стражника - так, как мне ев проигрывает Петер.

Эта последовательность сцен, в которых мальчик проходит путь от имитации до самостоятельного изменения роли, проигрывается им еще четыре раза.

Когда в конце концов все имеющиеся в нашем распоряжении мягкие игрушки посажены в тюрьму, Петер вытаскивает их оттуда и размещает во дворе, а сам залезает в тюрьму, замечая при этом: "Звери меня заперли!" Просидев там недолго, он вскоре с львиным рычанием отбрасывает стены тюрьмы в стороны, и мы вместе (по предложению Петера) начинаем выкидывать этих "бесстыжих и наглых зверей" со двора.

Я ругаю зверей: "Ишь чего захотели! Льва, короля зверей, посадить в тюрьму! Ичтобы он вам это позволил?! Он самый сильный, посмотрите только на его лапы..." и т. п.

Тут время для игры заканчивается. Петер переворачивает "дождевой тростник", и мы вместе наводим порядок.

Во время уборки я использую возможность поговорить с Петером о случившемся в детском саду. Мальчик подтверждает, что ему тогда было очень скверно. "Но сейчас ты как Лев-отец смог освободиться, потому что ты сильный. Звери ничего не могут с тобой сделать, если ты сам этого не хочешь, потому что ты - большой лев с сильными лапами", - говорю я. (Поддержка Я мальчика при помощи символических образов.)

Петер кивает и как будто в подтверждение шипит и размахивает в воздухе руками, словно нанося удары.

Интерпретация

"Львиная фантазия" Петера сначала служила преодолению новой для него ситуации: чужой мужчина, незнакомое помещение что же произойдет?

Позже мальчик из роли Сильного, Действующего развил игру, в которой воплотил свой опыт жертвы. Проживание себя компетентным, сильным и автономным придало Петеру силы для того, чтобы встретиться лицом к лицу с опытом своей слабости и незначительности.

После того как его Грандиозное Я испытало необходимую поддержку, последовал импульс из бессознательного, который привел к инсценированию травматического опыта. На этой и на последующих сессиях Петер снова и снова хотел удостовериться в том, что он действительно Главный.

В эпизоде, когда другие звери хотели проникнуть во двор, было хорошо заметно, что мальчик в этой фазе игры, фантазируя, еще рассматривал других детей как угрозу. Однако потом смена роли и имитация силы привели Петера к ощущению собственной силы, которое сделало возможным самоутверждение в игре. Это был первый внутренний шаг на долгом пути, цель которого - лучше справляться с реальностью.

Комментарии

"Я - лев, и ты тоже!" - этим выбором ролей Петер выразил свое желание быть причастным к стану Сильных. Включая мальчика в процесс строительства и оформления сцены, хваля его хорошие идеи и восторгаясь силой, с которой он передвигал строительные элементы, я подтверждал его предложение ролевых отношений и поддерживал его Грандиозное Я, которое нашло выражение в образе Льва.

Сориентироваться в игре Петер смог, наблюдая за моими действиями. В сцене первой охоты я действовал еще как большой Лев. Только после нее я перешел в назначенную мне роль Львенка-сына и упустил свою добычу, а Петер в роли Льва-отца стал активным. Мое поддерживающее дублирование позволило мальчику почувствовать, что я принимаю его желание доминировать в роли Льва-отца.

В индивидуальной работе с детьми снова и снова возникает вопрос, как сделать так, чтобы воображаемые фигуры или сцены "ожили", так как только тогда появляется возможность по-настоящему, а не понарошку проработать на символическом уровне реальные противоборства, столкновения и конфликты. В данном случае некоторую трудность представляло сценическое воплощение идеи Петера о том, что другие звери хотят проникнуть во двор. Как было описано, я, не спросив мальчика, вышел из своей роли Львенка и, взяв куклу-собаку, сказал: "Я играю, как будто пес хочет забраться к нам во двор, ладно?" И потом начал действовать этой куклой, надев ее на руку.

Если бы я заметил, что страх мальчика был слишком велик, я бы тотчас отказался от этой конфронтации. Во время игры я держал куклу-собаку на вытянутой руке, не прибегая к визуальному контакту с Петером, так чтобы было ясно: я в роли Львенка не имею никакого отношения к этой фигуре пса.

Усиление Я Петера, поддержка его игровых предложений, обращенных ко мне, и символическое противоборство с другими зверями, символизировавшими детей, осуществлялось в аналогичных инсценировках и на дальнейших сессиях. Уже после седьмой сессии мальчик перестал заикаться. Интересно отметить, что истории, которые Петер развивал вместе со мной, он регулярно проигрывал дома по два, а иногда и по три раза, таким образом самостоятельно стабилизируя свое развитие. После двенадцати сессий Петера в детском саду характеризовали как ребенка с собственными игровыми идеями, находящего в себе силы сказать "Нет" и умеющего поставить свои границы.

РОЛЕВОЙ ОБМЕН, ЗАДАННЫЙ РЕБЕНКОМ, КАК ВОЗМОЖНОЕ ПРОЯВЛЕНИЕ СОПРОТИВЛЕНИЯ

Здесь я описываю инсценировку, в которой восьмилетний мальчик выражает свое разочарование в отце и проблемы, связанные с низкой самоценностью.

Анамнез

Родители Ральфа разошлись, когда ему было 6 лет. С тех пор отец очень мало интересовался своим сыном. Лишь нерегулярно, примерно раз в полтора-два месяца, он брал мальчика к себе на один день. Довольно часто уже запланированные встречи внезапно отменялись.

Фаза возведения декораций и инсценировка

Мальчик сообщает мне, что хочет поиграть в историю про Шерлока Холмса и грабителя: " Я буду грабителем, а ты - сыщиком!"

Дом грабителя должен располагаться посередине комнаты. Ральф просит, чтобы я помог ему, - и возникает большой дом грабителя, сложенный из множества подушек.

После этого мальчик приносит все веревки и шнуры и говорит: "Я - Грабителъ-Супер-Канат, потому что могу развязать любой узел! Кроме того, я могу забросить веревку на твою крышу и залезть туда, потому что хочу влезть к тебе в окно и украсть золото!"

В углу комнаты мы строим дом сыщика, с упомянутым окном и дверью, которую можно была запирать на замок. Мы подробно обсуждаем, когда и как ев запирают. Ральф приносит мне несколько разноцветных кирпичиков (желтые - золото, а разноцветные - бриллианты), которые я должен был запереть в моем сейфе. Для себя он приносит гораздо больше "золота и драгоценных камней", которые прячет в своем доме и зарывает у себя в палисаднике (под одним из зеленых платков).

Затем он показывает мне четыре подставки для яиц и поясняет: "Эти золотые бокалы всегда со мной, с тех пор как я родился! Они не украдены".

С согласия Ральфа я беру себе (в качестве антагониста) мягкую игрушку - собаку на поводке, чтобы иметь возможность вести с ней диалоги.

Напоследок каждый из нас собирает себе из деталей конструктора по пистолету.

С помощью оставшихся подушек и сидений мы обозначаем другие дома города.

На мой вопрос: "Как мы будем играть в эту историю?" - Ральф реагирует обменом ролей: "Мы сделаем, по-другому! Я буду Шерлоком Холмсом, а ты - грабителем! Ты ко мне влезешь и украдешь золото и бриллианты. Собаку можешь оставить себе. И оставайся в своем доме!"

Затем мы обсуждаем, когда же произойдет взлом, днем или ночью, и Ральф вносит следующую поправку:

"Ты как будто пытаешься влезть ко мне, но у тебя это не получается, а я как будто тем временем обыскиваю твою квартиру!"

Зайдя в квартиру грабителя, Шерлок Холмс тотчас же стреляет собаке в ногу, а потом прячется. Когда грабитель возвращается, то начинает плакать над раненой собакой: "Бедный мой песик! Как же тебе больно! Кто же это сделал? Он у меня поплатится!"

