Примечание: Данная статья первоначально была опубликована в сборнике «Психоанализ и общество». Отв. ред. Е. И. Коростиченко; науч. ред. В. В. Старовойтов. — М.: Академический проект, 2022.

Аннотация

В статье исследуется специфика психоанализа как гуманитарной и герменевтической дисциплины, в которой нельзя выделить какой-либо теории в качестве главенствующей. Показывается смена научной парадигмы и переход к теории поля взаимодействия в современном психоанализе. Дается критика классического психоанализа. Рассматривается психоаналитическая теория аффектов. Проводится сравнительный анализ проблемы Я в философии и психоанализе. В последней части статьи рассматривается техника лечения пограничных пациентов, предложенная ведущим финским психоаналитиком В. Тэхкэ.

Ключевые слова: герменевтическая дисциплина, гуманитарное знание, концепция поля взаимодействия, классический психоанализ, психоаналитическая теория аффектов, пограничная патология.

Психоанализ как герменевтическая дисциплина

Создав энергетическую модель работы психического аппарата и полагая, что теория психоанализа основана на объективном наблюдении, З. Фрейд стал причислять психоанализ к строгой науке, о чем свидетельствует следующее его высказывание: «Я думаю, что психоанализ не способен создать своё особое мировоззрение. Ему и не нужно это, он является частью науки и может примкнуть к научному мировоззрению» [Фрейд, 1989, c. 415–416]. Впоследствии данная точка зрения основателя психоанализа была оспорена французским философом П. Рикёром, который стал рассматривать психоанализ в качестве герменевтической дисциплины, говоря о «сугубо эпистемологической соотнесённости психического объекта, открытого многочисленным герменевтическим прочтениям, которые становятся возможными благодаря соединению симптома, аналитического метода и модели интерпретации» [Рикёр, 1996, с. 12]. Что касается особенностей фрейдовского мышления, то, по мнению Рикёра, «загадка фрейдовского дискурса заключается в переплетении энергетического и герменевтического языков» [Там же, с. 77]. Известный британский психоаналитик Г. Гантрип также полагал, что психоанализ изучает «смыслы» субъективного переживания живых субъектов, с чем не способны иметь дело объективные методы естественной науки. Он писал о сверхдетерминированности исследуемого психического объекта, говоря о том, что психотерапия является функцией по крайней мере трёх переменных: личности и опыта терапевта, побудительных причин и природы проблем пациента и содействующей или фрустрирующей природы окружения. В настоящее время многие современные исследователи согласны с тем, что психоанализ является особой формой герменевтики, о чем свидетельствует разнообразие предпочитаемых изложений фактов, которые входят в метод, придавая специфическую форму клиническим явлениям, интерпретируемым далее исходя из данного изложения фактов. В частности, авторы интерсубъективного подхода в клиническом психоанализе: Р. Столороу, Б. Брандшафт и Д. Атвуд, говоря о герменевтической, интерпретативной природе психоанализа, приходят к выводу, что интерпретационные заключения аналитика относительны ввиду интерсубъективного контекста их происхождения и что поэтому результаты исследования случая могут варьироваться в зависимости от человека, осуществляющего исследование.

Особенности гуманитарного познания

Говоря о специфике психологических исследований, французский феноменолог М. Мерло-Понти писал, что так как в психологии «ни одна вспомогательная гипотеза не является необходимой» [Мерло-Понти, 1999, с. 161], то в психоанализе, как и в любых других гуманитарных науках, крайне важно не выделять какой-либо теории в качестве главенствующей. Подобную точку зрения разделяет британский психоаналитик У. Бион, который считает, что то или иное представление может быть полезным лишь до тех пор, пока не появится возможность заменить его на более удачное. «Столкнувшись со сложностью человеческой психики, — пишет Бион, — аналитик с осторожностью должен использовать даже признанный научный метод; последний может оказаться столь же уязвимым, как и психотическое мышление, несмотря на тщательность разработки этого метода» [Бион, 2008, с. 28]. Смена научной парадигмы (теория поля) и её воздействие на наше восприятие Классический психоанализ был связан с наукой XIX в., в которой господствовал позитивистский научный идеал полной объективности, основанный на личной отстранённости исследователя. Как писал Мерло-Понти, «натурализм науки и спиритуализм всеобщего конституирующего субъекта, которым завершалось осмысление науки, сходились в том, что нивелировали опыт: конституирующему Я эмпирические Я представлялись объектами» [Мерло-Понти, 1999, с. 88–89].

