Психоанализ, аналитические сообщества и европейское бессознательное

Год издания и номер журнала: 
2016, №1
Автор: 
Комментарий: Это расширенная версия эссе, первоначально опубликованного в качестве эпилога к моей книге «Ландшафт тьмы: история, травма, психоанализ (2011)» (Landscapes of the Dark: History, Trauma, Psychoanalysis). Данная статья была представлена на конференции "Психотравма: клинический опыт и развитие психоаналитического знания" Украинского психоаналитического общества, которая прошла в Киеве в декабре 2014 года.

Аннотация

В статье автор размышляет о темах инаковости, и, среди прочего, о вопросах травмы, предвзятости, тоталитаризма в отношениях между ребенком, взрослым, семьей и нацией. Эти темы будут рассматриваться в данной статье cквозь призму европейской истории, достигшей кульминации в насилии и трагедии ХХ столетия. Основная мысль автора заключается в том, что историческая и социальная матрица оказала глубокое влияние на аналитические сообщества, когда они старались справиться и/или не могли справиться с ужасами двух мировых войн и того, что за ними последовало, и такие специфические шрамы остаются и вызывают нарушения и дисфункции в аналитических сообществах.

Ключевые слова: психоанализ, аналитическое сообщество, европейское бессознательное, травма.

 

Как же возможно сформировать в анализе и у аналитика состояния, свободные от запутанных узлов бессознательного, которые существуют в подсознании, внутри обучающего сообщества, и в невысказанных глубинах нашей европейской культуры? Эти сложные вопросы могут проявляться в широком диапазоне – от ощущения у анализанда необходимости найти новые способы выражения, как в отношении самого себя, так и в отношении других, вместо движения по старым трамвайным рельсам личных историй, которые захватывают и повторяются в динамике переноса, – до вопроса о том, как может аналитик развивать свою личную психоаналитическую практику в особом и, возможно, враждебном его позиции, пространстве. К сожалению, это находит все большее распространение в Государственной службе здравоохранения Великобритании, также как и по всей Европе. Основная часть данного обсуждения должна включать изучение теории и практики психоанализа и самой психоаналитической подготовки. И то, и другое имеет свои собственные бессознательные трамвайные рельсы.

К тому же, сама тема свободы и возникшее по ассоциации понятие "трамвайные рельсы" приводит мои мысли к железнодорожным путям, которые во многих странах Европы вели в лагеря смерти. Европейская культура, как и сам человек, всегда была наполнена агрессией, начиная со времен Средневековья до эпохи Просвещения и достигла апогея в мировых войнах, разразившихся на нашей земле в ХХ веке. Таким было наследие Фрейда, но, несомненно, это и наше собственное наследие, которое сыграло свою роль в развитии психоанализа во всей Европе. Пережив Первую мировую войну, Фрейд, вопреки культурному наследию или благодаря ему, попытался разобраться в массовых убийствах соотечественников, и был вынужден бежать из нацистской Вены в 1938 году. Его сестры не cмогли бежать и погибли в концлагерях. Если бы нацисты убили Отца, что бы это означало для последующего развития психоанализа?

Как можно думать о травме в жизни индивидуума, и не думать о травме в рамках поколения, а также с точки зрения культурного наследия, которое формировало фон для развития психоанализа внутри Австро-Венгерской империи? Европа постоянно боролась с приходящими с востока чужаками, готовыми осквернить и уничтожить западный порядок. Каждая страна по- своему объявляла себя историческим оплотом против орды; Франция, спиной к Атлантике против германских племен, готов и вестготов, а после, и против монгольской орды. Или Испания и Португалия, опасавшиеся расширения халифата, когда успешное мусульманское вторжение создало Аль-Андалус. Или Германия, борющаяся против безбожных коммунистов России, а также обнищавшие деревни Польши и восточные государства, изобилующие шетлами[1]. Конфликт можно рассматривать с разных сторон, когда римские легионы распространяли империю далеко на восток или когда многочисленные крестовые походы вторгались на Ближний Восток. Всегда существовало знание, что города цивилизованны (Civitas[2]), а кочевник – грязен, опасен и глуп. Сильные границы являются неотъемлемым компонентом национальных государств – формирующими психологию их и нас и демонизирующими другого. Евросоюз, несмотря на значительные внутренние напряжения, основной своей ценностью считает справедливость для всех своих граждан, закрепленную Европейским судом юстиции и актом о правах человека. Они представляют собой этические и демократические структуры, выходящие за пределы каждого государства, которые дают мудрый ответ на превратности и особенности устройства отдельных национальных государств.