Ральф внимательно следит из своего убежища, как я реагирую на пострадавшую собаку, потом арестовывает меня, надевает на меня наручники и начинает лечить собаку, обращаясь с ней очень бережно и нежно.

Со строгими окриками "Только вперед! Не делать лишних движений!" Шерлок Холмс доводит меня до своего дома, проталкивает в дверь и продолжает совсем другим тоном: "Теперь ложись, устраивайся поуютнее - ты ведь проведешь здесь в заключении много лет. Я сейчас покажу тебе кнопки, на которые ты будешь нажимать, чтобы получить еду и питье. Нажмешь на красную кнопку - получишь спагетти или курочку, все, что хочешь, а нажмешь на зеленую - можешь заказать себе любые напитки, какие только пожелаешь!"

Ральф приносит в тюрьму раненую собаку, что дает мне удобную возможность для диалога: "Ах ты мой песик! Мне опять повезло: Шерлок Холмс хоть и надел на меня наручники, но он обо мне хорошо заботится! Может быть, он знает, каково это, когда некому о тебе позаботиться!" Потом я беру собаку на руки и изображаю, как она согласно лает.

Ральф при этом сидит, углубленный в себя, долго ничего не говорит, а потом заканчивает игру замечани- . ем: "Сейчас мы будем играть еще в игру "Выйди вон!* ³⁾"

Интерпретация

Первоначальный выбор роли Ральфа звучал так: "Грабитель-Супер-Канат". Она в агрессивной форме выражала его потребность в контакте. Мальчику, вероятно, представлялось, что ему нужно хитростью или силой взять себе то, что ему требовалось, то есть привязать к себе отца, заковав его и лишив свободы. Ральфу хотелось верить, что он с момента рождения для родителей был настоящей ценностью, хотелось ощущать это первоначальное уважение и внимание к себе, и золотые бокалы символизировали эти желания мальчика (а также отображали оральную тематику).

При помощи смены ролей Ральф стал не только стражем порядка, но также хозяином-распорядителем всех происходящих действий. "Преступные" импульсы в значительной степени мальчик проецировал на меня-Грабителя.

В последующих сценах нашла выражение сильная амбивалентность чувств к отцу. Выстрел в собаку можно интерпретировать как проявление агрессивного аффекта. Желание привязать отца к себе было важнее, чем стремление дать волю чувству своего разочарования, о чем свидетельствовала роскошная тюрьма, построенная Ральфом.

Последующая игра "Выйди вон!" была использована Ральфом, чтобы проработать тему контроля над аффектом. Эта игра была также необходима мальчику для защиты от близости со мной, которая возникла в определенный момент сессии.

Комментарии

Хочу отметить, что всегда важно обеспечивать сцену подходящим реквизитом, не теряя на это слишком много времени. Некоторые дети могут развивать свои собственные игровые фантазии только при условии соответствующего оформления сцены.

Если ребенок хочет сменить роль, то не имеет смысла препятствовать ему в этом. В большинстве таких случаев речь идет о проявлении защиты, будь то защита от чувства своей малоценности или же защита от с трудом сдерживаемых аффектов.

Благодаря предпринятому Ральфом обмену ролями я мог в результате контрпереноса хорошо прочувствовать и пережить чувство зависимости от значимого взрослого и имел возможность показать мальчику, как много тепла и защищенности он хочет получить от отца.

Во время уборки я вновь коснулся игры и сказал: "Это была увлекательная история! А ты был хитрым и смекалистым сыщиком!"

И после этого усиления Я мальчика чуть позже я добавил: "Наверное, тебе бывает очень нелегко, когда ты вынужден так долго ждать, пока у твоего папы снова появится время для тебя. В роли Шерлока Холмса ты мог бы сказать: "Идем ко мне! Тут мы с тобой можем уютно устроиться!""

"Да, но через две недели он обязательно придет и возьмет меня к себе!" - ответил Ральф на мою интерпретацию.

ПРОБЛЕМАТИКА ВООБРАЖАЕМЫХ ЧАСТНИКОВ ИГРЫ

В следующем примере речь идет о предпубертатной эдипальной проблематике и о том, как можно во время индивидуальной терапии перевести на символический уровень процесс триангуляции. Семья Дженни и ее динамика уже описаны нами в главе "Биографические инсценировки с куклами, надеваемыми на руку" (см. с. 51).

Дженни тем временем исполнилось 10 лет, и она училась в 4-м классе. Было заметно, что она находилась уже в предпубертатном возрасте и свои детские желания скрывала за провокационной манерой поведения. К примеру, девочка, выражая свое чувство соперничества с младшим братом, вступала в дискуссии по поводу ограничений, вводимых мамой, и делала это с такими претензиями, как будто ей было уже 16 лет.

Ее разочарование по поводу родного отца, казалось, больше не играло важной роли, но все же актуальная семейная ситуация с отчимом, который намного лучше относился к своему маленькому сыну, чем к Дженни, причиняла девочке немало страданий.

Инсценировка

Игры Дженни опирались на истории в картинках о лошадях, наездниках и коневодческой ферме.

Дженни: "Ты будешь снова бундесканцлером, а я - твоей дочкой Венди. У нас сто лошадей, одна принадлежит тебе!"

Мы строим комнату девочки, а рядом - бюро канцлера. На другой стороне комнаты - стойла с лошадьми, посередине - площадка для верховой езды. В качестве лошадей мы используем большие подушки-сиденья.

"А как зовут маму?" - интересуюсь я, и Дженни отвечает пренебрежительным тоном: "Ханна, она на кухне!"

Для начала игры Дженни устанавливает такой ход событий: "Как будто ты очень рано, в 6 часов, встал, смотришь, где же я, а я уже в конюшне!"

Я отправляюсь на поиски моей дочери и в конце концов, к моему удивлению, нахожу ее в конюшне, где дна седлает свою лошадь Дикси.

Я подхожу к девочке и спрашиваю: "Венди, разве ты не хочешь позавтракать с мамой и со мной, перед тем как отправиться на прогулку?"

Но Дженни отказывается: "Нет! Я отправляюсь сейчас же! И ты поведешь Дикси за поводья!"

"Но я обещал маме, что мы позавтракаем вместе! Поэтому ты должна немного подождать!" - возражаю я. Но девочка пытается снова исключить воображаемую мать и обижается, когда я не соглашаюсь с ней, а возвращаюсь в бюро и говорю воображаемой матери: "Давай поскорее позавтракаем, Ханна! Венди сейчас будет объезжать свою лошадь, и мне очень любопытно, справится ли она с этим!" После этого я снова возвращаюсь на площадку для верховой езды.

Дженни играет, как будто она обучает свою лошадь различным аллюрам. Я восхищаюсь ею.

Потом Дженни говорит: "Как будто бы за стойлами появился Мартин. Он хочет за мной поухаживать, но я его знать не хочу!"

"И что делать мне, канцлеру, отослать его прочь?" - спрашиваю я. Девочка соглашается, и я соответствующим образом проигрываю свою роль и прошу воображаемого Мартина уйти с фермы. Я говорю ему, что Венди не интересуется мальчиками, у нее нет на них времени.

Затем Дженни желает, чтобы она и канцлер совершили прогулку верхом. "Мы вернемся к обеду? Ханна должна это знать", - говорю я из своей роли.

Дженни ставит двух "лошадей" рядом друг с другом, сдвинув одну немного назад, и кратко описывает следующую сцену: "Давай так, как будто канцлер ехал сначала быстрее, и я была позади него, но потом я тебя обогнала!"

После того как я эскизно намечаю окружающую нас местность, расстелив голубой платок в виде рва с водой, прогулка верхом начинается.

"Я как будто сейчас совсем близко подъехала, а потом вскочила сзади к тебе на лошадь, но ты этого не заметил!" - говорит Дженни и, едва договорив, прерывает сцену.

Я без предварительных расспросов разыгрываю сцену возвращения на ферму и, приехав, начинаю рассказывать матери в ярких красках, какая Венди смелая наездница.

