Позитивная коннотация

Год издания и номер журнала: 
2000, №4
Комментарий: Глава из книги "Парадокс и контрпарадокс", вышедшей в издательстве "Когито-Центр".

Фундаментальный терапевтический принцип, который мы называем позитивной коннотацией, изначально был вдохновлен нашей потребностью не противоречить самим себе, когда мы парадоксально предписываем симптом идентифицированному пациенту. Разве мы можем предписывать поведение после того, как сами же его критиковали?

Нам легко далось не делать негативные коннотации симптома идентифицированного пациента. Однако поведение остальных членов семьи, особенно родителей, которое часто выглядело коррелированным с симптомом, ставило нас перед более сложной задачей. Шаблонное видение соблазняло на произвольные толкования - ассоциирование симптома с симптоматическим поведением “других” в соответствии с причинно-следственными зависимостями. В результате нередко оказывалось, что родители пациента вызывают у нас возмущение и гнев. Это - тирания лингвистической модели, от которой нам было трудно освободиться. Нам пришлось принуждать себя, чтобы полностью осознать антитерапевтические последствия данной ошибочной эпистемологии.

По сути, позитивная коннотация симптома идентифицированного пациента в соединении с негативной коннотацией симптоматического поведения других членов семьи равносильна произвольному разделению членов семейной системы на “хороших” и “плохих” и тем самым - лишению себя как терапевта возможности воспринять семью в качестве системной целостности.

Таким образом, нам стало ясно, что работа в системной модели возможна лишь тогда, когда мы делаем позитивную коннотацию вместе симптома идентифицированного пациента и симптоматического поведения других, - например, говоря семье, что все поведение, которое мы наблюдаем в ней в целом, вызвано, по нашему мнению, одной целью: сохранения сплоченности семейной группы. В результате терапевт становится способен воспринимать всех членов этой группы на одном уровне, избегая вовлеченности в альянсы или группировки, постоянно присутствующие в дисфункциональной семейной системе. Дисфункциональные семьи действительно склонны, особенно в кризисные периоды, к расколу и разногласиям, характеризующимся навешиванием стандартных ярлыков типа “плохой”, “больной”, “неспособный”, “позор общества”, “позор семьи” и т.д.

Таким образом, основная функция позитивной коннотации всего наблюдаемого поведения группы - обеспечение терапевту возможность работы в системной модели.1)

Возникает естественный вопрос: почему коннотация должна быть позитивной, - то есть подтверждением? Нельзя ли получить те же результаты путем тотальной негативной коннотации (отвержения)? Например, мы могли бы заявить, что и симптомы идентифицированного пациента, и симптоматическое поведение других членов семьи является “неправильным”, поскольку служат сохранению стабильности “неправильной” системы, - “неправильной”, поскольку она порождает боль и страдание. Говоря это, мы бы подразумевали, что “неправильная” система должна измениться. В этом месте следует вспомнить, что всякая живая система имеет три фундаментальных свойства: 1) тотальность (то есть система более или менее независима от образующих ее элементов); 2) аутокоррекция ( и, следовательно, тенденция к гомеостазу); 3) способность к трансформации.

Подразумевая негативной оценкой, что система должна измениться, мы отвергаем эту систему в ее гомеостатичности. Тем самым мы исключаем возможность принятия нас дисфункциональной системой, которая всегда гомеостатична. Вдобавок мы совершаем теоретическую ошибку, произвольно расценивая гомеостатическую тенденцию как “плохую”, а способность трансформации - как “хорошую”, как если бы эти две в равной мере функциональные характеристики системы являлись полярными противоположностями.

В живой системе ни гомеостатическая тенденция, ни способность к трансформации не могут считаться хорошим или плохим качеством: и то, и другое - функциональные характеристики системы, причем одно не может существовать без другого. Они соотносятся между собой согласно циркулярной модели, то есть по континуальному принципу: в циркулярной модели линейное “или-или” заменено на “более-менее”.

