В этой статье основные идеи психоанализа рассматриваются в качестве контекста применения классической психоаналитической теории в практике терапии пары. Продемонстрировано, что инфантильная сексуальность и агрессия играют важную роль и воздействуют на межличностное взаимодействие членов семьи. Навязчивое повторение структурирует взаимодействие в браке, а также динамику, возникающую в отношениях между поколениями. Традиционное акцентирование внутрипсихического классической эго-психологией переносится на межличностную арену, и автор  предлагает в качестве добавления к мифам об Эдипе и Нарциссе миф, который резонирует с этим смещением акцента.  Вводя понятие «процесс Пигмалион-Галатея», автор акцентирует универсальную попытку изменить психическую динамику другого или других. Этот, в конце концов, обоюдный процесс начинается с отзеркаливания младенца его родителями, что включает также и овладение языком. В результате значительная часть человеческого взаимодействия подпитывается попытками переделать окружающих в соответствии с  нашими собственными представлениями о них, а также их реактивной податливостью или сопротивлением этой динамике. Три клинических иллюстрации представлены, чтобы продемонстрировать, как эти феномены проявляют себя в супружеском взаимодействии и в сновидениях.

От классики к современности

Почти в любом виде искусства (музыка, танец, живопись, театр), в таких науках, как физика и математика, в образовании и даже в самой истории истоки и начальные этапы часто рассматриваются и считаются классическими.

Психоанализ является в этом смысле уникальной дисциплиной, его исходное развитие осуществлялось одним человеком более ста лет назад. Изучая и занимаясь лечением истерии, Фрейд обнаружил, что его пациенты страдали не от физических недугов, а - как и все люди с незапамятных времен, включая его самого, они имели определенные универсальные психологические конфликты, которые представлены уже в греческих и других мифах. Одиссея Фрейда началась с мифов об Эдипе (Freud, 1950, стр. 265, письмо 71 [1895]) и Нарциссе, хотя последний не был упомянут явно (Фрейд, 1914). Несмотря на то, что эти комплексы или типы характера берут свое начало из жизни семьи, классическая версия психоанализа, его теория и практика, более века делала акцент на внутриличностных конфликтах и индивидуальной терапии.

Сославшись на Фрейда в начале данной статьи, я иллюстрирую одну из характеристик раннего развития классического психоанализа. Десятилетиями, возможно, в течение полувека, статьи редко писались без того, чтобы в первых стоках не процитировать его работы. Лечение осуществлялось, согласно состоянию науки 19-го века, с использованием медицинской, или, более точно,  хирургической модели. После интерпретации или устранения защит от бессознательных желаний и влечений пациент достигал большего контроля над своей жизнью: «Где было Оно, должно стать Я» (Freud, 1933, рр. 80). Не углубляясь в сложную историю психоанализа, я только подчеркиваю сложившуюся ортодоксальность. К середине 50-х годов 20-го века эта ортодоксальность, логически обоснованная научным подходом 19-го века, достигла своего апофеоза, и Эйслер (1953) написал «классическую» статью о пределах и отклонениях от идеальной модели лечения. В данном контексте семейная терапия была немыслима. Однако 25 лет назад в частной беседе Эйслер заметил, что на заре своей практики он проводил «лечение семьи»; например, он вспомнил, что обеспечил косвенное лечение школьной фобии ребенка путем анализа латентных фобических конфликтов матери.

С другой стороны, на ранних этапах развития системной семейной терапии, с присущей этому методу собственной ортодоксальностью, считалось, что индивидуальные встречи – это нарушение надлежащей техники. Это иллюстрирует тенденцию большинства школ психотерапии к обращению в свою веру и к установлению произвольных правил с тем, чтобы отличаться от конкурирующих школ. Рано или поздно, классическая парадигма приводит к «неоклассицизму» - в психоанализе к «нео-фрейдизму» - и реже к плюрализму теорий и техник. Приложение психоаналитической теории к семьям, парам и группам – возможно, наиболее радикальное нововведение или отступление от ортодоксальной теории и практики – оценивается как революционное изменение парадигмы (Sander, 1979). Этот давно назревший выпуск «Психоаналитических исследований» является первым, в рамках психоаналитического журнала, всеобъемлющим обзором применения различных психоаналитических теорий к терапии пар.