"Как будто ты увидел, что Мартин меня в конюшне поцеловал, но я вырвалась, побежала через площадку и упала в озеро!" - рассказывает Дженни и раскладывает голубой платок в другом месте.

После того как девочка все это проигрывает, у меня снова появляется возможность поговорить с воображаемой матерью и возмутиться ее терпимостью: "Ладно, по-твоему, это нормально, что Венди интересуется мальчиком. Но сразу целоваться?! Понятно, что мальчики бегают за Венди. Она - хорошая наездница и очень симпатичная", и т. п.

"Так тебе нельзя говорить, - без большого энтузиазма возражает Венди и продолжает: - Подружка Венди Бланка думает, что Венди слишком толстая и мальчики знать ее не хотят. Но я как будто бы выиграла турнир, и всем это очень понравилось!"

После этого мы еще играем в турнир, и сессия заканчивается. Во время уборки комнаты Дженни спрашивает, есть ли у меня дочка. Я отвечаю: "Тебе, может быть,' хочется, чтобы Армин (новый муж ее матери) заботился о тебе так, как сейчас это делал я в роли канцлера?" '"

"Да, но Армин так часто мной недоволен... Иногда я сама виновата в этом... А можно мне в следующий раз заниматься здесь не один, а два часа?" - интересуется она. В ответ на мое "нет" Дженни начинает упрямится и надувать губы, отказываясь помогать мне приводить комнату в порядок.

Интерпретация

Хотя отношения между Дженни и ее матерью стали лучше, но отцовская проблематика не потеряла своей остроты, так как терапевтической работой невозможно было повлиять на изменение негативного отношения отчима к Дженни.

В игре на символическом уровне девочка через ролевые отношения (канцлера и его дочери) выражала не только свое желание получать внимание и уважение отца.. В грандиозности и величии Венди нашло выражение чувство неуверенности Дженни в том, что она достойна любви и уважения. И это чувство, в сущности, не могло компенсироваться только фантазиями девочки о канцлере и его дочери. Поэтому девочка разыгрывала свои нарциссические желания подчас очень назойливо и с помощью соответствующих игровых указаний пыталась добиться признания и восхищения. Так же она действовала и в повседневной жизни, где ее ожидания постоянно терпели крах. За таким поведением, вероятно, стояло бессознательное представление Дженни: чтобы быть уверенной в Объекте, его необходимо постоянно контролировать.

Во время инсценировки было хорошо заметно, как Дженни, разочаровавшись, когда из-за ограничений не оправдались ее эдиповы ожидания, стала искать компенсации в пубертатных любовных фантазиях и ввела в сцену воображаемого "Мартина".

Комментарии

По моему мнению, терапевту-мужчине легче обращаться с процессами переноса эдипального характера у мальчика, так как благодаря легко возникающим отношениям соперничества и/ или борьбы границы проводятся как бы сами собой.

В терапевтических же отношениях с девочкой ему труднее проводить ограничения на пути ее эдипальных переносов на терапевта.

В примере с Дженни речь шла о том, что отец хотя и восхищается ею, однако ограничивает или даже отвергает ее эдиповы фантазии (не слишком задевая при этом ее чувство самоценности). Отец ясно дает понять: место рядом с ним принадлежит матери! Поэтому с методической точки зрения было важно с помощью фигуры воображаемой матери ввести в диадические отношения отца и дочери третье лицо (триангуляция). Это можно было осуществить, разговаривая с мамой по телефону или же используя пустой стул. Так, например, на одной из сессий я поехал за покупками с "моей женой". Она сидела на соседнем сиденье в машине, и я беседовал с ней во время поездки. (В случае если с мальчиками работает терапевт-женщина, ей тоже необходимо внимательно следить за тем, чтобы в инсценировках была представлена фигура отца.)

Не всегда легко отличить детские желания близости в отношениях со значимым лицом, характерные для дошкольного возраста, от эдиповых переносов. Как будет видно в следующем примере, девочке Лизе всегда недоставало отца, и в процессе терапии ее потребность в позитивном общении все время преобразовывалась в стремление установить тесную связь с каким-либо мужчиной.

Даже если в терапии речь в первую очередь идет о переработке чувства разочарования, а не о том, чтобы стать фигурой, заменяющей отца, всегда необходима определенная степень близости и тепла между ребенком и терапевтом. Такую близость и теплоту отношений можно обеспечить через роли на символическом уровне. Однако, как можно увидеть ниже в примере инсценировки о "Кошке и фермере", эта проблема, тесно связанная с установлением границ, решается не так легко.

ИНТЕРВЕНЦИИ В УСЛОВИЯХ ЭДИПОВА ПЕРЕНОСА

Восьмилетняя девочка сделала темой символической игры свой страх темноты. Инсценировка происходила на фоне ярко выраженных проявлений отцовского переноса.

Анамнез

Лизе было 6 лет, когда ее отец ушел из семьи. Мать после этого пошла работать. Рабочий день у нее был ненормируемым, со скользящим графиком и частыми переработками. Пока мать была на работе, о Лизе заботились ее два старших брата, а также тетя. Отец же совершенно не проявлял интереса к дочери и сыновьям, всякие контакты между ним и детьми были прерваны.

Можно было предположить, что глубинными причинами симптоматики девочки - ее ночных страхов - являлись драма развода и чувство собственной малоценности из-за равнодушия отца. Ситуация усугублялась еще и тем, что мать в связи с занятостью на работе после развода могла уделять дочери все меньше и меньше времени и внимания.

Инсценировка

Лиза несколько раз была у меня на сессиях, во время которых рисовала или играла в настольные игры. Когда я счел, что наши отношения уже достаточно устойчивы, я предложил поиграть в ролевую игру и рассказал, приводя примеры, какие различные роли могут быть в играх. "Это мы будем делать в еле дующий раз!" -решила девочка.

Описываемая сессия начинается моим вопросом, в какие истории мы можем сегодня поиграть и какие роли для этого нужны. Однако Лиза не знает, как ответить на мой вопрос, и начинает молча что-то строить из подушек, не очень хорошо представляя, что именно. Через некоторое время она говорит: "Это, на' верное, дом", - и чуть позже спрашивает: "Достаточно ли он большой для тебя и для меня?"

Мне становится не по себе при мысли о том, что мы - в ситуации непроясненных ролей - будем находиться совсем близко друг к другу в этой тесной пещерке из подушек, и я говорю: "А знаешь, если мы найдем историю для игры, мы можем в кого-нибудь превратиться, например, в какую-нибудь птицу, собаку, лошадь или же в людей: продавщицу, врача или принцессу. И ты можешь сама определить, какую роль возьмешь на себя, а какую дашь мне!" Однако Лиза снова не воспринимает мои слова и молчит, пока дом окончательно не построен. Тогда она выражает желание быть принцессой и называет себя "Звездное сияние".

"А ты будешь слуга!" - предлагает мне девочка, и я называю себя Йоханом.

"А где ты живешь?" - интересуется Лиза, и я объясняю, что, если она согласна, я построю рядом с покоями принцессы хозяйственную комнату и кухню, где я как слуга и буду жить. После того как мое жилье готово, я помогаю Лизе строить балкон, который в конце концов приобретает законченный вид красивого трона,, такого высокого, что девочке-принцессе немного страшно на нем сидеть.

Я обращаю внимание девочки на платки с цветочным узором, и мы выкладываем ими "сад". Кроме того, Лиза украшает себя красивым платком золотого ши- o тья, чтобы подчеркнуть свою роль принцессы.

Инсценировка начинается с наступления утра (часть приспущенных жалюзи поднимается доверху), затем слуга Иохан должен открыть ставни в комнате принцессы (их "роль" тоже исполняли платки), чтобы у нее стало светлее. Затем он готовит завтрак - молоко и хлеб с "Нутеллой". Подкрепившись, принцесса, "Звездное сияние" взбирается на балкон. В роли Йохана я выражаю заботу и восхищение: "Какой же высокий этот балкон! У меня прямо голова кружится, а принцесса ничего не боится!"