По мнению канадского философа М. Маклюэна, замена полиморфного восприятия евклидовым была обусловлена интенсифицированием воздействия зрения и подавлением всех прочих чувств в связи с введением фонетического алфавита. В процессе отделения зрения от всех прочих чувств началось разделение внутреннего и внешнего опыта. Оно окончательно закрепилось в трудах Декарта, где человек стал рассматриваться как «мыслящая вещь». Подобная ориентированность антропологии на разум привела к недооценке чувств и аффектов. Для преодоления такой шизоидной разделённости, согласно авторам интерсубъективного подхода в клиническом психоанализе, необходима интеграция инсайта и аффекта. Они считают, что искусственное разделение человеческой субъективности на когнитивную и аффективную сферы затронуло не только психоаналитическую теорию, но и западную психологию, и философию в целом. Согласно Маклюэну, создавшееся в ходе подобного развития новое евклидово визуальное пространство, являющееся чисто ментальным, было во всех отношениях антитетично традиционному геоцентрическому сферическому универсуму, представляя собой бесконечное вместилище, линеарное и континуальное, гомогенное и униформное. В соответствии с таким визуальным пространством, согласно канадскому философу, была разработана абстрактная метафизика, отсекавшая нас от восприимчивости к фону, к бытию как первооснове всего сущего. Однако подобное механистическое мировосприятие оказалось неадекватным и было со временем вытеснено полевым и мозаичным подходом благодаря тому, что представление о материальном объекте в качестве фундаментального понятия физики постепенно было заменено концепцией поля.

Вследствие этого, по мнению Маклюэна, произошло возвращение от абстрактного визуального миропорядка к текучему и динамичному аудиотактильному гештальту, к взаимодействию фигуры и фона.

Концепция поля взаимодействия в современном психоанализе

Концепция психологического поля также характерна для ряда крайне перспективных версий психоанализа. В частности, создатель интерперсонального психоанализа Г.С. Салливан, среди прочего, использовал теорию поля — концепцию динамической системы поведения, разработанную германо-американским психологом Куртом Левиным, согласно которой «любой человек, вовлечённый в диадные взаимоотношения с другим, выступает скорее как элемент интерперсонального поля, чем как самостоятельный субъект, так как включается в процессы взаимовлияния, происходящие между ним и полем» [Коэн, 1999, с. 26]. Авторы интерсубъективного психоанализа также считают, что психоанализ — это наука об интерсубъективности, фокусом которой является взаимодействие наблюдателя и объекта наблюдения, а единственной реальностью, релевантной и доступной для психоаналитического исследования, является субъективная реальность пациента, субъективная реальность аналитика, а также психологическое поле, создаваемое в результате их взаимодействия. Так как знания аналитика и пациента субъективны, то ни одно из них не может обладать приоритетом. Поэтому для лучшего понимания пациента они призывают аналитика совершить феноменологическую редукцию, то есть посмотреть на мир глазами пациента.

Полевой интерсубъективный подход приводит к коренному изменению техники лечения пациентов. В частности, «концепция нейтральности» Фрейда заменяется концепцией «оптимальной эмпатии» или аффективной настройки, а перенос рассматривается не как биологически детерминированная тенденция повторения прошлого, но скорее как проявление универсального психологического стремления организовывать опыт и конструировать смыслы. Согласно классическому психоанализу к концу успешной терапии должно наступать полное разрешение переноса. В отличие от этой точки зрения авторы интерсубъективного подхода уверены в том, что попытки убрать все следы переносов окажут не только неблагоприятное воздействие на лечение, но могут даже разрушить его результаты. Американские исследователи также критически относятся к правилу воздержания, полагая, что в терапевтических взаимоотношениях пациент возобновляет прерванную ступень развития, в связи с чем оживает его потребность в отзеркаливании, идеализации и в других Я-объектных потребностях. Известный финский психоаналитик В. Тэхкэ также считает, что «правило воздержания в психоаналитическом лечении особенно уместно в отношении трансферентных потребностей пациента и их удовлетворения, в то время как удовлетворения, свойственные структурообразующим эволюционным взаимодействиям, сами по себе не включаются и не должны включаться в это правило» [Тэхкэ, 2001, c. 323].