Почему я сделал это короткое историческое введение? Есть две причины. Во-первых, я хочу подчеркнуть, что, несмотря на множество современных изменений в психоаналитической теории и технике, большинство из нас, работающих в данной области, разделяют некоторые центральные идеи. История психоанализа насыщена не очень то рациональным, но очень человеческим противодействием общепринятому конвенционному здравому смыслу.  На уровне групповой психологии мы обнаруживаем это в вечной  конкурентной и нарциссической борьбе между старым и новым. Иногда это отражает здоровую нарциссическую часть соперничества, а иногда это ведет к разрушительным расколам, которые часто выплескивают младенца (то есть инфантильную сексуальность) вместе с водой из ванны. Мы даже можем считать конфликты, присущие истории психоанализа, подтверждением самой психоаналитической теории.   

Центральные концепции психоаналитической теории и их относимость к терапии пар

«Его величество младенец» (стр. 91)  – это одна из попыток Фрейда (1914) описать грандиозные и всемогущественные фантазии, относящиеся к младенчеству и раннему детству, которые дают родителям возможность вновь пережить их собственное нагруженное магическими фантазиями младенчество. Конечно, эти грандиозные фантазии, следствие беспомощности и уязвимости ребенка, произрастают из того, что Фрейд (1926, рр. 137-139) описал как ранние бедствия детства: потеря объекта любви, потеря любви объекта, кастрация, наказание со стороны совести и несоответствие собственным идеалам.

Став тодлерами¹⁾, мы должны оставить безопасное пространство на коленях у наших родителей, где интроекция и идентификация, через зеркальное копирование и  подражание родителям, дает начало развитию независимого ощущения идентичности, или самости.  Мы не только должны научиться отделяться от наших первых объектов любви, инкорпорируя их части в процессе отделения, но мы также должны усвоить, что любовь этих взрослых оказывается обусловлена тем, насколько мы соответствуем их требованиям. Эти универсальные нарциссичечкие условия изменяются, когда ребенок впервые обретает способность говорить «нет» (Spitz, 1957). Теперь, все еще подражая и идентифицируясь с теми, кто о нем заботится, ребенок использует «нет», чтобы установить степень сепарации, доминирования и подчинения; это «нет» определяет последующую эдипальную стадию развития, чтобы не сказать и о более поздних этапах, включая смерть (по сути, как отрицание смерти). Вспомним здесь строчку Дилана Томаса (1979) из стихотворения, посвященного его отцу: «Не погружайся кротко в ласковую ночь».  Зрелые производные способности говорить «нет» – провозглашения независимости и контроля – приводят к, по-видимому, бесконечным конфликтам в повседневной жизни. Споры по поводу опозданий или незначительных различий во взглядах могут инициировать чувство брошенности, ощущения, что «не сойтись во мнениях» или что «нет согласия». Споры по поводу неубранных носков, по поводу обеда, не поданного вовремя, по поводу посуды, которая копится в раковине, перекликаются с детским опытом, когда от тебя ожидали подчинения  диктату старших.

И после этих унижений раннего детства мы должны прийти к соглашению с реальностью относительно половых различий. Обнаружение анатомических различий вызывает новую волну агрессии. Мальчики, опасаясь, что их назовут «девчонками», и уже стремясь избежать идентификации со своими матерями, могут отдаляться от девочек, которые являются миниатюрными версиями их матерей, или объединяться с другими мальчиками, чтобы изводить их. Они также могут, переживая отсутствие внимания со стороны отцов или опасаясь соперничества с ним, предпочесть идентифицироваться со своими матерями – покидая, таким образом, область конкуренции с отцами, с тем, чтобы быть любимыми ими.