Лиза: "А сейчас как будто началась страшная гроза с громом и молнией, и я пошла в мою комнату. Ты должен сделать так, чтобы тут снова стало темно!"

Я вновь опускаю жалюзи, а Лиза устанавливает нужную степень затемнения. Вращая "дождевой тростник", я изображаю потоки дождя, а включением' выключением ламп - вспышки молний. Я трясу замок, имитируя порывы сильного ветра, и при помощи ста-" рых белых занавесок накрываю сад и замок слоем града. Раскаты грома я "вызываю", ударяя по дну корзины для бумаг.

Принцесса "Звездное сияние", не шелохнувшись, сидит в своей "подушечной" комнате. Спустя некоторое время она зовет меня: "Как будто гроза уже прошла, и ты уже несешь обед".

Подражая манере слуг, я перечисляю различные блюда и потом принимаю заказ принцессы, она хочет свое самое любимое блюдо, как готовит ее мама: рыбные палочки, шпинат, картошку и еще фанту.

Пока девочка ест, я должен сгребать град с крыши замка и с травы в саду.

Тут сессия подходит к концу, и мы вместе начинаем прибирать комнату. Используя хорошую возможность, я говорю Лизе: "Для меня было совершенно удивительно, что принцесса "Звездное сияние" не испуга,' лась этой ужасной грозы. Ты играла роль благородной принцессы действительно очень убедительно, и говорила так, как должны говорить настоящие принцессы! В роли Йохана я был очень горд, что состою на службе у такой принцессы".

Интерпретация

В первом желании Лизы - иметь общий со мной дом - можно было распознать проявления отцовского переноса. Залезть вместе с девочкой в маленькую пещерку из подушек, подчиняясь Лизиной потребности в близости, не нашедшей удовлетворения в раннем детстве или же имеющей эдипову природу, - это не соответствовало моим терапевтическим представлениям. По моему мнению, долговременной целью терапии в данном случае было помочь девочке, используя процессы переноса, выразить свое чувство покинутости, печаль из-за утраты отца и его равнодушия к ней и свой гнев на него (что и происходило на последующих сессиях). Этим объяснялось как мое сопротивление первоначальному предложению девочки, так и то, что я настаивал на выборе ролей и разыгрывании истории, то есть на переходе на символический уровень.

Как видно из описания инсценировки, Лиза перевела собственную агрессию, рождающую ее ночные страхи, в "атмосферную агрессию", заставив меня инсценировать неистовство погоды.

В инсценировках на следующих сессиях у девочки была возможность более открыто проявлять собственную агрессию, например, в роли наглой хитрой кошки, которая злила опасную овчарку (моя роль), или в роли Пеппи Длинныйчулок, которая задерживала разбойника (моя роль).

В данной же игре, наоборот, я в роли Йохана принял идеализированный положительный образ отца: заботился, чтобы ей хорошо жилось, подтверждал ей, какая она отважная и как смело переносит страх грозы.

В игре я помогал Лизе получать разнообразный опыт переноса, осуществляя "на деле" ее игровые представления и указания, например:

- терапевт/отец прислушивается к словам девочки и выполняет ее указания: когда следует открыть ставни, насколько темно должно быть во время грозы и т. п. (тесная связь и уважение границ);

- терапевту важно, чтобы девочке в роли принцессы жилось хорошо (удовлетворение потребностей орального характера);

- терапевт ясно и определенно разделяет территории слуги и принцессы (автономия).

Посредством такого усиления Я девочки терапевтическая связь между нами укрепилась настолько, что в конце концов стало возможно инсценировать негативные переносы, включая разочарование в том, что терапевт не может заменить отца.

В дополнение к этой первой инсценировке я привожу описание еще одной сессии, чтобы показать динамику в Лизином развитии и описать еще одну интервенцию.

Описываемой ниже инсценировке предшествовало 6 сессий, во время которых девочка была в роли кошки. Она от сессии в сессии становилась все наглее и "обороноспособнее" в отношениях со мной, опасной овчаркой.

У Лизы был большой уютный "кошкин дом", а у меня - скромная собачья конура. Перед тем как мы входили в роли, Лиза регулярно ставила для овчарки большую доверху наполненную едой (кубиками) миску, чтобы в игре в роли кошки раз от разу все бесцеремоннее их отнимать, а в конце концов весело и нагло похитить всю миску.

Во время этой фазы терапии друг матери Лизы (по имени Гарри) ушел к другой женщине. Лиза с Гарри очень хорошо ладили друг с другом, и с его уходом печальный опыт Лизы вновь повторился, подкрепляя основную проблематику девочки.

После шести сессий, в которых я постоянно исполнял роль овчарки, я почувствовал, что мы топчемся на месте, и задался вопросом: может быть, изначально агрессивное распределение аффектов в игре имеет защитный характер? Чтобы это понять и открыть для себя больше возможностей игровых действий, а не оставаться привязанным к символике противостояния "как кошка с собакой", я решился на следующую интервенцию с использованием обмена ролями. Это привело к значительному изменению сцены.

"Мы снова играем в кошку Минку и овчарку Хассо", - поясняет Лиза, однако я возражаю: "А что, если мы поиграем в другую историю и превратимся в кого-нибудь другого?"

Девочка раздумывает, ей ничего не приходит в голову.

"Есть, например, кошки, которые живут в лесу или на ферме..." - говорю я, связывая мое игровое предложение с ее теперешней ролью.

"Хорошо... на ферме. Я буду кошкой, а ты - фермером!" - говорит Лиза после некоторых раздумий.

Инсценировка

Лиза опять строит себе кошкин дом, а я строю для фермера жилую комнату-кухню с плитой и горшками, кладовку с молоком, мясом и овощами, а также маленькую спальню. Перед домом у меня - цветы и грядки с овощами.

"Как будто бы ты сейчас спишь, а я подкралась в кухню и выпила все молоко из горшка!" - дает указания Лиза.

Когда фермер встает и начинает готовить себ'е кофе, он обнаруживает пустой горшок и думает вслух:

"Разве горшок не был полным? Интересно, кто выпил молоко? Куница или Минка? Может быть, я слишком мало заботился о ней? Она, наверное, проголодалась, а я этого не заметил!"

Потом я, фермер, иду работать в сад, а Минка пробирается в дом, укладывается на мою постель и говорит: "Тут намного уютнее, но ты как будто не заметил меня!"

Когда фермер хочет прилечь поспать после обеда, он чихает и, заметив кошачью шерсть на одеяле, удивляется: "Минка была на моей кровати? Может быть, она чувствует себя в своем доме слишком одиноко? Но спать в моей постели... Нет, так не пойдет! Она же любит свободу, гуляет где хочет, иногда выходит из дому и по ночам. Ей в любом случав нужно собственное место! Но, наверное, оно должно быть поближе ко мне, например, в кухне на печке!"

Во время моего монолога Минка валяется на клумбе с цветами. "У меня блохи, а поэтому я трусь об землю!" - говорит она мне.

Разозленный фермер после дневного сна приводит в порядок разрытую клумбу, а Минка снова пробирается в спальню и прячется в его кровати. "Ты как будто не знаешь, где я, и начинаешь везде меня искать!" - получаю я ее режиссерские указания. После чего фермер замечает пропажу кошки и начинает ее искать во дворе и вокруг фермы. Он зовет ее, приманивая молоком, о Лизин комментарий по окончании сессии: "Мы снова поиграем в это в следующий раз!"

Комментарии

Как можно заметить, благодаря моей интервенции тематика игры стала более дифференцированной: теперь наряду с агрессивными импульсами могло найти свое символическое выражение и Лизино желание близости. На следующих сессиях, чтобы соблюдать проведенные границы, я решительно настаивал на том, чтобы кошка по ночам спала на печке, а не в одной кровати с фермером. Такое ограничение эдиповых фантазий вызвало у Лизы агрессивные реакции: Лиза-кошка изорвала постельное белье и перевернула в кухне все вверх дном.