Критика классического психоанализа

Слабым местом классического психоанализа американский психоаналитик Г.С. Салливан считал необоснованность многих его обобщений, которые строились на анализе ограниченного количества особых случаев. Согласно Салливану, Фрейду не удалось в достаточной мере понять общественную природу рассудка, его социальную организацию и функциональную активность. Салливан начал создавать собственную систематизированную теорию, в которой намного большее значение придавалось социокультурным факторам. В конечном счёте он отказался от фрейдовской теории сексуальности, которая якобы развивается через многие стадии во взрослую сексуальность. Он не считал эдипов комплекс универсальным и биологически предопределённым, а неудачу его разрешения — ядром всякого невроза, как это полагал Фрейд.

Салливан связывал происхождение эдипова комплекса c неудовлетворительными отношениями младенца с матерью во время начального симбиоза «мать–дитя» и полагал, что этиология психических расстройств является намного более сложной.

В частности, понятие кастрационного страха, согласно Салливану, часто ошибочно использовалось фрейдистами в качестве объяснительного принципа для различных состояний небезопасности, вызываемых в действительности интерперсональными переживаниями. Фрейдовское понятие вытеснения Салливан впоследствии заменил собственными понятиями диссоциации и избирательного невнимания. Он утверждал, что избирательное невнимание имеет отношение лишь к контролю сознания, а не к внутреннему запрету мотивов. Вместо фрейдовского понятия переноса как однонаправленного процесса Салливан ввёл понятие паратаксических (иллюзорных) Я–Ты-паттернов как динамических взаимовлияний как в терапии, так и вне неё, которые не образуют механических повторений прошлого. В отличие от Фрейда, который полагал, что культурные достижения в основном обеспечиваются за счёт индивидуальной фрустрации, Салливан утверждал, что «не может быть никакой базисной дихотомии между индивидом и обществом. Одновременно с этим он подчёркивал тот факт, что нельзя адекватно исследовать процесс взросления отдельно от социокультурного окружения развивающегося ребёнка» [Mullahy, 1973, p. 128]. Таким образом, Салливан утверждал, что в классическом психоанализе переоценивалась значимость «интрапсихического» за счёт относительной недооценки интерперсонального.

Одна из лидеров неофрейдизма, Карен Хорни, также писала о том, что при рассмотрении особенностей сексуальной сферы и наблюдаемых параллельно с ними особенностей характера Фрейд выделял первые, безапелляционно считая их источником вторых.