Девочки биологически и, до недавнего времени, культурно имели тенденцию подавлять открытое соперничество и агрессию. Они борятся со своей амбивалентностью по отношению к противоположному полу; они представляют, что однажды они вырастут и станут такими, как их отцы, или у них будут дети, как у их матерей (Chodorow, 1979), или они затмят своих матерей своими достижениями. И мальчики, и девочки должны выработать уникальную смесь своего неотъемлемого бисексуального потенциала.

Чувства по поводу половых различий еще больше усложняются как у мальчиков, так и у девочек благодаря растущему пониманию того, что они ощущают неполноценность и зависть по отношению к своим родителям, что ведет к  сильным агрессивным и конкурентным чувствам. Идентифицируясь в разной степени с каждым из родителей, а также с другими значимыми взрослыми, они метаболизируют какую-то часть этой агрессии. Они воображают, что воплотят свои честолюбивые фантазии – быть супермэном или супермамой, которые могут «иметь все», когда станут взрослыми.

Детям также приходится иметь дело с чувством вины и тревогой, которые возникают, когда их агрессивные и сексуальные фантазии, кажется, близки к осуществлению. Например, когда ребенок получает предпочтение или воображает, что получает предпочтение одного из родителей относительно другого или относительно сиблинга, это готовая почва для повышенного чувства вины, особенно если подобное предпочтение подкреплено бессознательным сговором со стороны другого родителя или сиблинга. Эти чувства могут проявляться как низкая самооценка, повышенная уязвимость, тревога, связанная с успехом и/или как преднамеренное поведение с целью получить наказание. Все эти детские конфликты вносят свой вклад в структуру личности взрослого человека. Разнообразными способами они повторяются или преобразуются в повседневной жизни, особенно в браке.

Эти повторения проявляются в множественных «переносах», которые мы осуществляем на значимых других в нашей жизни. Мы поступаем с другими так, как поступали – или нам кажется, что поступали – с нами. Мы стараемся избежать потерь, тогда как ведем себя, что парадоксально, таким образом, который приводит к потерям. Мы стараемся доминировать или позволяем себе быть доминируемыми; мы ни перед чем не останавливаемся, чтобы достичь успеха, или, столь же часто, уклоняемся от успеха, чтобы избежать наказания за него. Не столь удивительно, что длительные взаимоотношения в паре часто являются зоной боевых действий. Эти конфликты и паттерны поведения (внутрипсихические и/или межличностные), попадают во внимание индивидуального терапевта тогда, когда у пациента они достигают уровня неприемлемой боли, или во внимание семейного терапевта, когда они  приводят к межличностным конфликтам. В традиционной индивидуальной аналитической терапии эти переносы и связанные с ними контрпереносы переживаются, интерпретируются и, в идеале, прорабатываются. В терапии пары в фокус попадают уже действующие переносы in vivo (в естественных условиях) внутри пары, хотя вскоре дает о себе знать и переносы на терапевта.

То, что внутренние конфликты, присущие каждому человеку, разыгрываются со значимыми другими, чьи конфликты так часто являются комплементарными и разделяемыми, и является ключом к применению аналитической теории в терапии пары (Main, 1966; Sander, 1989).

«Процесс Пигмалион-Галатея»