Дать девочке почувствовать "отцовскую заботу и участие" на этом этапе терапии можно было с помощью принятия и признания ее игровых действий, ослабляя Лизино чувство вины ("Какая же сильная эта кошка! И как же она хитра!", или:

"Я могу себе представить, как эта кошка разъярится, если ее не впустить в дом!"), а также в процессе терапевтического отражения и толкования (" Иногда дети и дома ведут себя так же. То, что Гарри (друг матери) больше не приходит, наверное, расстраивает тебя... И ты, может быть, злишься из-за этого, как злится Минка, когда фермер не заботится о ней?").

Проводя такую параллель между конкретными игровыми эпизодами и актуальной семейной ситуацией, необходимо учитывать как общее речевое развитие и уровень сознательности ребенка, так и состояние эмоциональной сферы ребенка после игры. Облекая вербализации такого рода в форму вопроса, мы тем самым облегчаем детям возможность их отклонить, сводим на нет опасность причинить ребенку вред и вызвать сопротивление с его стороны.

МНОГОКРАТНАЯ СМЕНА РОЛЕЙ КАК ОТРАЖЕНИЕ ГРАНДИОЗНОГО Я РЕБЕНКА

Здесь я описываю две сессии с 12-летним мальчиком Инго: одна проходила на начальном этапе терапии, другая - двадцатью встречами позже, за несколько недель до 13-летия мальчика.

Этим примером я хочу проиллюстрировать переход от ролевой игры к психодраматической игре с фигурами, обусловленный особенностями терапевтического развития клиента-подростка. Такая игра открыла мальчику новые возможности самовыражения.

Анамнез

Одержимый страстью к игре, отец мальчика проиграл не только все семейные сбережения, но и обременил семью большими долгами. Возникшие на этой почве конфликты привели к тому, что мать мальчика в конце концов развелась с мужем. Инго было в этот момент пять лет, а его брату - девять. С этих пор мать стала получать от государства социальную помощь.

Отец очень мало интересовался детьми, и постепенно контакт между ними прекратился.

До семи лет Инго страдал ночным недержанием мочи.

В школе у него возникли большие трудности с чтением и письмом, что приводило к снижению самоуважения и самооценки мальчика (этому способствовало и постоянное сравнение Инго с его старшим братом, который учился хорошо).

В школе Инго выделялся своими экстремальными агрессивными "припадками": из него начинал вырываться поток непристойных выражений, что обычно приводило к дракам и потасовкам. Они чаще всего заканчивались поражением Инго, после чего мальчик, совершенно обессилев, беспомощно трясся в безудержном плаче, как маленький ребенок.

Я познакомился с Инго еще во время нашей профилактической психодраматической работы в одной из школ. Так как ролевые игры не были для мальчика в новинку, он смог с самого начала терапии хорошо включиться в работу.

Вот одна из наиболее впечатляющих инсценировок мальчика во время начальной фазы терапии.

Инсценировка

"Я сегодня играю короля, и поэтому мы будем строить сокровищницу и трон!" - так Инго начинает игру. После этого он строит что-то вроде пирамиды, в самом низу которой находится сокровищница, а на самом верху - трон. Когда Инго сидит на нем, он касается головой потолка (2,80 м высотой). В сокровищницу мальчик кладет много подушек - мешков с деньгами и привязывает на входе покрывало для полного затемнения. Потом он выкладывает на полу несколь-. ко веревок так, что их концы находятся в помещении сокровищницы.

"Я - король Георг! Когда я устраиваю над кем-то суд, ты должен быть главным распорядителем, который вызывает людей в зал суда. А когда я нахожусь в своей сокровищнице - ты должен быть моим слугой Давидом", - так Инго распределяет роли.

"Сначала я в сокровищнице считаю мои деньги!" - открывает мальчик первую сцену и отвечает на мой вопрос по поводу веревок: - Это шланги для напитков: молока к завтраку, пива и кока-колы!"

После этого он заползает в сокровищницу. Это место своими размерами и отсутствием освещения напоминает матку: там мальчик может только лежать и сидеть на корточках. Инго дает мне указания так плотно закрыть вход, чтобы через него не мог пробиться ни один луч света. Также все замеченные им другие щели должны были быть заделаны, чтобы вокруг него воцарилась полнейшая темнота. Я все выполняю.

Затем наступает абсолютная тишина, которая продолжается довольно долго.

Наконец из королевской комнаты глухо звучит приказ: "Давид, открой сокровищницу и принеси завтрак: булочки, масло, мед и два яйца - молоко у меня уже есть!"

Подкрепившись завтраком, король Георг вылезает наружу, приказывает накинуть на себя красную королевскую мантию и, держа под мышкой мешок с деньгами, осторожно лезет на свой шаткий трон.

Чтобы показать мою смену роли (теперь я стал главным распорядителем), я облачаюсь в мантию (зеленое покрывало).

"Как будто ты сейчас приводишь ко мне людей, которые хотят подать жалобу!" - указывает мне Инго, и мы с ним договариваемся, что я в роли главного распорядителя вызываю людей в зал суда, потом снимаю свою зеленую накидку и каждый раз переодеваюсь для новой роли, например, конюха, рыночной торговки или других персонажей. Между ролями я снова надеваю зеленую накидку, чтобы как главный распорядитель выполнять приказания его величества.

Король Георг старается быть справедливым. Когда конюх пожаловался, что солдаты короля принудили его отдать им лошадей, король в качестве компенсации выдает ему щедрое вознаграждение. Это воодушевляет меня на следующий шаг: быстро принять роль фермерши, чей муж во время игры в карты проиграл деньги, необходимые для покупки семян для посева.

Король Георг: "Главный распорядитель, дай женщине деньги, сколько ей необходимо, а муж пусть в виде штрафа поработает на меня в моем замке!"

Король в разговоре очень часто переходит на грубый швабский диалект: "...если ты такой олух, сам виноват!" и т. п. В роли распорядителя я со всей покорностью его величеству обращаю его внимание на этикет, но сам король не принимает такие мелочи близко к сердцу. От этого вся игра приобретает юмористический оттенок.

Эта сессия была интересна, но требовала от меня постоянного напряжения: постоянная смена ролей была достаточно утомительна, к тому же я должен был как слуга Давид время от времени еще и сервировать стол у трона короля. Так что я обрадовался, когда наконец день суда закончился.

Интерпретация

Образ королевской сокровищницы позволил проявиться ранним детским желаниям защищенности и безопасности.

"Королевское грандиозное всемогущее Я" было компенсаторным образом, оно символизировало идеального отца.

Вероятно, оно имело отношение и к чувству самоуважения и самооценке мальчика, так как он лишь ценой больших усилий мог достичь удовлетворительных оценок в школе и чувствовал себя менее ценным и достойным, чем его брат.

Комментарии

Игра дала мальчику возможность символически инсценировать регрессивные чувства, "не потеряв лица" во время этой регрессии. В роли короля Георга Инго также смог проявить свои желания признания и влияния. При помощи позитивного отзеркаливания на символическом уровне (через слугу, главного распорядителя, просителей, и т. д.) Инго представал как справедливый, умный и великодушный король. Это поддерживало мальчика в его роли, приводило к расширению и углублению его самовосприятия и усиливало его Я.

Для меня было неожиданным и впечатляющим, насколько социально компетентным был мальчик в своих "королевских решениях". И я выражал свое одобрение и признание королю не только устами различных персонажей-ролей, но и после инсценировки: "Ты играл короля очень убедительно. Твои суждения и решения были справедливы и взвешены, твои подданные могут быть довольны", и т. п.

В процессе терапии "детскость" в содержании и проявлении потребностей Инго ослабла, и вместе с этим также изменились и аффективные характеристики его поведения:

мальчик стал самоувереннее и научился лучше контролировать себя. Теперь в таких играх, как шашки, шахматы, бильярд, настольный теннис и настольный футбол, мальчик все чаще старался играть со мной на равных и идентифицироваться со мной.