Теперь впишите эти состояния предвзятости в бессознательную фантазию индивидуума в семье, а также аналитического сообщества, желающего подддерживать особые формы аналитической теории и обучения. Кроме того, желание распространить аналитическое обучение там, где оно отсутствует, может вести к пренебрежению аналитическим смыслом в индивидуальном лечении, в котором, с трудом добытые, части осознанного знания действуют как психический пуантиллизм[3], когда развитие является ценным лоскутным одеялом /мозаикой, которая медленно соединяется определенным образом. Сейчас я рассмотрю психоаналитическое лоскутное одеяло/мозаику европейского региона.

Во время работы в должности вице-президента в период с 2008 по 2011 годы для меня стал центральным вопрос, который заключался в том, как сохранить целостность и различия ЕПФ[4] во все более усложняющемся мире психоанализа, при этом работая совместно с нашими коллегами из других регионов и МПА[5]. В настоящее время, наряду с этой первоочередной задачей существует беспокойство по поводу выживания самого психоанализа, как формы лечения, в условиях популярности быстродействующих средств и бизнес-решений. Если оглянуться в прошлое, то зачастую психоанализ встречал в обществе неизменно неприветливый прием, Фрейда тревожило, что на психоанализ могут нападать и принижать его важность, если научное сообщество, а также (нацистское) государство воспримет его только в качестве еврейской теории. Фрейда никогда не оставляло беспокойство, что проявления активности бессознательной жизни обладают диалектикой, которая подразумевает их возвращение в состояние вытеснения (repression), особенно, если они начинают восприниматься, как имеющие негативное влияние в обществе. Частично, это выражалось в озабоченности Фрейда отступничеством его последователей. Тем не менее, понимание бессознательного не обязательно приводит к разрушению этого знания в обществе, хотя сейчас в изобилии существуют программы, требующие быстрых изменений симптоматики за счет внешнего моделирования, позитивистского мышления (КБТ[6]) или посредством действия начального и хрупкого позитивного переноса. Некой случайностью для психоанализа является легкая доступность бессознательного, которое, как бы то ни было, существует в подполье, а также в уединенности диадных отношений. В настоящее время невозможно уничтожить психоанализ. Его наличие слишком очевидно/явно, что особенно подчеркивается тем, что на него по-прежнему регулярно нападают, а это означает, что на него стоит нападать, потому что он существует.

После падения Берлинской стены и повторного открытия Европы с запада на восток и с востока на запад, все стало гораздо сложнее. В этой комплексности/усложненности больше не существует единообразия. Без сомнения, Европа стала главной ареной для развития новых аналитических сообществ. Европейская Психоаналитическая Федерация прошла путь от первых дней своего существования, когда все ее члены могли встречаться на небольших конференциях, в кругу хорошо знакомых коллег (как и первые пятнадцать или около того конгрессов МПА, которые все были проведены в Европе до Второй мировой войны), до сегодняшнего дня, с последними ежегодными конференциями в Лондоне в 2010 году, на которой было более семисот участников, в Париже в 2012 году – более 850 участников. Успешное развитие нашей профессии с точки зрения увеличения числа европейских коллег в большем количестве аналитических сообществ приносит с собой множество проблем, связанных с размером сообщества и неизбежным уходом от тесных дружественных контактов. В наши дни многие аналитические тренинги явно изобилуют такими механизмами, как коллективизация, негибкость и ортодоксальность, потому что, несмотря на успех психоанализа, он до сих пор, я бы сказал, неизбежно, подвергается нападкам, как противоречащий рациональности человека.

Формы организации и встречи в ЕПФ являются частью того, что имеет глубокое отношение к преодолению различий. Это путь подразделения атмосферы большой монолитной организации на более удобные и дружественные ресурсы, одновременно дающие возможность понять, что ни одна из систем аналитического тренинга не обладает истиной анализа. Изучение разных подходов к пациентам является отличным противоядием от нарциссизма малых и больших различий. Подобные регулярные встречи за пределами сообществ являются важнейшим средством для дальнейшего развития анализа в растущем и сложном пространстве. Благодаря таким попыткам найти контакты, мы установили новую форму – не только связанную с дальнейшим изучением сложностей психоанализа, – форму, которая позволяет нам начать слушать контрапунктически[7], – выражение, придуманное Эдвардом Саидом (Edward Said), для обозначения творческого диалога и умения тонко различать/распознавать то, что зачастую может представлять глубоко расходящиеся пути понимания теории и практики. Зачастую неведение или игнорирование того, что мы не можем себе представить в другом, служит препятствием для распознавания, и это то, что необходимо увидеть, конфронтировать и обсудить в благоприятном окружении. Таким же образом возможно говорить и размышлять о глубоких культурных различиях.