Однако одно подле другого не значит одно вследствие другого. «Потребность в привязанности может быть средством устранения тревожности, не имеющим… ничего общего с сексуальностью» [Хорни, 1997, c. 49]. Главным свойством и главным недостатком теории либидо, согласно Хорни, является то, что она представляет собой теорию влечений. Данная теория порождает иллюзию, что либидинозные проявления — источник всех наклонностей, а также вводит в терапию непреодолимые ограничения, так как нельзя изменить то, что детерминировано биологией. Б. Килборн полагает, что «фрейдовским решением проблемы перехода от “внутреннего” к “внешнему” стало перепрыгивание через понятия внутрисемейных движущих сил, культуры или социальной организации и переход к “универсальному” — от определения эдипова комплекса у истериков и невротиков к истории человеческого рода, от индивидуального к всеобщему» [Килборн, 2015, c. 170]. Если Аристотель, продолжает американский исследователь, писал об оплошном поступке Эдипа, который пробуждает в нас чувства страха и жалости, то Фрейд сфокусировал внимание исключительно на аморальном характере Эдипа и его агрессивных влечениях, сведя легенду об Эдипе к конфликту поколений, упуская при этом из виду стыд, беспомощность и судьбу. Фактически не принимая в расчёт влияние культурных ценностей, истории взаимоотношений, то есть всего того, что может быть описано как «внешняя реальность». При описании природы человека основатель психоанализа опирался на учение Ламарка о наследовании благоприобретённых признаков и на широкую трактовку «биогенетического закона» Геккеля, суть которого заключается в том, что онтогенез повторяет филогенез. В своё время Фрейд перенял у Юнга метод филогенетических изменений и впоследствии упорно придерживался идеи наследственности, поскольку мог таким образом избегать необходимости учитывать фактор социального окружения. Всё это содействовало тому, что Фрейд стал приписывать особенности современной ему культуры человеческой природе в целом. В результате основатель психоанализа создал модель обособленного, внесоциального индивида, жизнь которого определяется влечениями к жизни и смерти. В отличие от Фрейда Фромм считал, что потребности и стремления, возникающие из отношений индивида к другим людям, такие как любовь, ненависть, нежность и т. д., которые он называл укоренёнными в характере страстями, имеют социобиологическую и историческую природу.

Противопоставляя взгляды Ш. Ференци и З. Фрейда, Килборн утверждает, что «в то время, как для Ференци бессознательные конфликты коренятся в травме и стыде в связи с ранимостью и беспомощностью (в деструктивных взаимоотношениях и внешних катастрофах), для Фрейда они обусловливаются сексуальными влечениями и внутренними, скрытными и секретными намерениями причинить вред. Для Ференци они имплицитно обусловливаются стыдом, для Фрейда — виной» [Килборн, 2019, c. 161]. Килборн заканчивает свое исследование утверждением, что «Ференци пытался спасти психоанализ, не позволив ему стать бредовой системой… так как подчёркивал значимость внешней реальности травмы, которая расщепляет идентичность и порождает страдание» [Там же, c. 170].

Психоаналитическая теория аффектов

Американский психоаналитик Д. Рапапорт в начале 1950-х гг. одним из первых обратил внимание на то, что не существует систематической психоаналитической теории аффектов, а теория либидо не охватывает собой процессов аффективного взаимодействия. Если в начале психоаналитической деятельности Фрейда эмоциям приписывалась главная роль в отреагировании зажатого аффекта, то есть травматического события, не нашедшего адекватной разрядки, то после того, как акцент сместился на влечения, интерес к аффектам значительно уменьшился. В то время аффекты рассматривались как побочные продукты влечений. Так, Фрейд различал аффекты разрядки, которые сопровождают проявление влечения, и аффекты напряжения, которые сопровождают сдерживание влечения.

В связи с созданием генетической теории развития аффектов современные психоаналитики пришли к выводу, что аффекты эволюционируют по двум линиям: аффективная дифференциация и аффективная вербализация с сопутствующей десоматизацией. Развитие языка и символизации — фундаментальное событие в развитии аффективной дифференциации, которое приводит к тому, что язык становится предпочитаемым способом обращения с аффектами. По мнению швейцарского философа Р. Авенариуса, такая роль языка связана с тем, что «язык сообщает и самому непостоянному, и изменчивому, раз оно только было замечено и получило особое название, известную историческую долговечность, сохраняя его при помощи имени» [Авенариус, 1913, c. 79–80]. Л. Витгенштейн полагает, что значение есть употребление; «обучение есть натаскивание ребёнка на правильное употребление языка во всех соответствующих ситуациях» [Сокулер, 1994, c. 109]; «определяющий и структурирующий элемент психических актов и состояний привносится извне в процессах обучения» [Там же, c. 143]. Как тут не вспомнить высказывание М. Мерло-Понти о том, что «страсти и формы поведения придумываются, как и слова» [Мерло-Понти, 1999, c. 247], а также слова Р. Авенариуса о том, что то или иное «ощущение всегда должно казаться по содержанию своему постоянным ввиду того, что определённое постоянное слово всегда относится только к одному и тому же ощущению» [Авенариус, 1913, c. 110]. Отсюда следует, что «“ощущение” — это слово нашего общего, а не персонального языка. Использование этого слова требует обоснования, понятного всем» [Сокулер, 1994, c. 110]. Однако всё это происходит далеко не сразу, ибо аффекты должны достичь значительной степени дифференциации, прежде чем стать достаточно специфически выраженными для вербализации, что чаще всего происходит в подростковом и юношеском возрасте.