Ниже я опишу психодраматическую игру в "настольный футбол", которая довольно сильно отличается от известной игры с таким же названием, где требуются только быстрота реакции и сноровка.

Инсценировка

Сцена представляет собой маленькое футбольное игровое поле из зеленой ткани, натянутой на доску. Инго выбирает для каждого из нас по три полевых игрока. За игрой "наблюдают" четыре зрителя, среди них две женщины с характерными женскими фигурами и один начальник вокзала, который исполняет обязанности судьи.

Игроки Инго играют за команду "Бавария" (Мюнхен), мои - за "Боруссию" (Дортмунд).

Наша игра переходит в психодраматическое русло в тот момент, когда я беру на себя роль телерепортера и начинаю комментировать происходящее. В зависимости от игровой ситуации я, сменив роль, также проговариваю диалоги между игроками на поле: я двигаю и поворачиваю их так, как будто они разговаривают друг с другом. Инго воспринимает это с пониманием.

Мальчик оказывается сильным противником, и все же мне везет: едва Инго сравнивает счет, мне удается забить еще один гол в его ворота. Из-за этого мальчик начинает все агрессивнее действовать своими фигурами. "Баварцы" ударяют ногами игроков "Дортмунда", а когда те хотят пожаловаться судье (его роль исполняет Инго), они тут же получают "желтую карточку".

Когда один из игроков "Дортмунда" увеличивает преимущество еще на один гол, на поле выбегает женщина-фанатка мюнхенской команды (ев роль исполняет Инго) и принимается оскорблять вратаря: "Ты, растяпа! Как ты играешь?!" Она дает вратарю пощечину, подбегает к защитнику из мюнхенской команды и целует его.

Игроки команды из Дортмунда протестуют, но напрасно.

Затем Инго достает из шкафа фигуры коровы и быка и ставит их на игровое поле. В ответ на протест дортмундской команды бык атакует их и опрокидывает ворота дортмундцев. Потом приходит еще и теленок и начинает лизать лица игроков "Дортмунда".

Я спрашиваю: "Что, игрокам это нравится?"

Инго отвечает ухмыляясь: "Не-а! Им ужасно противно!"

Едва я пытаюсь соответствующими действиями и словами выразить это отвращение, как корова и бык, родители теленка, атакуют дортмундских игроков, да так, что те в конце концов вынуждены убежать с поля.

Инго помещает на поле еще и других животных: семью львов, большого слона и маленького слоненка, взрослую гориллу и маленькую гориллу. Затем он в разных вариантах проигрывает, как детеныш какого-либо животного так докучает дортмундским игрокам, что они от него с отвращением отворачиваются. Вслед за этим наступает время расплаты: отец этого детеныша "мстит" игрокам за сына.

В конце концов дортмундские игроки, лежа на земле и трясясь от страха, молят о пощаде и признают, что мюнхенцы, без сомнения, самая лучшая команда и всегда побеждает. Инго после таких слов ставит на место ворота дортмундцев, без вратаря, и игрок из мюнхенской команды много раз подряд забивает гол в пустые ворота. Инго громко считает: "...161-й гол, 162-й гол..." и т. д.

Я высказываю мысли и чувства дортмундских игроков: "Вот бы нам иметь таких же фанатов и друзей! И такого же отца, как этот огромный лев, или такого же сильного, как горилла, так чтобы можно было совсем никого не бояться! Вот это было бы здорово!"

Интерпретация

В фокусе этой игры с фигурами была проблематика школьной неуспеваемости мальчика, а именно слабость его способностей и гнев по поводу складывающейся вокруг учебы ситуации. В игре Инго мог инсценировать этот гнев, не утрачивая чувства контроля над собой - как ранее, в случае "припадков" в школе. Это, например, можно было наблюдать в эпизоде, когда слон поставил свою ногу на грудь нападающего из дортмундской команды, и Инго с великодушным "Ну, ладно!" внял мольбам несчастного игрока и помиловал его. Не сцена сама по себе, а веселое выражение лица мальчика и юмористический тон его восклицания давали понять: хотя у мальчика и есть агрессивные фантазии, но аффект больше не преобладает над его Я.

После разрядки аффекта нельзя было не заметить регрессивный характер действий мальчика. Так, в начале игры Инго агрессивно действовал фигурами судьи, игроков и женщины-фанатки, что вполне соответствовало особенностям его подросткового возраста. А животные-детеныши, напротив, контактировали с "дортмундцам" в такой присущей младенцам оральной форме, в которой едва ли можно было увидеть агрессию. И только когда игроки с отвращением прогоняли малышей, животные-отцы начинали мстить. В качестве интерпретации так и напрашивалась мысль о том, что в раннем детстве мальчик был лишен близких и теплых отношений с отцом.

Такая творческая форма выражения аффекта свидетельствовала о произошедшем за последнее время скачке в развитии Я мальчика и о его способности к саморегуляции и игровой сублимации.

Комментарии

Достойно интереса пошаговое развитие-расширение игры мальчиком. В начале это была игра, направленная на достижение результата и выработку ловкости и быстроты реакции. Благодаря тому, что я трансформировал ее в символическую инсценировку, для Инго открылись возможности выразить свой аффект на символическом уровне через фигуры судьи, игроков и женщины-болельщицы.

Но затем мальчик начал выставлять животных на поле, одного за другим, что отдаленно напоминало кадры из фильма ужасов. На короткое время я засомневался, не выглядит ли это несколько ненормальным.

Но так как Инго, с тех пор как я с ним работал, еще никогда на наших сессиях (в отличие от школы) не выходил из роли и всегда хорошо чувствовал границы, я предоставил ему свободу действий. Хотя я понимал, что все происходящее - всего лишь игра с маленькими фигурками, для меня было нелегким шагом признать и принять мою возрастающую по мере развития игры беспомощность и беззащитность, и в процессе контрпереноса я смог испытать чувство реактивного гнева мальчика.

Было интересно, как Инго закончил эту сессию. Обычно он помогал мне в уборке комнаты, а в этот раз Инго встал еще до того, как время сессии закончилось, и попрощался со мной, дав своего рода самоинтерпретацию: "Ну вот и все, дело сделано - вот оно как бывает!" По этим словам можно было видеть, насколько далеко продвинулось развитие его "внутреннего терапевта".

ИНТЕРВЕНЦИИ С ЦЕЛЬЮ ПРОРАБОТКИ ПРОБЛЕМЫ НА СИМВОЛИЧЕСКОМ УРОВНЕ

В этой главе описаны терапевтические сессии с 11-летним Кевином: три сессии из начальной фазы терапии и тридцать шестая сессия, на которых Кевин инсценировал симбиотическую связь с матерью и свои противоречивые желания по отношению к отцу.

Анамнез

Отец Кевина сильно пил, из-за чего между ним и матерью часто возникали серьезные ссоры, сопровождающиеся ожесточенными словесными перепалками. Мать два раза уходила от отца, на что отец реагировал попытками самоубийства, тем самым вынуждая жену вернуться. Но вот уже три года, как отец значительно сократил потребление алкоголя, так что отношения между родителями существенно улучшились.

Кевин до сих пор все еще продолжал спать в постели родителей, между матерью и отцом, часто вынуждая отца уходить ночью в комнату для гостей.

Мальчик держал мать в постоянном страхе и беспокойстве своими сменяющими друг друга разнообразными психосоматическими симптомами, вплоть до рвоты или астматических приступов.

Когда Кевин злился на родителей, он бил себя кулаками по голове, иногда настолько сильно, что сам себе набивал шишки.

Кевин, с одной стороны, был симбиотически, эдипально фиксирован на матери, а с другой - все больше и больше стал ориентироваться на отца, с тех пор как тот почти перестал пить. В результате мальчик находился в состоянии тяжелого внутриличностного конфликта, и у него наблюдалась вышеописанная симптоматика.