Очевидно, что в Европе мы имеем дело с существованием психоанализа в условиях сложных мультикультурных, полиэтнических и многоязычных конфигураций, которые со времен Фрейда разрослись далеко за пределы исторической модели Австро-Венгерской империи. Мы стремимся к тому, чтобы найти аналитические сообщества, которые похожи и в то же время отличаются друг от друга, которые могут проявлять уважение к работе и образу мысли друг друга.

Например, представляется абсолютно соответствующим условиям развития то, что истоки африканского психоанализа обретают свое собственное глубинное понимание, которое охватывает африканскую историю, семейную и племенную культуры, магические рекомендации и включает широко распространенные тяжелые репрессии и травмы, которые слишком долго были неотъемлемой частью жизни на этой земле. Это очень важная и крайне необходимая задача, – использовать инструменты психоанализа для клинической работы и для помощи обществу в том, чтобы увидеть свои глубокие бессознательные психологические раны наряду с возможностями их исцеления.

Подобным образом, ребенок взрослеет в особой диадической культуре, которую приносит мать; история того, как о ней заботились, включающая историю воспитания ее собственной матери, может быть жестко встроена/вмурована в систему бессознательного, передающуюся из поколения в поколение. Конечно, может иметь место доброжелательное окружение, способствующее развитию и необходимым сепарациям. Тем не менее, даже та мать, которая не может быть никем иным, кроме как идентификацией со своей матерью, вместе со своим ребенком может обнаружить зарождение новой диадической культуры. Для того, чтобы возникло то, что Балинт (Balint) назвал «новым началом», может потребоваться разрушение ранее интернализованной жесткой и непререкаемой системы.

Также, из глубоких исторических трансгенерационных травм, которые для многих из нас так и остаются частью нашей собственной жизни, раньше или позже, – появились многие европейские аналитические сообщества. Это наши психосоциальные культурные трамвайные рельсы, которые могут существовать в подавленном состоянии или, сведя счеты с историей, допустить появление нового порядка. Язык может обладать своими собственными Оруэлловскими интонациями ... “Arbeit mach frei”[8] означает совершенно обратное. Этот язык, содержащий внутри ораторское искусство, несущее совершенно противоположный смысл, восприняли политики правого крыла, такие как Камерон в Великобритании, восхваляющие свою заботу о бедных, и превозносящие службу здравоохранения и университеты, и одновременно урезающие финансовые ресурсы для того, чтобы, по-видимому, сбалансировать бюджет, как бы сделать лучше для нас. Кроме того, уничтожаются сбережения простых граждан и с трудом завоеванные ресурсы для здоровья и образования.

На протяжении последнего столетия многие страны с репрессивными правительствами породили поколения детей, которым пришлось вырасти в параноидной атмосфере, особенно дома, где существовало соблюдение правила молчания, – чтобы на улице, вне дома, дети не могли сказать ничего «опасного». Такие защитные социальные механизмы могут стать тем, что выглядит как «обычная благоразумная» паранойя. Однако, в анализе кандидатов, развивающихся в тоталитарных режимах, фашистском, сталинском или ЮАР, семена паранойи требуют особого внимания, т.к. из-за её повсеместной распространенности, о ней часто не говорят, она кажется чем-то обыденным. Анализанду необходимо не только исследовать собственную историю, но и историю аналитика: откуда он, какова его предполагаемая травма. Но не с помощью вопросов и ответов, а скорее посредством изучения того, что стало известно как истина и примирение при обнаружении травматических ландшафтов в Южной Африке.

Тоталитарные режимы, чей контроль был глубоко внедрен в социальную, политическую и семейную жизнь, играют свою роль в бессознательной динамике культурной жизни двадцать первого века, и многие аналитические сообщества по-прежнему имеют подобные шрамы. В некоторых частях Европы только недавно – до поры до времени – закончилась война. Европейская традиция имеет свою историю, свою мертвенность и возможность радикальной реконструкции в атмосфере, дающей возможность критиковать. Нашим современным наследием является терпимость к иному, которая не допускает господства, при одновременном осознании всей сложности. В психоанализе заключена свобода, или, по крайней мере, возможность свободы. И она заключается в развитии более зрелой позиции, которая признает жизненность/жизнеспособность скорби. Творческая сепарация вместе со скорбью является необходимой составляющей в развитии детско-родительских отношений. Отношения между аналитиком и пациентом, благодаря бессознательной коммуникации, делают возможными эти процессы после и вопреки травме. Когда имело место значительная травма и депривация, аналитическая ситуация предполагает возможность новых формаций, которые требуют соблюдения основных принципов доверия. Это может привести к возникновению чувства репарации/возмещения, которое иногда должно прийти от аналитика, как от человека и другого, который может не только думать и понимать вне системы трамвайных путей, но также может быть/оставаться живым за их пределами.