Однако, как указывает Шэндс, человек неутомимо стремится достичь утопического состояния неизменности отношений, “идеальной” цели воссоздания своей внутренней вселенной как совершенно независимой от эмпирических доказательств:

“Данный процесс можно рассматривать как движение к полной независимости от здесь-и-сейчас, - к освобождению от насущных физиологических нужд момента. И ученые, и философы находятся в поиске вечных истин, абстрагированных от грубого биологического события. Парадокс заключается в том, что подобное состояние в действительности несовместимо с жизнью по той простой причине, что жизнь - это постоянное движение, постоянное увеличение энтропии, и система, чтобы выживать, должна поддерживаться непрерывным притоком негативной энтропии (“негэнтропии” в смысле и энергии, и информации). Таким образом, мы сталкиваемся с извечным парадоксом - поиска стабильности и равновесия несмотря на то, что легко показать: стабильность и равновесие достижимы лишь в неорганических системах, да и там лишь в ограниченной степени. Равновесие несовместимо с жизнью или .научением: движение вперед, хотя бы минимальное, является необходимым требованием для любой биологической системы.” [1971, стр. 69-70];

Семья, находящаяся в состоянии кризиса и обратившаяся за терапией, также страстно вовлечена в преследование этой “идеальной цели”; она бы вообще не пришла к нам, если бы не боялась угрозы своему равновесию и стабильности (защищаемых и удерживаемых наперекор эмпирическим факторам). Семью, которая не чувствует этой угрозы, мотивировать на терапию много труднее.

Понятие позитивной коннотации ставит нас перед рядом противоречий и парадоксов. Выше мы уже говорили о необходимости преодолеть .свою лингвистическую обусловленность и заложенный в ней морализм. Однако мы должны пользоваться языком хотя бы для того, чтобы одобрить и подтвердить гомеостатическое поведение всех членов семьи. Само выражение одобрения, точно так же, как неодобрения2) , требует использования “моралистических” суждений.

Получается, что мы должны парадоксально использовать язык для трансценденции языка, моралистическое поведение - для трансценденции морализма. Только так мы можем реализовать системный подход, в котором морализм является совершенно бессмысленным.

Иными словами, квалифицируя “симптоматическое” поведение как “позитивное”, или “хорошее” в силу того, что оно мотивируется гомеостатической тенденцией, мы даем позитивную коннотацию не членам системы, а ее гомеостатической тенденции. Однако, можно одобрять и определенное поведение отдельных индивидов постольку, поскольку оно выражает общую направленность группы к единству и стабильности. Через такое одобрение терапевт не только заявляет о себе как о стороннике гомеостатической тенденции, но и предписывает ее.

В силу особого модуса поведения семьи при шизофренических трансакциях, описанного выше в 3-й главе, главное правило в этих семьях - запрет на любые определения отношений. Семья как бы посылает терапевтам метасообщение: “Мы можем оставаться вместе дишь до тех пор, пока не определяем отношения. Неопределение отношений существенно для стабильности нашей системы”.

Размышления приводят нас к выводу, что симптом, то есть психотическое поведение, манифестируемое идентифицированным пациентом, самой своей причудливостью и непонятностью должен препятствовать определению отношений. В этом смысле идентифицированный пациент тоже подчиняется главному правилу. Но, с другой стороны, симптом как выражение протеста подразумевает определение отношений, пусть в критической и иронической форме. На более высоком уровне абстракции получается, по сути, следующее: отношения, определенные как неопределимые, тем самым определены как несостоятельные.

В этом смысле идентифицированный пациент несет угрозу нарушения главного правила. Вместе с этой угрозой он привносит в семейную группу состояние тревоги, связанное с опасностью нарушения status quo.

Обращение семьи за помощью говорит о том, что она стремится восстановить равновесие, существовавшее в ней до манифестации симптома. И она получает это от традиционной психиатрии, которая определяет этот “намек” на возможность нового определения отношений как “болезнь” и в качестве таковой “лечит” его.

Посмотрим теперь, как и согласно какой эпистемологии работаем с этими семьями мы, когда они к нам приходят.

Основное отличие нашего подхода состоит в том, что мы не проводим границу между “симптомом” идентифицированного пациента и остальным “симптоматическим” поведением - особыми паттернами коммуникации, разделяемыми всеми членами семьи. Почему коммуникация в семье с шизофреническими трансакциями такова? Потому что ее члены не хотят контактировать между собой иначе или потому что не знают, как это можно делать иначе? По поводу этого вопроса мы можем сказать лишь то, что он означает впадение в иллюзию альтернатив, точно так же, как если бы мы решали, не может или не хочет идентифицированный пациент вести себя иначе. На самом деле мы, терапевты, на эту тему “знаем” лишь одно: все члены семьи противостоят любому изменению, представляющему опасность для их гомеостатического идеала, и поэтому мы должны присоединиться к этому идеалу (естественно, лишь на данный момент).

Таким образом, мы делаем в точности противоположное тому, что делает семья. Мы намеренно игнорируем символический и угрожающий смысл симптома как протеста и призыва к изменениям. Зато мы акцентируем и поддерживаем его гомеостатический смысл. Мы поддерживаем и поведение других членов семьи как направленное на ту же цель - сохранение стабильности и сплоченности группы.