Необходимое смещение с фокуса на внутрипсихическом в индивидуальном психоаналитическом лечении в сторону межличностного фокуса в терапии пар привело меня к тому, чтобы ввести еще одно основанное на мифе понятие в наш психоаналитический лексикон (Sander, 2002). Я определяю процесс Пигмалион-Галатея как попытки всех без исключения людей, отдельных ли представителей, или групп, изменить другого человека или группы других людей, главным образом, ради собственных нужд или в соответствии с тем, как они воспринимают этих других. Такое влияние зачастую является нормативным (как в воспитании детей, образовании, браке, управлении и религии) но может легко, будучи чрезмерным, способствовать возникновению психопатологии, межличностной дисфункции и политической демагогии. Наиболее драматичную иллюстрацию тому в иудейско-христианской традиции можно обнаружить в Книге Бытия, которая описывает наше долго сохранявшееся убеждение, что всемогущий Бог создал нас по своему образу и подобию. Если полагаться на изложенную в ней точку зрения, это привело к 6000 лет творчества и  разрушения. В то время как естественные науки нашего времени, кажется, близки к тому, чтобы клонировать людей или их органы, религиозные лидеры, как совсем недавно папа Иоанн Павел, закономерно предостерегают нас от попыток заместить Бога. Возможно, теперь мы идентифицируемся с Богом, которого мы создали по собственному образу и подобию, как уже случалось раньше с богами античности. В статье, которую я только что упомянул (Sander, 2002), я распространил процесс Пигмалион-Галатея также и на группы. Взять, к примеру, конфликты между резными терапевтическими парадигмами, между нациями и между религиями.

То, что я называю процессом Пигмалион-Галатея, есть не что иное, как вездесущий перенос-контрперенос с его современным акцентом на биперсональной природе психоаналитической ситуации. Эта основополагающая концепция (ставшая таковой с момента зарождения психоанализа), наряду с бессознательными фантазиями и конфликтами, привносящими силу инфантильной сексуальности из прошлого в настоящее, и ролью агрессии, вины, стыда, а также относительной нейтральностью терапевта, легко применима к парам вследствие разделяемой природы центральных конфликтов у индивидуумов, тесно связанных друг с другом.

Психоаналитическая теория представляет собой, по сути, суждение о том, как сложная фантазийная внутренняя жизнь каждого ребенка во взаимодействии с окружением становится интрапсихически структурированной, а затем «пигмалионизированной» в его или ее текущей семейной или профессиональной жизни. Такие защиты, как проекция, интроекция и идентификация, а также навязчивое повторение особенно релевантны в межличностном контексте.

В «Пигмалионе» Джорджа Бернарда Шоу (1913) Генри Хиггинс находит  «ужасно интересным взять одно человеческое существо и превратить его в совершенно иное, создав для нее новую речь» (стр. 69). В конце пьесы Элиза Дулитл, по существу, говорит «нет» и покидает его. На самом деле, все защиты, даже те, которые мы считаем интрапсихическими, имеют отношение к межличностному взаимодействию. Например, защиты избегания и отрицания внешних событий и внутреннего конфликта, берущие свое начало в младенчестве, впоследствии воздействуют на окружающих: их держат на расстоянии вытянутой руки или отвергают другими способами.

Клиническая иллюстрация: Начало брака (Мэри и Дэниел)

Трансферентный аспект брака возникает еще во время ухаживания, если не раньше. «Я хочу девушку, точно такую, как девушка, что вышла за дорогого папулю». Бессознательный радиолокатор каждого человека ищет «другого», чтобы тот дополнил его или ее психологическую структуру. Если появляются изощренные иделизирующие, очерняющие, завистливые фантазии о любящем и/или преследующем другом, это значит, что мы уже оказались в царстве интрапсихических фантазий, и связанные с ними конфликты скоро будут разыграны в процессе ухаживания.

Чтобы проиллюстрировать, как это начинается на самых ранних этапах, я коротко опишу празднование обручения пары, которая была направлена ко мне их личными психоаналитиками. Сейчас им за тридцать, Мэри и Дэниел поженились на Юге жаркой летней ночью несколько лет назад. Дэниел, юрист и непрофессиональный музыкант, воспользовался возможностью позабавить гостей, пока не подали десерт. Наслаждаясь их благосклонным вниманием, утратив чувство меры и  уважения к своей невесте, он оккупировал центральную сцену, в то время как торт «Печеная Аляска» таял, а Мэри была вне себя от гнева. Итак, их первый праздник в качестве пары начался ссорой по причине его пренебрежения по отношению к ней, тогда как сам он стал центром внимания. Все подобные события, конечно, сверхдетерменированы самым замысловатым образом.