То же самое будет справедливо, когда травмированное аналитическое сообщество оказывается способным приложить усилия, чтобы оплакать специфические противоречия в истории и отношениях между коллегами, вместо того, чтобы годами предаваться ропоту недовольства. Попытки скорби в более крупном Сообществе включают возведение символов, часто в виде изваяний в публичных или менее доступных для обозрения и напоминания местах. Но, опять же, они могут существовать для восхваления, политического распространения, точно также как они могут быть выставлены в качестве «как будто» приглашений к воспоминаниям, оживлению памяти. Совместная работа, пересекающая границы сообществ и стран, является красноречивым и достойным образцом для таких глубинных пониманий. C травмами европейской истории и распространенной матрицей нетерпимых убеждений в психоаналитических сообществах, связана готовность прикоснуться к вопросам скорби, а также необходимость в предоставлении пространства для ее выражения. И где же еще, как ни в аналитической мысли и практике наших аналитических сообществ могут найти отражение такие сложные психические процессы, порожденные всеми нашими разными, но пересекающимися историями двадцатого и двадцать первого столетий? Это был главный вопрос, с которым пришлось столкнуться международному психоанализу при возвращении в Германию после Второй мировой войны, а именно, на 34-м Конгрессе в Гамбурге в 1985 году. И опять же, каков смысл психоанализа, если аналитическое сообщество евреев и неевреев не может встретиться с этими глубинными сложностями?

В июне 2010 года на одной из ежегодных клинических встреч Европейской Психоаналитической Федерации, на выходные дни я занимался организацией семинара для недавно квалифицированных аналитиков, которые встречались в Варшаве. Двадцать восемь коллег из аналитических сообществ со всей Европы принимали участие и представляли комиссии обучающих супервизоров клинический аналитический материал в небольших группах. Место было памятным. В первый же вечер многие из участников с удовольствием побывали на красивой площади старого города, и на следующее утро за завтраком многие говорили с большим энтузиазмом о прекрасном вечере, проведенном в старом центре. Во время восстановления города после войны он был полностью отстроен заново. Многие так и не поняли иллюзорности своего пребывания в сердце старого центра города, поскольку он выглядел и воспринимался вполне старинным и хорошо сохранившимся. Четвертая часть города была территорией варшавского гетто, которое было полностью разрушено во время еврейского восстания в 1943 году. В течение следующего года, большая часть центра города также была разрушена во время восстания польского партизанского сопротивления против нацистской оккупации перед тем как Красная Армия прорвалась в Варшаву. Восемьдесят пять процентов города было уничтожено. Разрушенный город был любовно воссоздан в послевоенное время по знаменитым изображениям города кисти Каналетто[9]. Мы можем рассматривать это явление, как общественный и культурный эквивалент того, как личная травма распыляется и отделяется от возможности понимания, так что ее можно оценить лишь извне. Не зная ее истории, посетитель радуется прекрасно восстановленной средневековой среде.

Но что представляет собой эта, напоминающая Диснеевскую, реконструкция, которая вряд ли имеет хоть какую-то связь с реальным прошлым? Удовольствие от пребывания в отремонтированном центре города указывает на необходимость не помнить, будучи увлеченным поверхностными развлечениями. Снаружи замка, в центре старого города, есть небольшое фото, на котором ничего не осталось от огромного здания, кроме одиноких ворот, а в правом углу виднеется шаткая кучка кирпичей, оставленная 1945 годом. Ничего нигде не возвышалось в море булыжников – ужасная и красноречивая метафора того, что произошло там, где теперь кто-то стоял ... а время шло. Это сопоставимо с невротической личностью, которая должна вытеснить то, что невозможно узнать, потому что знание, по всей видимости, слишком ужасно, чтобы оно было обнаружено и стало осознанным.