Кроме этих фундаментальных функций, позитивная коннотация выполняет еще две важные взаимосвязанные терапевтические задачи: 1) четкого определения отношений между членами семьи, а также между терапевтами и семьей, без риска получение дисквалифицирующей оценки от семьи; 2) маркировки контекста как терапевтического.

В связи с первой из этих функций можно отметить, что в семье с шизофреническими трансакциями “аналоговая” и “цифровая” коммуникации противоречат друг другу. Трансактные паттерны семьи этого типа характеризуются стремлением не определять отношения. Каждый член семьи отказывается определять себя как того, кто определяет отношения (и тем самым устанавливает для других правила поведения), и в то же время отказывает другим в праве определять отношения (и тем самым устанавливать правила поведения для него).

Как показал Хейли (Haley) и как постоянно подтверждает наш опыт, члены семьи с шизофреническими трансакциями склонны дисквалифицировать все компоненты сообщения: автора, получателя, содержание и даже контекст, в котором оно было передано.

Хейли продемонстрировал в добавление к этому феномену еще два, тесно связанных (1959): а) ни один из членов группы не склонен декларировать или искренне признавать чье-либо лидерство в группе; б) ни один из членов группы не склонен всерьез принимать обвинения, - иначе говоря, ответственность, - за какие-либо ошибки и неприятности. Таким образом, мы можем видеть, что позитивная коннотация передает ряд сообщений на различных уровнях:

1. Терапевты четко определяют отношения между членами семьи как комплементарные к системе, точнее, к ее гомеостатической тенденции. Когда все члены семьи обнаруживают себя в идентичных комплементарных позициях по отношению к системе, это устраняет у них скрытое симметричное напряжение.

2. Терапевты ясно определяют отношения между семьей и собой как комплементарные и столь же ясно заявляют о своем лидерстве. Это делается не только посредством прямой и явной коммуникации, но и имплицитно посредством глобальной метакоммуникации, имеющей подтверждающий характер.

Таким образом, терапевты сообщают, что у них нет сомнений относительно собственного иерархического превосходства. Фактически, это означает сообщение поддерживающего и мотивирующего собственную поддержку авторитета о том, что он не имеет сомнении на свой счет.3)

Члены семьи не могут ни отвергнуть, ни дисквалифицировать контекст такой коммуникации, поскольку она соответствует доминирующей тенденции системы - гомеостатической.

Именно потому, что позитивная коннотация является одобрением, а не осуждением, она позволяет терапевтам избежать отвержения системой. Более того, не исключено, что она позволяет семье впервые испытать опыт получения открытого одобрения.

Но в то же время на скрытом уровне позитивная коннотация ставит семью перед парадоксом: почему такая хорошая вещь, как групповая сплоченность, требует наличия “пациента”?

Функция определения отношений связана с функцией маркировки контекста: четкое определение отношений, как оно описано выше, является маркером терапевтического контекста.

Резюмируя, мы можем сказать, что позитивная коннотация дает нам возможность

1) объединить всех членов семьи на основе комплементарности по отношению к системе, не давая им ни в какой форме моралистическйх оценок и благодаря этому избегая каких-либо размежевании членов группы;

2) вступить в союз с системой благодаря подтверждению ее гомеостатической тенденции;

3) быть принятыми системой в качестве ее полноправных членов, поскольку мы мотивируемы той же интенцией;

4) подтверждая гомеостатическую тенденцию, парадоксально активизировать способность к трансформации, поскольку позитивная коннотация ставит семью перед парадоксом, - почему для сплоченности группы, описываемой терапевтами как столь хорошее и желательное качество, нужен “пациент”;

5) четко определить отношения между семьей и терапевтом;

6) маркировать контекст как терапевтический.

Однако нельзя сказать, что практическое воплощение принципа позитивной коннотации вполне свободно от трудностей. Бывает, что терапевт, искренне убежденный, что дает позитивную коннотацию всем членам семьи, в действительности, сам того не сознавая, делает произвольную дихотомизацию.

У нас подобное произошло при работе с семьей, состоявшей из трех поколений, где идентифицированным пациентом был шестилетний мальчик с диагнозом тяжелого аутизма. На третью сессию были приглашены, кроме мальчика и его родителей, дедушка и бабушка со стороны матери.