Дэниел, одаренный ребенок, был старшим из двоих детей иммигрантов, принадлежавших к низшему среднему классу, которые видели в нем своего спасителя и бесконечно баловали его своим вниманием. Мать Дэниела наговаривала на отца и младшего, вечно беспокойного, ребенка, одновременно придавая слишком большое значение Дэниелу и его не погодам развитой сообразительности.

Дэниел занимал центральную сцену в семье, он продолжил в том же духе на праздновании обручения и, в дальнейшем, в браке. В течение пяти лет, пока продолжалось ухаживание, он всякий раз выражал недовольство, когда ее внимание было направлено не на него. Несмотря на свое плотное расписание, она была внимательна к его требованиям, и по сей день угождает ему, хотя эпизодически приходит в ярость из-за того, что он не отвечает взаимностью на ее заботу о нем. Он уделяет ей недостаточно внимания, но каждый вечер звонит родителям, чтобы узнать, как у них дела. Он должен давать им что-то, ради чего стоит жить, и продолжает выполнять свою роль спасителя. Его гнев, отщепленный от них из-за чувства вины,  был перенесен на его жену.

С другой стороны, многие годы родители Мэри считали ее низшей по сравнению со старшей и более яркой сестрой, которой особенно благоволил их отец. Взаимоотношения Мэри и Дэниела повторили структуру их сиблинговой констелляции. Таланты ее сестры приветствовались, а его брат считался чуть ли неполноценным. В совместной терапии Дэниел постоянно принижал Мэри, которая является хорошо образованным юристом. Дэниел, таким образом, держит на расстоянии свою бессознательную идентификацию с очерненной стороной своего брата и отца путем смещения и проецирования неполноценности на нее. Упорствуя в таком очернении до тех пор, пока Мэри не взорвется, он вновь переживает опыт, связанный с его гиперэмоциональной «нарциссичной» матерью. На протяжении всех лет брака он часто характеризует ее как «нарциссичную». На самом деле, она весьма склонна жертвовать собой. Мэри чувствует, что должна прекратить играть в “Trivial Pursuit” из-за его склонности унижать ее даже перед друзьями. В ответ она бесконечно критиковала его манеры и таким образом смещала и давала выход почти полностью подавленному гневу на своих родителей. Ее мать умерла, когда она была подростком, и, как раз когда она начала завоевывать признание со стороны отца, когда ей было немного за двадцать, он погиб в результате несчастного случая. Ее вина за раннюю смерть родителей и вина Дэниела за его преждевременный успех как в эдипальном, так и сиблинговом соперничестве способствовали их бесконечным стычкам друг с другом. Они служили примером одного из бесспорных замечаний Фрейда (1919) по поводу «несчасных браков»: «они удовлетворяют, в частности, чувство вины, потребность в наказании, которая заставляет многих пациентов так крепко держаться за собственные неврозы. Безрассудным выбором в браке они наказывают сами себя» (стр. 163). То, что Фрейд использует слово «держаться» указывает на лежащие в основе проблемы сепарации присущие таким «бесконечным» союзам. Берковиц (1999), делая обзор некоторых направлений в психоаналитической терапии пар, подчеркивал то, как часто игнорируется бессознательная вина в нашем понимании пар, ведущих свой вечный бой.

Первичная констелляция переноса Дэниела и Мэри на меня носила характер соперничающих сиблингов. Я чаще склонялся на сторону Мэри – мы все трое часто рассматривали этот процесс. Когда я поступал таким образом, Дэниел чувствовал, что я его «критикую», а Мэри получала поддержку, которой она так жаждала. Такой часто разыгрываемый триангулярный перенос, когда терапевт оказывается на стороне одного из партнеров, необходимо исследовать, как только он возникает.