Знать о разрушении означает смотреть туда, где хранится изображение того, что было уничтожено. Оно существует в отрицательной тени того, что мы видим перед собой. Отсутствие есть признак разрушительной системы, в которой часть европейского города латает то место, где первоначально возникла дыра. Фрейд говорит о том же в отношении психоза: «бред – это заплата, наложенная на то место, где первоначально возник надрыв в отношениях Эго к внешнему миру» (Freud 1924, р. 151). Город не в силах смотреть на прорехи в своем собственном прошлом, как и среди населения, до тех пор, пока не будет проведена требующая мужества душевная работа. Подобные заплаты архитектурной памяти можно обнаружить по всей Европе, как, только отчасти, признанные приметы отсутствующей истории во многих значительных ландшафтах. Непросто было выстроить систему взглядов, которая дала бы нам возможность оплакать наше кровавое европейское наследие и обеспечила бы атмосферу, облегчающую подобную скорбь (Young, 1993). Германия прошла долгий путь: от важной книги Митчерлиха «Невозможность скорбеть» (Mitscherlichs, 1967), в которой анализируется неспособность немецкого народа и общества признать преступления, совершенные во имя национал-социализма, до сегодняшнего Берлина. Более ранняя книга Александра Митчерлиха «Доктора позора: История нацистских медицинских преступлений», после опубликования в 1949 году, книга настолько сильно взбудоражила общество, что огромная часть этого тиража была выкуплена Немецким медицинским обществом с целью изъятия из продажи. Конечно, эта история сама по себе врезается в память.

Среди берлинских памятников, которые существуют, как напоминание гражданам о тоталитарном прошлом, есть два, которые производят на меня особое впечатление, хотя, возможно, только один из них действительно является в этом контексте значимым и поразительным. Первый находится на площади Бебеля, на месте, где 10 мая 1933 года нацисты сожгли 20000 книг, в том числе и Фрейда. Теперь тут памятник Миха Ульмана, состоящий из стеклянного окошка, расположенного прямо в брусчатке, которое заглядывает в глубокое подполье, в пустую библиотеку с рядами голых полок. Там же цитата из Гейне: «Там, где сжигают книги, позже сжигают людей». Безусловно, это впечатляющее зрелище, но, как только отходишь от мемориала, он становится невидимым с любого расстояния. Обычный прохожий даже не догадывается о его существовании. Впечатление, безусловно, запоминающееся, но только если стоишь прямо над окошком-мемориалом. На ум приходит изречение: «с глаз долой, из сердца вон». Сильное впечатление может возникнуть только в том случае, если знаешь о существовании места уничтожения или просто проходишь над ним. По сути, этот памятник легко игнорировать.

Другой памятник по проекту Петера Айземана (Peter Eisenmann) в Берлине, установленный в память о жертвах Холокоста, состоит из 2700 бетонных стел возле Бранденбургских ворот. Это сооружение общедоступно, оно не прячется, а ежедневно, в самом центре города, оно находится перед глазами всех, проходящих мимо. Это сооружение недвусмысленно указывает на то, что известно и что должно быть увидено. Неизбежной и неотъемлемой частью возрождения национальной души и духа является то, что оно происходит через постоянное столкновение с разрушением. Слова Ахматовой, приведенные в эпиграфе к этому тексту завещают осмелиться и суметь описать то, что в настоящем слишком больно выразить словами. И все же это может быть сделано.

Мы можем соотнести вопрос исторической травмы с аналитическим процессом, с тем, как происходит отражение в сознании или как это отвергается. Любой кризис, исторический, личный, является одновременно и окончанием, и началом. Со временем, наличие кризиса позволяет возникновение и развитие мыслей, как о его истоках, так и о том, каким образом он может завершиться. В этом всегда есть нечто непредсказуемое и потенциально, и, даже в действительности, порождающее тревогу. Чтобы выразить это метафорой, рассмотрим очевидно простое начало симфонии Бетховена, которое может вызывать бессознательное ожидание, даже не столько того, как она будет развиваться, а того, как композитор сможет решиться закончить созданное им произведение. Великие произведения часто заканчиваются в диссонанс с нашими более мягкими, более будничными ожиданиями, повергая слушателя в шок от иного, отличного решения. Подобным образом, свободные ассоциации содержат потенциал для радикального преимущества, которое позволяет нам отойти от аккуратных живых изгородей повествовательного/нарративного сюжета знакомых объектных отношений. Вместо этого, они позволяют нам обнаружить себя среди противоречивого ландшафта и не обязательно того, к которому мы пытались подобраться. Понимание свободных ассоциаций может поместить нас в такую важную позицию, в котрой мы должны постараться понять, где же мы находимся. Оказывается, что это совсем не то место, где мы хотели бы быть, мечтали бы быть или где общество требовало бы нас находиться. И в этом причина того, почему все тоталитарные режимы в своем контроле над обществом не терпят способности мыслить самостоятельно, независимо от группового нарратива.