Из материала, полученного на сессии, мы предположили существование интенсивной собственнической привязанности бабушки к своей дочери, которая шла навстречу этой привязанности тем, что находила разные способы нуждаться в материальной помощи. В конце сессии мы выразили дочери восхищение чуткостью и добротой, всегда проявляемыми ею по отношению к матери. Это была ошибка, что мы незамедлительно поняли по восклицанию матери: “Так значит, я эгоистична!” Ее негодование вскрыло тайное соперничество между матерью и дочерью по поводу того, кто из них великодушнее. Эта ошибка вызвала враждебность бабушки и поставила под угрозу продолжение терапии,

В других случаях семья воспринимала как негативную коннотацию то, что мы давали как позитивную. Нижеследующий пример иллюстрирует это.

Семья состояла из трех человек: отца, Марио; матери, Марты; семилетнего Лайонела, направленного к нам с диагнозом “детский аутизм”. Учитывая тесные связи этой семьи с расширенной семьей (что характерно для большинства семей с детьми-психотиками), мы пригласили на пятую сессию бабушку и дедушку с материнской стороны. На этой сессии мы смогли наблюдать поразительный повтор.

Бабушка и дедушка как пара были всю жизнь предельно симметричны в своей борьбе. Их вражда разделила семью на две части: Марту взял на свою сторону отец, властный и подавляющий человек, а ее младший брат Никола, ныне переваливший за тридцать и женатый, всегда предпочитался и чрезмерно опекался матерью, мягкой и соблазняющей женщиной.

В течение предыдущих сессий стало ясно, что Марта, “уже имея” любовь отца, страстно жаждала любви матери, - то есть того псевдо-привилегированного отношения, которое всегда было направлено на брата. Она сама говорила о своей ревности к брату, которую разделял и ее муж Марио. Марио, обычно бесстрастный и инертный, оживлялся лишь выражая протест против своего эгоистичного и инфантильного шурина, который, среди прочего, не заслуживал щедрой любви, изливаемой на него его матерью. Повтор, поразивший нас на этой сессии, заключался в утверждении, вновь и вновь произносившемся бабушкой, что она очень склонна любить тех, кого не любят. Она любила и до сих “пор любит своего сына Никола только потому, что ее муж никогда его не любил, а отдал всю свою любовь Марте. Теперь она чувствует себя обязанной любить жену Никола (бедняжка, она круглая сирота), и она по-настоящему любит Лайонела, своего внука-психотика, - прежде всего потому, что, ей кажется, Марта в действительности так и не приняла его. С того самого момента, как он родился, она заметила (и тут голос ее задрожал от глубоких чувств), что с ним обращаются “как с теленком”.

В течение сессии стало ясно, что у этой “милой” бабушки всегда был и до сих пор остается моральный императив “любить нелюбимых” (очевидно, симметричное побуждение). В конце сессии терапевты сердечно поблагодарили бабушку и дедушку за их доброе сотрудничество и отпустили семью без каких-либо специальных комментариев.

На следующую сессию были приглашены только Лайонел и его родители. Приняв во внимание материал, полученный на предыдущей сессии, мы начали с похвалы Лайонела за его величайшую чуткость. Он понял, что бабушке с ее великодушным сердцем нужно любить тех, кого не любят. Поскольку дядя Никола шесть лет назад женился, с тех пор любим своей женой и уже не нуждается в любви своей матери, бедной бабушке некого стало любить. Лайонел отлично понял ситуацию и необходимость дать бабушке кого-нибудь нелюбимого, кого она могла бы любить. И с самого малого возраста он стал делать все, чтобы быть нелюбимым. Это делало его маму все более и более нервной, все более сердитой на него, в то время как бабушка, с другой стороны, могла сохранять с ним бесконечное терпение. Только она по-настоящему любила “бедного маленького Лайонела”.

В этот момент сессии Лайонел начал производить адский шум, стуча двумя пепельницами друг о друга.

Реакция Марты была внезапной и драматической: наше обращение к Лайонелу она восприняла как внезапное откровение истины. Она дополнила нас, рассказав, что бывала просто счастлива, когда мать критиковала ее за отвержение Лайонела. “Это правда, это правда! - рыдала она, - Я чувствовала себя счастливой, когда мама говорила, что я обращаюсь с ним как с теленком. Но что мне делать теперь? [ломая руки] Я принесла своего сына в жертву своей матери! Как я могу искупить эту ужасную ошибку? Я хочу спасти моего сына... мое бедное дитя!”

Мы тут же испугались, что сделали ошибку. Ведь Марта не -только дисквалифицировала наше определение жертвы Лайонела как добровольной, переопределив ее как свое жертвоприношение, - она также сочла, что терапевты определили ее как “виновную” мать, пожертвовавшую свое дитя своей матери. Это вновь вернуло Лайонела в его позицию жертвы, и его отец, как обычно, похоже, более удобным находил молчать, оставаясь наблюдателем того, что по-настоящему его не трогало.