Классический психоанализ и герменевтика культуры

Что касается взаимоотношения между искусством и фрейдовской систематикой, то, по мнению П. Рикёра, подлинным намерением психоанализа является выход на уровень герменевтики культуры. Однако психоаналитическое истолкование тех или иных произведений культуры, согласно французскому философу, ограничено тем, что их анализ проводится с точки зрения экономики влечений и сопротивлений. Это приводит к тому, что центральным моментом генетического объяснения становится теория иллюзии, где архаическое воспроизводится как «возвращение вытесненного» [Рикёр, 1996, c. 171]. Согласно Рикёру, позитивистское представление Фрейда об иллюзии как о чём-то таком, чему не соответствует никакая реальность, вело к недооценке символической функции воображения, которая может приводить к созданию новых смыслов и к психологическому синтезу. «Фантазия, — пишет Рикёр, — в отличие от чисто бессознательного фантазма, обладает способностью интегрировать в единое целое настоящее, заключённое в актуальном впечатлении, инфантильное прошлое и будущее, которому предстоит осуществиться» [Там же, c. 259]. Для понимания создаваемого художником «кладезя символов», по мнению Рикёра, требуется иная методология, отличная от психоаналитической, например, феноменологическая, гегелевская или даже теологическая. «В структуре символа, — пишет Рикёр, — необходимо увидеть основу для других подходов и возможность их сравнения с психоанализом» [Там же, c. 269]. В частности, французский философ предлагает объединить «регрессивный анализ» Фрейда с «прогрессивным анализом» последовательных образов духа в качестве двух аспектов одного и того же процесса творчества. «Не в том ли подлинный смысл сублимации (“регрессивной прогрессии”), — задаётся вопросом Рикёр, — чтобы вызвать к жизни новые значения, мобилизуя прошлые энергии, первоначально принадлежащие архаическим объектам?» [Там же, c. 191].

Сравнительный анализ проблемы Я в философии и психоанализе

В своих рабочих записях М. Мерло-Понти пишет о том, что после анализа психофизического тела он собирается в следующем произведении, «Происхождение истины» (которое ему не суждено было написать), перейти к подробному рассмотрению воспоминания и воображаемого — временности — и от неё — к cogito и интерсубъективности [Мерло-Понти, 2006, c. 249]. Французский исследователь полагал, что именно речь, без которой нет эйдетического варьирования, устремляется к друго- му как к поведению, а не как к «психике», и хотел это показать, исходя из воображаемого как опоры эйдетического варьирования и речи как опоры воображаемого. В этом подчёркивании громадной значимости воображения (иллюзии или фантазии) он во многом следовал линии рассуждений, ранее развитой Кьеркегором, который писал о том, что «всё, что имеется в человеке от чувства, знания и воли, в конечном счёте зависит от того, насколько в нём имеется воображения, иначе говоря, от способа, каким отражаются все эти качества, проецирующие себя в воображение… Поскольку оно есть Я, воображение также является рефлексией, оно воспроизводит Я и в этом воспроизведении создает возможное этого Я» [Кьеркегор, 1993, c. 268–269]. При этом Я, согласно Кьеркегору, должно придерживаться курса между прорывом в бесконечное (иначе оно утратит себя в фантазии) и опорой на других людей, забывая о собственном существовании. Данные взгляды Кьеркегора созвучны представлениям создателя феноменологии Гуссерля, который считал, что непосредственная данность предметов сознания осуществляется при помощи чувственного восприятия и воображения, одной из разновидностей которого является воспоминание. В этой связи уместно вспомнить о вертикальном расщеплении Я у Х. Кохута, связанном с непомерным фантазированием, и об утрате реального Я вследствие чрезмерного полагания на других людей, экстернализации, у Карен Хорни.