Разделенный бессознательный конфликт и сновидение в терапии пар 
(Ричарди Кэтрин)

Ричард, 33-хлетний ученый-экономист, и Кэтрин, 28-милетняя редактор, на тот момент беременная, пришли на консультацию, так как их восьмилетний брак разрушался. (Я описал этот случай более детально: Sander, 1989.) Изначально их кризис был связан с беременностью, которую Кэтрин хотела, а Ричард, чувствуя себя неготовым к отцовству, нет. Когда Ричарду было семь лет, отец оставил его и его трехлетнего брата наедине с могущественным «матриархатом» в лице их матери и бабушки. Он не видел отца, пока не достиг зрелого возраста. Тогда он узнал, что мать и бабушка выставили отца из-за его внебрачных связей.

У Кэтрин также был младший брат, и она также выросла в доме, где царили женщины, с отстраненным отцом, который тоже был экономистом. Важно знать, что пара Кэтрин и Ричард встретились за девять лет до описываемого момента, когда Кэтрин еще училась в колледже и только что сделала аборт. Когда они встретились, он очень помог ей и отчасти бессознательно разделил «ее» чувство вины по поводу аборта. В течение курса терапии они признали общие для них обоих  отягощенные чувством вины импульсы детоубийства по отношению к своим младшим сиблингам. За три года до того, как Ричард и Кэтрин начали терапию, младший брат Кэтрин упал в шахту лифта и разбился насмерть, и она чувствовала, что ее теперешняя беременность отчасти является попыткой замещения брата. Однако их вина за сиблинговое соперничество, а также явная эдипальная вина, способствовала бесплодному и холодному супружеству,  которое перемежалось внебрачными связями Ричарда.

В конце концов, Кэтрин решила, как более сильная из них двоих, сделать аборт. Это укрепило ее точку зрения, что мужчины ущербны, а женщины – храбрые и сильные. Ее мнение о женщинах как более сильных, чем мужчины, повторяло очевидную констелляцию, присущую их родительским семьям.

На пятом месяце терапии Кэтрин предложила, чтобы Ричард рассказал сновидение, которое он увидел в то утро. В ночь, когда приснился сон, рассерженная Кэтрин покинула их общую спальню. У нее была ментсруация, и она поняла, что снова не забеременела. В сновидении Ричарда он был на крыше высокого городского здания. Люди играли в бейсбол, но там не было ограждений, и младший брат некой сестры свалился с крыши. Ричард пытался убедить мать сделать что-нибудь, но ей было все равно. В ответ на этот сон Кэтрин спонтанно пересказала эпизод из детства Ричарда. Когда ему было шесть лет, он попал в автомобильную аварию вместе со своим отцом и братом после того, как они играли в бейсбол. Ричард сидел между отцом и братом и был защищен, но его брата выбросило из окна автомобиля, и он был госпитализирован с травмой ноги. Всплыло также более позднее воспоминание об игре в бейсбол с братом. Подавая мяч брату, Ричард попал ему по голове – этот несчастный случай стал причиной того, что его брату пришлось перенести операцию  по исправлению носовой перегородки.

В середине сессии я спросил Кэтрин, узнала ли она ту сестру, чей брат упал. Она была ошеломлена, что не увидела связи со своей собственной историей. Я вновь отметил их склонность подавлять свои собственные истории из прошлого и перемещать конфликты на другого. Я указал на присущую им обоим амбивалентность и вину по поводу их взаимоотношений с младшими братьями и спросил их, почему они так хотят детей, хотя в отношениях все совсем не так, как им бы хотелось. В этом контексте Кэтрин вспомнила, что, когда ее брат умер, она, на самом деле, сказала себе, что никогда не будет иметь детей,  хотя уже через несколько месяцев она начала вновь говорить о своем желании забеременеть.