Психоанализ не предоставляет лекарство/исцеление, однако его инструментарий дает возможность, при должной храбрости, исследовать содержимое ящика Пандоры, чтобы обрести надежду в знаниях. Фрэнк Кермоуд предлагает в своем знаменитом эссе «Ощущение конца»: «Это, в конце концов, совсем не мир тех, кто ищет «мужества, чтобы существовать и лишить реальность защиты мифа»» (Frank Kermode, 2000). Для анализанда всегда продолжается борьба за то, чтобы найти такое состояние бытия, которое отличается от погружения в первичную историю/нарратив. Анализ может стать актом свободы против цепей, навязанных и наложенных на самих себя историями из семейного прошлого и бессознательного романа, но, к тому же, ему приходится бороться против пассивных ожиданий, что это сделает кто-то другой, что часто выражается в желании, чтобы аналитик взял на себя эту функцию.

У нас есть возможность создать новый аналитический диалог в Европе, который по своей открытости действительно будет в духе наследия Фрейда и Ференци. Способность говорить друг с другом, соблюдая требования этики, это наилучший способ предотвращения авторитаризма в нашей аналитической практике, а также в нашей будущей европейской истории. Кратким примером является возникновение проблем в способности слушать, как коллега описывает свою клиническую работу с использованием теоретической системы, которая может значительно отличаться от нашей собственной. Восприятие через призму единственно приемлемого теоретического толкования может означать, что идеи, направление лечения, использование или не использование регрессии и наличие или отсутствие эволюционно-исторического понимания оказывают глубокое влияние на то, как мы слышим другого. Вероятно, это представляет этическую проблему, поскольку требует особого типа слушания, сходного с тем, как аналитик слушает анализанда со свободно плавающим вниманием, не зная, где он находится и что последует дальше. Для того, чтобы иметь возможность встретиться с другим в процессе диалога, может потребоваться отказ от конкретного знания о том, как мы бессознательно теоретизируем/рассуждаем. Безусловно, намного проще ссылаться на свою собственную теоретическую позицию, нападая на работу другого и избегая необходимости рассуждать иначе.

Это особенно важно в нашем сегодняшнем мире с недавно возникшим и продолжающимся сейчас глобальным финансовым кризисом, который делает очевидным возвращение вытесненного мира эгоизма и необходимости повторно найти объект для обвинений, будь то талибы, мусульмане, религиозные правые (фундаменталисты) в Америке, иммигранты и, как всегда, вездесущие евреи. Поскольку многие европейские страны склоняются вправо и, кажется, что человеческие ценности поляризуются примитивной дихотомией на "нас и них", призрак тоталитаризма возвращается, дабы преследовать всех нас. Сегодня, как никогда, пространство аналитического мышления необходимо, как одна из форм противодействия тенденции к доминированию, как в обществе, так и в семейной жизни.

Позвольте мне вернуться к теме предвзятости. Используя «Смешение языков» Ференци (Ferenczi) в применении к психосоциальному и групповому форматам, доктор Авестад (Dr. Auestad, 2012) написала о динамике злоупотребления различиями. Она указала, что все широко распространенные варианты предвзятого отношения, известные под разными именами, такими как расизм, антисемитизм, предубеждение против мусульман, иностранцев, любые разновидности анти-, все содержат сходную по сути психодинамику. Ференци описал, как, после насилия взрослого над ребенком, впоследствии ребенка обвиняют за то, что совершил взрослый, совершая дальнейшее искажение в процессе насилия. Чувство вины проецируется. C легкостью можно представить именно такой механизм как бессознательный выход для расиста. Жертве говорится, что специфическое понимание того, что преступник сделал, на самом деле является истолкованием жертвы. Все это было шуткой; это не расистское или антисемитское нападение, а эмоциональное состояние, которое является всего лишь частью острой восприимчивости жертвы. Это обычная динамика нападений на иных, когда жертва знает о своем страдании, но с недоумением ощущает, что, в сиянии дня эти нападения остаются незамеченными и непризнанными. Хуже всего, что преступник убежден, что в любом случае вся вина лежит на потерпевшем. Это приводит к дальнейшему принижению значимости иного/другого в обществе. Таким образом, данная часть теории Ференци может быть ключевым понятием для социально-политических размышлений, поскольку ею можно воспользоваться для описания динамики актов произвола/насилия над иными, которые мы видим все чаще.