Если мы снова обратимся к Кьеркегору, согласно которому человек не может освободиться от отношения к самому себе иначе, как утратив своё собственное Я, которое и есть возвращение к самому себе, отчаяние же связано с тем, что я не являюсь тем, кем хотел бы быть, и являюсь тем, кем не хотел бы быть, и поэтому отчаявшийся человек стремится избавиться от своего Я, которым он является, для того чтобы стать неким Я, которое он изобрёл, тогда мы увидим, что такому пониманию отчаяния Кьеркегором будет соответствовать понятие «егативного нарциссизма немецкого психоаналитика Карла Абрахама, или понятие ненависти антилибидинального Эго к слабому либидинальному Эго британского психоаналитика Гарри Гантрипа.

Исследуя вопрос о том, каков способ бытия Я, каким типом сущего или сущности оно является, Рикёр выделяет три основные черты герменевтики Я: косвенный подход рефлексии, идущей в анализе окольным путём; диалектика самости и тождественности; диалектика самости и инаковости. Косвенный стиль герменевтики Я, согласно французскому философу, обусловлен тем, что не существует какого-либо понимания себя, не опосредованного знаками, символами или текстами, поэтому всякое самопонимание есть интерпретация, причём интерпретация Я находит преимущественное опосредование в повествовании. Кроме того, Я и бытие-в-мире являются базовыми коррелятами, ибо Я, по существу, открыто миру, а его отношения с миром являются отношениями всецелой заинтересованности. В отличие от Гуссерля с его трансцендентальным Я, полагающим самого себя, Рикёр пишет о влиянии других людей на самопонимание Я, которое познаёт себя лишь через эти влияния. Благодаря подобному непрерывному пониманию себя в ходе взаимодействия с другими людьми, способствующими сохранению Я при всех изменениях, Я даёт себе продолжение.

Трансформация психоанализа в связи с глобальными изменениями в мире

Значительные изменения в теоретической и практической областях психоанализа в ХХ в. во многом были обусловлены глобальными изменениями в мире, поставившими перед людьми новые проблемы адаптации. В частности, американский психоаналитик Хайнц Кохут отмечает, что изменение структуры семьи и социального окружения ребёнка привело к тому, что прежняя чрезмерная стимулированность ребёнка (в больших семьях с прислугой) сменилась недостаточной стимулированностью. Поэтому если раньше главной угрозой для индивида являлся неразрешённый внутренний конфликт, то теперь всё большее распространение получает структурная патология Я.

Ему вторит известный британский психоаналитик Г. Гантрип, который пишет о том, что, когда основы для роста адекватной «самости» отсутствовали в младенчестве, мы будем иметь дело «с индивидами, которые, сколь бы тщательно ни обучались “взрослым” социальным и моральным обязательствам и ценностям на сознательном уровне их личности, неспособны удерживаться на этом уровне, потому что бессознательные пласты их личности находятся на доморальном уровне инфантильного страха, слабости Я и бегства от жизни» [Гантрип, 2010, c. 8].

Венгерско-британский психоаналитик Микаэл Балинт при лечении людей с более тяжёлой патологией, чем невроз, также столкнулся с совершенно новым явлением, свойственным доэдипову уровню развития психики, которое он назвал «базисным дефектом» личности.

Таким образом, постклассический психоанализ оказался лицом к лицу с проблемами, которые не были в поле внимания Фрейда. Всё это привело к отказу от ортодоксии, потому что интерпретативная техника интрапсихических конфликтов неприменима там, где эти конфликты ещё не могут присутствовать. Данная ситуация содействовала развитию многих школ и направлений в постклассическом психоанализе для лечения пациентов с дефицитом структурного развития Я.