Интересно, что в этом эпизоде со сновидением общую доминирующую позицию занимала Кэтрин, предложившая для исследования сон Ричарда. Более того, как Кэтрин, так и Ричард использовали сновидение, чтобы подавить свои собственные конфликты и переместить их на другого. Подобные смещения осуществляются легче, если партнеры имеют одинаковые конфликты или сходные истории. Манифестное содержание сновидения Ричарда сконцентрировалось вокруг смерти брата Кэтрин, которая произошла не так давно, тогда как ее ассоциации к сновидению сместили фокус на несчастный случай из детства с братом Ричарда. Все это представлялось в контексте еще одной утраченной беременности и отвержения Ричарда накануне со стороны Кэтрин, когда она ушла спать в другую комнату. Таким образом, Кэтрин олицетворяла мать, которой был безразличен мальчик, который был репрезентацией его самого.

В этом конкретном случае именно невротическая связь играла в этих взаимоотношениях основополагающую роль и удерживала их вместе. Когда они решили развестись, я направил Ричарда на анализ, а Кэтрин, которая чувствовала, что в меньшей степени нуждается в помощи, на менее интенсивную индивидуальную терапию.

Противоборствующая пара: «По-моему» (Луиза и Лари)

Я работал с каждой из этих пар до того, как предложил концепцию «процесс Пигмалион-Галатея», а этот процесс очевиден почти в любой консультации с новой парой.  Цель психоаналитической терапии пары состоит в том, чтобы смягчить этот процесс, с тем чтобы оба партнера смогли увидеть друг друга в более ясном свете, будучи свободными от необходимости изменять друг друга посредством переносов. Пара, которую мы только что обсудили, Кэтрин и Ричард, пришли в кризисе – в несогласии по поводу того, заводить ли им первого ребенка – и был небольшой шанс найти компромисс. В следующем случае, который я также уже описывал (Sander, 1998), пара консультировалась со мной относительно того, заводить ли им третьего ребенка. Луиза и Лари были интеллигентной парой, им обоим было за сорок. Луиза настаивала на том, чтобы завести ребенка и угрожала развестись, не получит того, чего хочет. Лари чувствовал, что они не могут себе позволить третьего ребенка. К тому же, его рабочий график был более гибким, что позволяло ему быть «нянькой», но он не хотел брать на себя ответственность за еще одного ребенка. Если бы он пошел на уступки, это было бы просто очередной капитуляцией перед многочисленными требованиями, которые она к нему предъявляла в течение десяти лет их брака, и этот паттерн – также как у Дэниела с Мэри со дня их свадьбы – имел место с самого начала. Перед свадьбой Луиза настояла на большем обручальном кольце и не приняла всерьез тревоги Лари по поводу финансов, сочтя их безосновательными. Они были неспособны понять точку зрения друг друга. Она хотела создать копию своей родительской семьи: состоятельной, где было трое детей, где отец всегда «получал то, что хочет», а он был единственным ребенком родителей, принадлежавших низшему среднему классу, которые чувствовали, что могут себе позволить только одного ребенка.

Несколько слов о том, как терапевт использует собственную личность. В один из моментов терапии Лари заговорил о том, как он не любит сиблингов Луизы. Это заставило меня думать о переживаниях, которые я испытывал до того, как родилась моя сестра: единственный ребенок тогда, девяти лет от роду, я просил родителей о братике или сестричке. Идентифицируясь с Лари, я спросил, как он себя чувствовал, будучи единственным сыном. Лари вспомнил, как однажды его родители обсуждали вопрос о втором ребенке, когда ему было около шести лет. Когда ему сказали, что ему придется разделить его маленькую комнату с братом или сестрой, он закричал: «Нет! Нет!» Казалось, на сессии он вспомнил то отношение с тем же аффектом. Я заметил, что один из старших детей Луизы и Лари сейчас в том же самом возрасте, в каком был Лари, когда его родители подняли вопрос о втором ребенке. Эта параллель не была бесплодной для него. Он повторил свой зарок бывать дома больше, чем бывал его отец. Он понял, что его гнев по отношению к Луизе напрямую связан с длительными отлучками из дома его отца. Ее идентификация с деспотическим отцом также была замечена и признана. Латентная женская идентификация Лари, оцениваемая им как подчиненная, была акцентирована, когда он заявил, что снова уступить желаниям Луизы было бы «равносильно тому, чтобы отдать на отсечение мою правую руку». Лечение этой пары также включала интерпретацию сновидений, время от времени специальные задания и, в конце концов, включение их в группу для пар, которую я организовал. Я добавил эти детали, так как, будучи аналитически ориентированным супружеским терапевтом, нужно держать в голове теорию, но быть гибким.