В поэтической книге 2010 «Человеческие цепи», Хини Шеймас (Seamus Heaney, “Human Chain”, 2010) пишет о необходимости найти соответствующий баланс противоречивых позиций:

«Необходимость, с одной стороны, рассказывать правду, что трудно и вызывает осуждение, а с другой стороны, необходимость не ожесточить свою душу до полного отрицания своего стремления к благополучию и доверию».

Мы вернулись в контрапунктический мир, мир слов, которые необходимо произнести и страстных желаний/стремлений, которые должны быть признаны, мир, о котором возможно размышлять в понятиях "эластичности" того же Ференци (это было его выражение о такте), удерживая противоречия, поскольку как в анализе, так и в обществе, они могут меняться время от времени. Прежде чем завершить этот доклад, я обобщу некоторые клинические соображения внутри запутанного клубка ценности и важности истории психоанализа. Я обозначил родство и связи между личной историей матери и трансгенерационной бессознательной системой. Подчеркивается центральное значение и необходимость состояния скорби для созревания, как в сообществе, так и в частной практике психоанализа, где повторное обретение утраченного объекта или, для некоторых тяжело травмированных индивидуумов, открытие возможности впервые обрести объект, является сутью нашей аналитической работы.

Здесь также имеет место вопрос о завершении. Конечность всегда присутствует в нашей жизни, и для человека и для общества, точно также как и в личном анализе. Смерть является несомненным фактом для живых, даже если это остается неизвестным для сознательного. Это должно стать частью любого анализа: воображаемая смерть аналитика, анализанда, а также слияние двух этих нитей в окончание лечения. Мы умираем и будем жить в сознании тех, кого мы оставляем. Подобным же образом, окончание анализа оставляет диаде периодически возникающие в сознании обоих «воспоминания о прошедшем».

Мифически личность движется от момента к моменту, тогда как наша культура движется в более грандиозном масштабе из года в год, столетие, или тысячелетие. МПА, признавшая этот век столетием выживания психоанализа (а не стремления его похоронить) зависит от магии сотни лет (согласующихся с представлением о том, что психоанализ, как дисциплина, насчитывает всего лишь сто лет, и является просто ребенком или подростком). Кермоуд противопоставляет время веков настойчивому тиканью часов, которое сопровождает нас на пути от рождения до смерти. Начинающееся движение на звук «тик», он описывает как простое возникновение гортанного звука "так", своего рода небольшого апокалипсиса, а паузу между ними, как промежуток жизни. Структура повествования шаблонно направляется из тогда в сейчас. Далее Кермоуд предлагает нам вместо этого попробовать услышать последовательность по-иному, как так-тик (Kermode 2000, р. 45). В этой крошечной метафоре, он стремится к несоответствию (диссонансу) и приглашает нас посмотреть на хорошо упорядоченную последовательность как потенциально разорванный шум. Безусловно, жизнь человека можно осмыслить через динамику движения вперед. Тем не менее, если мы должны поразмыслить о структуре начала и окончания и поставим «так» первым, то, несмотря на то, что временной интервал останется тем же самым, он будет нести совершенно другой резонанс (отклик). Он содержит диссонанс (несоответствие), который и является тем материалом, который приносят нам наши пациенты. Более того, Кермоуд указывает на опасность снисходительности, доходящей до состояния безразличия, которое производит поверхностное впечатление, что все в порядке, в то время как общество движется в направлении тоталитаризма. Время от времени часам требуется перенастройка восприятия доминирующих диссонирующих ритмов. «Тик-так» - это человеческое повествование, заполняющее вакуум времени, когда часы движутся только вперед. Психоанализ обладает свободой ментально избавляться от подобных оков и, при необходимости, отправляться назад во времени для того, чтобы вновь обрести утраченные объекты или историю пациента. Это является также ценностью après coup[10] или Nachträglichkeit[11], что дает возможность вернуться в прошлое и бессознательно переоценить выгравированный в сознании след. Повторное обретение утраченных объектов, конечно, есть само по себе еще один мифический поиск, но тот, во время которого возможно смещение равновесия от того, что может восприниматься как магическое преследование судьбы, к тому, что личность может обладать большей ответственностью за собственные причинные связи. Это означает выход из рутины рабского, бессознательного стремления продолжить ту жизнь, в которой мы выросли, в том числе с теми восприятиями, заблуждениями и предрассудками, как если бы наш характер и объектные отношения были зафиксированы непредвиденными жизненными обстоятельствами, как нечто забетонированное, что не может и не должно быть изменено. Под бессознательной фантазией о том, что все закреплено раз и навсегда, содержится страх перед вопросом «что же дальше?». Что делать с жизнью в пустом пространстве без заплаты, которая, кажется, могла бы удерживать все вместе? С этого места психоаналитический диалог может стать созидательным, позволяя снять заплату для того, чтобы могло начаться исцеление. Для того, чтобы свободно рисковать, чтобы быть живым, чтобы оставаться живым даже тогда, когда длинная тень переходит в темноту.