Фаза строительства декораций и инсценировка

Первая сессия

Кевин еще не знает, во что он хочет играть. Он сбрасывает все сиденья и подушки в одну кучу, так что возникает гора с многочисленными щелями и "норами". Мальчик то исчезает под подушками, то, с трудом пробираясь между ними, опять выныривает в другом месте. Он полностью поглощен этим процессом и получает ' от него удовольствие, совсем как маленький ребенок.

Когда после такой разогревающей регрессионной фазы Кевин кажется мне более доступным для контакта, я спрашиваю: "Ты какой-то зверь, который то заползает внутрь, то вылезает наружу?"

"Я - ядовитая саламандра, у меня ядовитые иглы на спине, - отвечает мальчик и после этих слов дает мне роль исследователя: -А ты как будто меня ищешь, но никак не можешь найти!"

Я сам даю себе имя и запасаюсь различным снаряжением: палаткой, спальным мешком, плиткой, фотоаппаратом, радиопередатчиком и пр. После этого Кевин снова исчезает в своей горе, и весь остаток сессии его присутствие можно заметить лишь по слабым движениям подушек. При этом он часто наблюдает за мной из щелей в горе.

В течение этой сессии я был исследователем, который настойчиво, но безуспешно (мои вербализации никогда не получали ответа) ищет редкую и опасную саламандру. Пребывание в этой роли позволяло мне в процессе переноса почувствовать, что испытывает мальчик: как сильно его желание, чтобы отец сам начал постепенно налаживать с ним контакт, и насколько мальчика все еще беспокоит сближение с отцом. Можно с уверенностью сказать, что это беспокойство было связано не только с пугающими фантазиями об отце, но и с тем, что приближение к отцу означало отделение от матери.

Ролевое указание Кевина: "Играй исследователя!", и его отказ от всяческих сценических отношений дали мне возможность в процессе взаимодействия с мальчиком получить опыт переноса: я смог пережить его чувства одиночества и беспомощности.

Поддерживающее дублирование из моей роли я инсценировал с помощью введения в игру воображаемого коллеги из исследовательского института, с которым я обсуждал по телефону, как мне действовать во время поиска, например: "По следам можно отчетливо видеть, что речь идет о большой саламандре, судя по размерам, скорее, о самце. У него на лапах есть когти. Возможно, у него был плохой опыт отношения с человеком... Нет, я еще не возвращаюсь: исследователь должен иметь терпение. Ты считаешь, что я мог бы взломать гору киркой?! Ты с ума сошел: ведь саламандра может пострадать или совсем исчезнуть! Может быть, я смогу его заманить в ловушку вкусным кормом, но ведь никто не знает, что он любит больше всего. Нет, я не буду его ловить и отдавать в зоопарк. Он должен жить на воле. Я только хочу с ним познакомиться, увидеть его и, может быть, сфотографировать".

Наряду с такими телефонными звонками в научно-исследовательский институт я также рассуждал вслух, например: "Если он сейчас вдруг появится, как же мне себя вести? Ведь он очень ядовитый!" Или так: "Будет лучше всего, если я останусь сидеть совершенно спокойно, чтобы он не почувствовал, что ему угрожают".

Эти вербализации были и приглашениями к общению, и описаниями, каким образом оно могло бы произойти, то есть одновременно были и толкованиями, и интервенциями.

Между тем мне было важно не допустить вербальной перегрузки мальчика: не говорить с ним слишком длинными фразами и выдерживать символическую дистанцию.

Вторая сессия

Кевин целенаправленно начинает возводить гору с многочисленными пещерами. Хаотичное нагромождение подушек и сидений он дополняет рассуждениями "конструктивного" характера. От меня мальчик не хочет принимать никакой помощи.

Его роль уже установлена: "Я - плюющаяся кобра, очень опасная, потому что плюю ядом в глаза каждому, кто попытается меня поймать! Я три метра длиной и еще могу душить зверей!"

Он хочет, чтобы я снова был исследователем, "как и в прошлый раз". Я должен снова разложить приманку в ловушки, но на этот раз еще и попытаться проползти в проходы-норы и поймать кобру.

Кевин делает так, что все попытки поймать его ни к чему не приводят. Он забирает все приманки, не попадаясь в ловушки, и так загораживает все проходы, что я никак не могу пролезть дальше. И снова всю сессию я его не вижу. Между тем дистанция между нами на этот раз все же меньше, и между мальчиком и мной чаще происходят хотя бы косвенные взаимодействия.

С помощью поддерживающего дублирования из роли исследователя я подтверждал автономию Кевина, его самостоятельность в регулировании дистанции между нами, например:

"У кобры, наверное, есть свои причины, чтобы прятаться". Его Я-идеал был поддержан мной с помощью таких замечаний, как:

"Эта змея просто невероятно гибкая и проворная! С какой хитростью она достает корм из ловушек! Какая же она должна быть сильная, чтобы передвигать такие тяжелые камни!" и т. п.

Третья сессия

Кевин строит лабиринт, геометрически почти правильной формы, с одним главным входом, который расходится на три прохода, ведущие в большую пещеру. Все проходы могут закрываться.

Кевин описывает свою роль: "Это лабиринт в скалах на Амазонке, а я -динозавр, который выжил. У меня по всему телу толстые панцирные пластины, еще иглы по бокам и на спине и хвост-булава". Мальчик обозначает хвост веревкой с привязанной на конце подушкой, веревку он крепко укрепляет на бедрах.

Мне же мальчик говорит: "Ты снова будешь исследователем. У тебя есть пистолет, но пули от меня отскакивают. Ты как будто меня случайно обнаружил. А еще в пещере сидит в засаде большой ядовитый пауктанталус (паука изображает кукла, надеваемая на руку). Его укус полностью парализует". Сначала я обнаруживаю гигантский отпечаток ноги динозавра и передаю эту сенсационную новость по рации в исследовательский центр (поддерживающее дублирование).

Потом, по указанию Кевина, я ползу в один из коридоров, где на меня тотчас же прыгает паук (Кевин надел его на левую руку). Но паук не успевает меня укусить - его убивает динозавр ударом своего тяжелого хвоста (Кевин проделывает это при помощи правой руки). Перепуганный, но счастливый, что остался в живых, исследователь быстро выбирается из пещеры.

Я говорю: "Если бы не динозавр, я был бы сейчас мертв. Какой же он сильный, и как быстро он прикончил этого паука!" и т. п. Я передаю в наш исследовательский центр все сведения об этом необычайном животном и описываю свои приключения и переживания.

С методической точки зрения надо отметить, что эти вербализации (еще в большей степени, чем на предыдущей сессии) служили "сценическому отзеркаливанию" фантазий величия Кевина и облегчали ему проигрывание его агрессивных импульсов и фантазий на символическом уровне и, таким образом, их переработку.

Наконец динозавр вылезает из пещеры, забирается на скалы и начинает бить своим железным хвостом направо и налево, сметая все, что стоит на его пути. "Сейчас я как будто ударяю своим хвостом по стволу дерева, сбивая с него все орехи. Я же травоядный! А ты как будто все это фотографируешь!" - такие режиссерские указания поступают от Кевина.

После этого я должен снова заползти в один из коридоров и попытаться получить какие-нибудь сведения о жизни динозавра, а он приходит и так меня пугает, что я снова пускаюсь наутек. Когда игра заканчивается, Кевин во время уборки говорит, что в следующий раз он разрешит мне себя поймать, чтобы поподробнее исследовать. Но на следующей сессии он про это "забывает" и хочет играть в настольный футбол.

Интерпретация

Аморфная гора, скалистый лабиринт без четкой структуры символизировали раннюю, еще недифференцированную форму защищающего Материнского Начала (матки), чье воздействие (темноту и тесноту) я хорошо прочувствовал, когда сам залез внутрь лабиринта.