На этом месте сессия была прервана и команда терапевтов обсудила ситуацию; в результате мы решили вовлечь отца и вернуть его в позицию активного члена системы. Вернувшись к семье, мы мягко заметили, что Марио, в отличие от Марты, не проявляет никаких реакций на наши комментарии.

Терапевт: “Наша предварительная гипотеза состоит в том, что у Вас имеются очень основательные причины для принятия этой добровольной жертвы Лайонела.”

Марта (крича): “Его мать! Его мать! При ней Лелло [Лайонел] еще хуже! Она должна убедить себя, что Марио несчастен со мной! Что я плохая мать! Моя мать все время говорит мне, что я нетерпелива с Лелло, но она [свекровь] говорит мне, что я недостаточно строга! И я начинаю нервничать и кричать на Лелло! А мой муж просто присутствует при этом. Он никогда не защищает меня... посмотрите на него!”

Терапевт: “Давайте подумаем обо всем этом до следующей сессии. А. сейчас давайте проясним, что Лайонел не является ничьей жертвой.[поворачиваясь к ребенку] Не так ли, Лелло? Ты сам это придумал - стать настолько сумасшедшим, чтобы всем помочь. Никто не просил тебя это сделать, [поворачиваясь к родителям] Видите? Он ничего не говорит, он не плачет. Он решил продолжать действовать так же, как до сих пор, так как уверен, что поступает правильно”.

Как мы уже сказали, сначала по реакции Марты нам показалось, что мы сделали ошибку. Согласившись с нашим комментарием, она дала понять, что восприняла его как объявление себя виновной: плохой матерью, пожертвовавшей сыном в угоду своей не нашедшей разрешения связи с матерью. Отсутствие реакции со стороны отца вызвало у нас подозрение, что и он интерпретировал наше вмешательство аналогичным образом: “Поскольку моя жена ответственна за психоз Лайонела, я - хороший, невиновный и потому имею превосходство над всеми”.

Однако дальнейший поворот сессии показал нам, что наша коннотация поведения Лайонела оказалась отнюдь не ошибкой, а напротив, точно направленным ходом, раскрывшим фокус проблемы. Марта не могла принять мысль, что ее сын - вовсе не “жертвенный агнец”, а активный член семейной системы и, более того, находится в лидерской позиции. Дисквалифицируя активную позицию Лайонела, возвращая его в положение объекта воздействия, пассивной жертвы, Марта четко действовала ради сохранения status quo системы. Она попыталась вновь овладеть своей утраченной позицией псевдовласти, объявив себя “виновной” и тем самым причиной психоза сына.

Ее реакция была удобна для Марио, чья позиция превосходства в системе заключалась в том, что он занимал место обладающего противоположными качествами, то есть выглядел “хорошим” и “терпимым”. Чтобы сохранить их скрытое соперничество и продолжать семейную игру, было необходимо вернуть ребенка в его позицию жертвы. В этот момент мы могли сделать только одно: поместить Марио в ту же позицию, в которой находилась Марта, заявив, что у него тоже есть глубокие причины для принятия добровольной жертвы Лайонела. Одновременно мы поместили Лайонела в позицию превосходства как спонтанного интерпретатора предполагавшихся нужд семьи. Это подготовило нам путь для парадоксального предписания психотического лидерства Лайонела.

Примечания

1) Здесь важно уточнить, что позитивная коннотация является метакоммуникацией (фактически, неявным сообщением терапевта по поводу коммуникации между всеми членами семьи) и тем самым относится к более высокому уровню абстракции. В теории логических типов Рассела постулируется принцип, согласно которому то, что включает все элементы множества, не может быть элементом множества. Давая позитивное метасообщение, то есть сообщая об одобрении поведения всех членов множества, мы тем самым делаем метасообщение обо всем множестве.и, следовательно, поднимаемся на следующую ступеньку абстракции. (Whitehead and Russell, 1910-1913).

2) Здесь мы должны заметить, что невербальный аспект нашей позитивной коннотации полностью соответствует вербальному: никаких признаков заученности, иронии или сарказма. Мы способны на это, когда мы совершенно убеждены в необходимости присоединения к гомеостатической тенденции семьи, такой, какова она “здесь и сейчас”.

3) Здесь мы используем слово “авторитет” в позитивном смысле, как у латинского “auctoritas”, происходящего от “augere”, что значит увеличивать (делать больше) другого в онтологическом смысле.