Теория развития собственного Я у Вейкко Тэхкэ

Вейкко Тэхкэ разработал динамическую теорию развития собственного Я. По мнению финского аналитика, вначале для младенца характерно чисто физиологическое восприятие напряжения и разрядки, которое он описывает как организмическое расстройство и организмическое облегчение. Жизненно важным для выживания организма он считает лишь уменьшение напряжения. Он считает, что психика в виде первых примитивных следов памяти (энграмм), возникает в начальный период жизни младенца вокруг восприятий, имеющих характер чисто физиологического облегчения. Отсюда вытекает, что самая ранняя психика связана исключительно с удовлетворением, а первоначальная недифференцированная психика — чистая конструкция удовольствия.

Любой новый шаг в структурализации психики на этой ранней стадии её становления он считает обусловленным принципом удовольствия, а главным для её развития в этот период — достижение синхронизации во взаимодействиях «мать–младенец». Тогда как первым актом защиты переживания удовольствия при восприятии организмического расстройства он полагает галлюцинаторное воскрешение прошлых удовлетворений.

По мнению Тэхкэ, после накопления достаточного количества недифференцированных следов памяти об удовлетворении психика ребёнка отмечает его крик, за которым в отличие от краткосрочных галлюцинаторных предчувствий удовольствия всегда наступает реальное удовлетворение. Первое психическое восприятие собственного крика, в своей основе связанное с отсутствием удовлетворения и поэтому не присоединяющееся к основанным на удовольствии и удовлетворении недифференцированным восприятиям, существующее отдельно от них, становится первым ядром собственного Я, инициируя дифференциацию самостных и объектных аспектов друг от друга. Это, согласно Тэхкэ, происходит в конце первых шести месяцев жизни ребёнка.

Вместе с восприятием собственного Я как могущественного поставщика удовлетворения в психический мир ребёнка входит фрустрация, первоначально представленная примитивной нарциссической яростью, когда должное удовлетворение не наступает, а также архаическая тревога как первичный аффективный отклик собственного Я, когда подвергается угрозе его существование или равновесие. Дальнейшее развитие психики, согласно Тэхкэ, связано с противодействием угрозе распада собственного Я и с дальнейшей его структурализацией.

Первым периодом такого развития ребёнка является период функционально-селективных идентификаций — двухфазный процесс, включающий в себя как первоначальную идентификацию ребёнка с той или иной функцией объекта, так и его последующую идентификацию со способом объекта (обычно матери) одобрять ребёнка как обладателя и исполнителя этой функции. По мере овладения теми или иными функциями объекта ребёнок становится в этом отношении независимым от ухаживающего за ним лица.

Следующие эволюционные достижения ребёнка связаны с процессом оценочно-селективных идентификаций, в ходе которых интроецируются характерные черты идеального образца и происходит отождествление с ними. Одновременно возникают информативные идентификации, которые предназначены для установления контактов и разделения внутренних пережи ваний с объектом. Они делают возможными разделяемое переживание и эмпатическое понимание.

В результате множества всех этих идентификаций, примерно на третьем году жизни, происходит рождение индивидуальности ребёнка, то есть открытие им своей отдельности от других людей, а также происходит открытие объектов как индивидуальностей с их собственным внутренним миром.

Однако до установления такой интеграции и рождения индивидуального объекта с внутренним миром и мотивациями, находящегося вне непосредственного обладания и контроля со стороны ребёнка, отношение к объекту может быть исключительно функциональным и эксплуатирующим.

До установления собственной идентичности ребёнок, согласно Тэхкэ, использует различные интроективно-проективные защитные действия для предотвращения угрозы дезинтеграции собственного Я. После установления константности собственного Я и объекта в действие вступает фактор вытеснения.

Техника лечения пограничных пациентов

У пограничного пациента, согласно Тэхкэ, развитие остановилось на стадии функционально-селективных идентификаций, поэтому у него нет интегрированных образов себя и объекта в качестве индивидов. Вследствие этого он неспособен к созданию конфликтов, переживаемых как интрапсихические. Единственно доступный для него способ привязанности — всё ещё преимущественно функциональный, где аналитик играет роль отсутствующих частей собственного Я пациента. В его психическом мире очень много агрессивно заряженных психических содержаний. Малейшая фрустрация склонна разрушать идеализируемый образ объекта и порождать примитивную нарциссическую ярость, готовую разорвать взаимоотношения с аналитиком. В попытках сохранить эмпирический диалог между собой и аналитиком пограничный пациент использует интроекцию, проекцию и отрицание, постоянно испытывая нехватку «успокаивающих» и «поддерживающих» интроектов, что делает его неспособным выносить одиночество. К тому же он склонен к быстрой идеализации аналитика в качестве трансферентного, или «родительского», объекта с возникающей в результате стагнацией в лечении.