Перевод с англ. Ю. Колчинской

Научная редакция Т. Пушкарёвой

 

Psychoanalysis, Analytic Societies and the European Unconscious

Annotation

The author propose to meander, be a flaneur, around the themes of alterity, the issues around the other, trauma, prejudce, totalitarianism in relationships between the child, adult, family and nation. In this paper the author will look at this through the lens of European history culminating in the violence and tragedy of the twentieth century. His thesis is that such a historical and social matrix has profoundly affected analytic societies as they have coped or failed to cope with the ensuing terrors in the two world wars and beyond and that such specific scars in analytic societies remain and cause disturbance and dysfunction.

Keywords: Psychoanalysis, Analytic Society, European Unconscious, Trauma.


[1] Шетл – в переводе с идиш «городок» или «местечко». Так называли места расселения евреев в Восточной Европе 18-20 вв. (прим. пер.)

[2] Civitas (лат.) – город, государство, граждане (прим. пер.)

[3] Пуантиллизм – теория и техника живописи раздельными точками или прямоугольниками чистых цветов (прим. пер.)

[4] EPF – Европейская Психоаналитическая Федерация

[5] IPA – Международная Психоаналитическая Ассоциация

[6] КБТ – когнитивно-бихевиоральная терапия

[7] Контрапунктический – имеющий отношение к контрапункту (В музыке: одновременное движение нескольких самостоятельных мелодий, голосов, образующих гармоническое целое (многоголосие), а также учение о таком движении) (прим. пер.).

[8] Arbeit mach frei (нем.) – «Труд делает свободным» или «Труд освобождает». Эта фраза в качестве лозунга была размещена на входе многих нацистских концентрационных лагерей. (прим. пер.)

[9] Бернардо Беллотто, прозванный Каналетто, родился в 1720 году в Венеции. Покинув в возрасте 26 лет родину, он в 1747 году прибыл в Дрезден и через год стал придворным живописцем курфюрста Фридриха Августа II. Он жил и писал свои картины в Дрездене с 1747 по 1758 год и с 1761 по 1767 год — семнадцать лет. С 1758 по 1761 год он работал при мюнхенском и венском дворах, где также создал немало выдающихся картин. В 1767 году художник навсегда покинул Дрезден и переселился в Варшаву, став придворным живописцем польского короля Станислава Августа Понятовского. В Варшаве Каналетто прожил тринадцать лет, до самой своей смерти в 1780 году. Придворный живописец польского короля создал двадцать четыре полотна с видами Варшавы, а также много пейзажей и картин на исторические сюжеты. (прим. пер.)

[10] après coup – перевод на фр. с нем. Nachträglichkeit

[11] Nachträglichkeit – термин, введенный Фрейдом, означает «последействие» или «отсроченное действие» (прим. ред.)

Литература: 
  • Akhmatova A. In Scanning the Century Ed P. Forbes Penguin, 1999, p. 67.
  • Auestad L. Subjectivity and Absence: prejudice as a psychosocial theme. In L. Auestad (Ed.) Psychoanalysis and Politics. Exclusion and the Politics of Representation. London Karnac, pp 29-42, 2012.
  • Freud S. (1900). The Interpretation of Dreams. S.E., 4, pp.1-627.
  • Freud S. (1924) Neurosis and Psychosis. S.E, 19. pp.147-154.
  • Heaney S. The Human Train, in Faber and Faber. 2010.
  • Kermode F. The Sense of an Ending: Studies in the Theory of Fiction with a New Epilogue, Oxford: Oxford University Press, 2000.
  • Mitscherlich A. & Mielke F. Doctors of Infamy: the Story of the Nazi Medical Crimes, New York, NY, 1949.
  • Mitscherlich A., & Mitscherlich M. (1967). The Inability to Mourn: Principles of Collective Behavior. New York: Random House, 1975.
  • Young J.E. The Texture of Memory – Holocaust Memorials and Meaning. New Haven: Yale University Press, 1993.