Возможно, что в этом образе "кучи" также отразились чувства незащищенности и небезопасности, возникшие у Кевина во время первых сессий.

На второй сессии Кевин строил более организованно и структурированно. Я счел это хорошим признаком того, что страх мальчика уменьшился. Структурированный характер постройки мог также служить стартовым образом в процессе улучшения внутренней организации Я мальчика.

В символическом образе ядовитой саламандры и в том, как Кевин этот образ воплощал в игре, все время скрываясь и не давая себя поймать, нашло свое выражение вытеснение аффекта. А в образе кобры и в еще более выразительном образе динозавра обнаружили себя фаллические стремления мальчика.

Глубоко спрятанные страхи мальчика и связанная с ними потребность в безопасности символизировались панцирем динозавра и его огромной силой и мощью.

Эпизод спасения исследователя от ядовитого паука ясно обозначил развитие отношений между мной и Кевином, а также указывал на амбивалентные тенденции в желаниях мальчика наладить связь с отцом.

На следующей сессии мальчик не позволил себе реализовать наметившееся было желание довериться мне, и вместо того, чтобы "дать себя поймать", выбрал игру по правилам - настольный футбол.

Для завершения картины приведем короткое обобщенное описание тридцать шестой сессии с Кевином. Мальчик к тому времени уже две недели спал один в своей комнате, на своей кровати.

Кевин опять набрасывает без разбору подушки и сиденья в кучу, потом залезает наверх и ползает в случайно образовавшихся расщелинах и проходах. Наконец он поясняет: "Это гора Эверест, я - альпинист, который совершает одиночное восхождение. Сейчас налетит снежная буря, я должен буду ночевать в пещере!"

Из деталей конструктора Кевин сооружает себе ледоруб, бинокль и рацию. Скрученное одеяло в виде спального мешка дополняет его экипировку.

"Я - агент Чарли, исполняю тайную миссию для США. Меня преследуют китайцы", - продолжает Кевин свое описание роли и мастерит себе из конструктора еще и пистолет. Мне Кевин поручает устроить базовый лагерь и снарядиться на все непредвиденные случаи.

Эта подготовительная и разогревающая фаза продолжается относительно долго. Собственно инсценировка на этой сессии начинается с того, что Кевин карабкается на "подушечную" гору, страхуя себя канатом и вырубая ступени во льду. Я на расстоянии наблюдаю за мальчиком в бинокль и вслух восхищаюсь им (техника восхищающегося отзеркаливания), в результате чего этому приключению придается особая атмосфера.

"А сейчас как будто поднялась снежная буря, но я смог спрятаться в пещеру и спастись!" - рассказывает Кевин и поручает мне затемнить комнату так, чтобы почти ничего не было видно. Я изображаю снежную бурю при помощи белых платков и штор, которые как снежный покров укладываю на гору, прежде всего над пещерой Кевина (предварительно спросив мальчика, согласен ли он с этим). Одновременно я издаю свистящие и завывающие звуки, подражая буре, иногда на секунду включаю свет, изображая вспышки молний.

Кевин примерно двадцать минут остается в своей пещере, его не слышно и не видно. Мои попытки связаться с ним из базового лагеря по рации не удаются. После этого Кевин говорит, что снова стало светло, и вылезает из своей пещеры со словами: "Я выжил!"

"Я хорошо могу себе представить, как тебе было трудно спать всю ночь одному в своей кровати! Наверное, ты чувствовал себя, как этот смелый агент Чарли, которому пришлось невероятно много выдержать! В базовом лагере не было уверенности в том, выживет агент или нет - совсем один в таком холоде и разреженном воздухе..." - такими словами я завершаю сессию.

"Конечно, он выжил! Он же круче, чем агент 007'", - отвечает Кевин.

Комментарии

Во время ночной снежной бури я несколько раз звонил в "главное управление Пентагона", чтобы вербализовать амбивалентное отношение родителей к мальчику. Так, я, например, повторил вслух опасения руководства, что они могут потерять своего лучшего агента, в то время как я сам, хотя и был обеспокоен и встревожен, но в целом все же выражал твердую уверенность в том, что Кевину по силам выжить в такой ситуации.

Я описывал руководителю операции по восхождению особую ловкость и умелость Чарли как альпиниста, его знания природы и способность выдерживать одиночество и опасности. Эти сценические отзеркаливания на символическом уровне имели целью усилить Я мальчика.

В последнем моем толковании в первом предложении я обратился к реальности, к тому, что Кевин пытается спать один, без родителей. Затем я снова вернулся на символический уровень.

По моему опыту такого короткого обращения к происходящему в действительности вполне достаточно, чтобы связь игры и реальности стала осознанной, и последующие толкования могут происходить на образном сценическом уровне, вследствие чего сопротивление толкованию со стороны ребенка уменьшается.

Тематика этой сессии - чувство одиночества, возникающее в процессе отделения от матери, и возрастная индиви-дуация - инсценировалась во время последующих сессий в самых разнообразных историях и всякий раз под новым углом зрения.

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ФИГУР В РАБОТЕ С ПОДРОСТКАМИ

В процессе работы мы имеем дело с семьями, в которых дети-подростки чаще всего являются идентифицированными пациентами⁴⁾. Родители считают их нарушителями мира и спокойствия в семье. Подростки не склонны участвовать в длительной семейной терапии, поскольку для этого возраста характерно сильное стремление к отделению. Однако их можно уговорить прийти на индивидуальную беседу.

Из опыта известно, что разговор о самом себе труднее всего дается подросткам-мальчикам. Если обсуждение собственного поведения и поступков им еще в некоторой степени удается, то при попытках рефлексии внутриличностной динамики их беспомощность и сопротивление сильно возрастают.

Я опишу здесь некоторые возможности психодраматической работы с фигурами (в том числе в комбинации с техникой "Линия жизни"), которая наряду с другими методами позволяет эффективнее организовать ограниченное по времени консультирование.

Примечания

¹⁾ Я-Объект (термин теории объектных отношений) - это внутреннее представление-образ, которое появляется после интернализации или запоминания человеком (младенцем) самого себя во взаимоотношениях с другими. Во внутреннем мире Я-Объект всегда связан с Другой-объектом или репрезентацией Другого. Сложные отношения между Я-Объектом и Другой-Объектом включают как ролевые аспекты, так и чувства (см. подробнее: Я. Холмс. "Внутренний мир снаружи...". М., 1999).

²⁾ Автор использует термин из теории объектных отношений, согласно которой в первые годы жизни ребенка механизмы, регулирующие его взаимодействие с окружающим миром и впоследствии развивающиеся в систему Эго, целиком сосредоточены в материнском Я-объекте, функционирующем как некий "внутренний орган", который служит для переработки переживаний младенца. Со временем такой внутренний объект, например, "успокаивающая мать" сможет поддерживать ребенка, даже когда реальной матери нет рядом, то есть способность быть "утешителем" станет ролью в его Я-представлении и войдет в ролевой репертуар (см. подробнее: П. Холмс. "Внутренний мир снаружи...". М., 1999).

³⁾ Популярная в Германии настольная игра с кубиком и фишками.

⁴⁾ Идентифицированный пациент (ИП) - известное в семейной психотерапии понятие. Оно обозначает члена семьи, чей проблемный симптом отражает дисгармонию, существующую внутри семьи. (Очень часто, в силу своей незащищенности, идентифицированными пациентами оказываются дети.) Как правило, ИП - член семьи, отклоняющееся поведение и психологические проблемы которого являются непосредственным поводом обращения к психотерапевту. Семья полагает, что причина - во внутренней патологии этого индивида. Она ожидает от терапевта, что он сосредоточит внимание на нем и будет работать с ним, чтобы вызвать у него изменения.

Однако для семейного терапевта этот ИП - всего лишь носитель симптома, "громоотвод" семейных конфликтов; причина проблемы - дисфунк-циональные взаимодействия в семье, а процесс исцеления потребует изменения этих взаимодействий.