Аналитик, по мнению Тэхкэ, ни в коем случае не должен походить на прошлые объекты в жизни пациента. Он обязан стать новым эволюционным объектом без какого-либо желания «повторного родительства». Ближайшая его цель — помочь пациенту в создании структур, требуемых для достижения константности собственного Я и объекта. Для возобновления процессов интернализации аналитику следует сделаться для пациента «абсолютно хорошим» новым эволюционным объектом. Эта цель достигается через проявления аналитиком интереса к субъективному способу переживания пациента. Пациент также нуждается в базисной безопасности, подходящих моделях, терпимых фрустрациях и адекватном отзеркаливании.

В своих эмпатических описаниях аналитик старается как можно более точно выразить переживания пограничного пациента с точки зрения последнего. Это обеспечивает пациента эмпирической и репрезентативной моделью для возможного переживания. Терпимая фрустрация будет вызываться различием между его восприятием данной ситуации и восприятием аналитика. «Идентификация с этой эмпирической моделью становится мотивирована её желанностью как функциональной способности идеализируемого объекта (завистливое восхищение), делая её отсутствие переживанием фрустрации» [Тэхкэ, 2001, c. 397].

А необходимое отзеркаливание и общая высокая генеративная оценка новых функций, приобретаемых пациентом в результате таких идентификаций, будет обеспечиваться со стороны аналитика не прямой похвалой или выражением гордости своим пациентом, что напоминало бы форму повторного родительства, а тонко улавливаемым эмпатическим описанием тех чувств и ожиданий пациента, которые связаны с недавно приобретёнными способностями.

Подобное эмпатическое описание не включает в себя удовлетворение трансферентных потребностей пациента и высказывается без какого-либо выражения симпатии, поддержки или утешения. При этом «не делается никаких попыток избегать фрустраций или же собирать их для пациента. Фрустрации будут повторяться, и пациенту придётся научиться их выно сить, а также обращаться с ними посредством постепенно возникающих внутренних структур».

Для поддержания процесса функционально-селективных идентификаций пациент нуждается в длительной идеализации аналитика, а последний должен получать от неё генеративное удовольствие, сходное с родительским. В противном случае любое значимое эволюционное движение, согласно Тэхкэ, склонно становиться вялым и прекращаться.

Финский аналитик противопоставляет эмпатические описания, которые обеспечивают модели для ранее не репрезентированных эмпирических потенциальных возможностей у пограничного пациента, способствуя наращиванию его психологических структур, классическим интерпретациям, которые предназначены для разрешения индивидуальных переносов невротического пациента, а также предполагают соотнесённость прошлого и настоящего, истории и линейного времени, и поэтому абсолютно не подходят в работе с пограничными пациентами.

При работе с последними аналитик, по мнению Тэхкэ, также использует свои комплиментарные отклики, то есть эмоциональные реакции и побуждения к действию, которые возникают у него в ответ на вербальные и невербальные послания пациента и помогают ему понимать природу объектных ожиданий пациента в данный момент.

Abstract

The article examines the specifics of psychoanalysis as a humanitarian and hermeneutical discipline, in which it is impossible to single out any theory as a dominant one. The article shows the change of the scientific paradigm and the transition to the theory of the field of interaction in modern psychoanalysis. A critique of classical psychoanalysis is given. The psychoanalytic theory of affects is considered. The author gives a comparative analysis of the problem of Self in philosophy and psychoanalysis. In the last part of the article, the technique of treatment of borderline patients, proposed by the leading Finnish psychoanalyst V. Tahka, is considered.

Keywords: hermeneutical discipline, humanities, the concept of the field of interaction, classical psychoanalysis, psychoanalytic theory of affects, borderline pathology.