В самом начале их терапии я попросил Луизу и Лари прочитать передовицу в «Нью-Йорк Таймс» о непримиримости Палестино-Израильского конфликта. На следующую сессию они пришли, не прочитав материал. Я интерпретировал их протестный отклик на мою просьбу как согласующийся с их структурой характера, в целом нацеленной на противодействие. Несколько месяцев спустя я попросил их посмотреть постановку «Зимней сказки» Шекспира. Это пьеса о короле, который был готов погубить семью из-за своей невротической ревности. Я подумал, что, может быть, Луиза увидит параллель с тем, как она готова разрушить свою семью из-за желания иметь еще одного ребенка. Когда они пришли вновь, они отметили эту параллель, и, к тому же, Лари говорил о своей идентификации с королем, который слег, когда его жена была беременна очередным ребенком – об этой детали я и забыл!

По моему опыту, пары в какой-то момент терапии достигают плато, обычно приблизительно через год, в то время как подспудные проблемы могут сохраняться. В таком случае, есть три альтернативы: мы завершаем работу, я рекомендую пройти индивидуальную терапию (чего не желали ни Лари, ни Луиза), или партнеры начинают посещать терапевтическую группу для пар (от чего большинство пар поначалу отказываются, боясь утратить интимность). Одна из причин, по которой я рекомендую групповую терапию состоит в том, что брак стал абсолютно частным институтом, и у пары есть только родительские семьи и собственные идиосинкразические фантазии о браке. Групповая терапия для пар сочетает поддержку (члены группы идентифицируются друг с другом) с вызовом (вызовами трансферентным искажениям, свойственным супружеским парам). Таким образом, каждый из партнеров может начать видеть в другом не воссоздание своей прошлой жизни, а человека с определенными особенностями и чертами характера, которые невозможно было признать из-за того, что, по своей природе, брак перегружен переносами. Опыт группы обычно является опытом хорошей, но не безупречной семьи, и этот опыт ведет к новым способам понимания себя и своего супруга, а также к последующему уменьшению агрессии. Кроме того, манифестная проблема одной из пар часто затрагивает у других такие латентные конфликты, которые могли бы никогда не выйти на поверхность в обычной работе с парой.

Однажды во время групповой терапии Луиза пришла, негодуя по поводу борьбы за власть между двумя ее руководителями-мужчинами. Она сердито  объявила их сражение состязанием, у кого больше пенис. Я упомянул ранее, что страх Лари быть в женской позиции (подчинясь требованию Луизы) был выражен в его отказе «отдать свою правую руку». Идентифицируясь со  своей матерью (у которой было трое детей), она, к тому же, идентифицировалась с отцовским доминированием в семье. У Луизы была собственная манера построения отношений с Лари. Я не интерпретировал ее маскулинное соперничество, но в данном случае предположил, что иметь ребенка – для женщины может быть способом продемонстрировать свою власть. Это Луиза смогла признать.

Подводя итоги, можно сказать, что «классически» ориентированная психоаналитическая психотерапия пары полагается на базовую психоаналитическую теорию, на интерпретации и на гибкость, которая была невообразима на заре психоанализа.  

Перевод с английского Е. Лоскутовой

ПРИМЕЧАНИЯ:

¹⁾ Тодлер – ребенок, начинающий ходить.