Память и забвение. Новые грани воспоминания, повторения и проработки – отклик на статью Д. Скляра

Год издания и номер журнала: 
2016, №1

Аннотация

В статье рассматриваются истоки психоаналитического понимания механизмов человеческой деструктивности, зависти, ненависти через концепцию нарциссизма, инстинкта жизни и инстинкта смерти, а также трансгенерационной передачи травматического, деструктивного опыта нарушенных ранних объектных отношений в историко-культуральном контексте драматического 20 века, в библейской истории о Каине и Авеле и мифе об Эдипе.

Ключевые слова: психотравма, трансгенерационная передача, психоанализ, воспоминание, повторение, проработка, ранние объектные отношения, деструктивность, нарциссизм, инстинкт смерти, инстинкт жизни, мифы, Каин и Авель, Эдип, Эдипов комплекс, интеграция.

 

…Все, все, что гибелью грозит, 
Для сердца смертного таит 
Неизъяснимы наслажденья… 
…Есть упоение в бою,

 

И бездны мрачной на краю, 
И в разъяренном океане, 
Средь грозных волн и бурной тьмы, 
И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы. 
…Все, все, что гибелью грозит, 
Для сердца смертного таит 
Неизъяснимы наслажденья…

 

(А.С. Пушкин. Пир во время чумы)

 

Обширная и глубокая статья Джоантана Скляра затрагивает важные вопросы психоаналитического рассмотрения травмы, бессознательных механизмов её повторения в цепи поколений, в анализе и в аналитических сообществах в контексте европейской истории 20 века, в которой 31 год, по мнению У. Черчилля и современного британского историка Э. Хобсбаума[1], продолжалась самая жестокая и кровавая мировая война, а с 1914 по 1990 годы в мире погибли от войн и прочих насильственных актов 187 миллионов человек.

Эмоциональными и смыcловыми вертексами статьи для меня стали: образы бессознательных рельсов, по которым происходит трансгенерационное повторение травматических сценариев, желание не знать и не помнить о травме, об агрессии, деструкции, ярким примером которого стал образ памятника Миха Ульмана в Берлине, «диснеевские» заплаты архитектурной памяти в Варшаве и необходимость мужественно видеть последствия травм и оплакивать их для преодоления трансгенерационной передачи в анализе. Европа справилась с невыносимостью вида разрушенных городов наложением архитектурных запалат, но как представить, пережить, оплакать и восполнить последствия преступлений против человечества, потерю такого количества людей, разрушение жизней миллионов и их связей и, как быть со всеми непрожитыми и несостоявшимися жизнями и отношениями? Статья вызвала много чувств и ассоциаций, связанных с контрапунктом европейской, советской, российской и украинской истории и желание поразмышлять над истоками человеческой деструктивности.

Уже через 10-15 лет после окончания Второй мировой войны многим казалось, что она была в какой-то другой жизни, очень далекой, нереальной. Было ощущение, что война закончилась и все, что произошло тогда, навсегда кануло в Лету, ушло безвозвратно. Аналогичное чувство «это где-то далеко, такого не может быть у нас» было у нас в Киеве в 2000 году, во время Восточно Европейского семинара МПА и ЕПФ «Как практиковать психоаналитическую терапию в периды социальной нестабильности».

Действительно, только сейчас, как никогда раньше я глубоко чувствую и понимаю, насколько обширны и болезненны были и остаются следы Второй мировой войны и других коллективных травм 20 века в индивидуальном и групповом бессознательном нашего сообщества и нации. Только сейчас, когда в Украине идет братоубийственная война, очень остро переживаются оттаявшие элементы травматического опыта поколений наших родителей и дедов, и нашего собственного опыта носителей трансгенерационных травм.

Конечно, не только история Европы, но и вся человеческая история и культура, как и человеческая психика, переполнены агрессией, деструктивностью, человеконенавистничеством, нетерпимостью к иному, которые страшнее всего проявляются в войнах – «и брат восстал на брата», и с которой каждый из нас сталкивается в проявлениях нетерпимости к иному/чужому, в знаках недружелюбия, неуважения и недоверия в сообществах. Где же начало этих зловещих бессознательных рельсов, которые вели в концелагеря, к Гернике, Ленинграду, Сталинграду, Хиросиме, миллионам жертв и загубленных жизней, тысячам разрушенных городов?

20 век стал иллюстрацией доминирования и апокалиптического возрастания силы инстинкта смерти, который проявляется в катастрофической деструктивности, ненависти, нетерпимости, стремлении к доминированию и проявлению всевозможных форм насилия и агрессии по отношению к людям. Мы, как отдельные личности и как группы/нации смотрим на себя только с одной точки зрения, мы склонны выбирать путь незнания, травой забвения (непенф) уничтожая боль и память, избегая соприкосновения с негативными аспектами Самости, как в истории, так и в повседневности и даже в аналитическом процессе и жизни сообществ. Писатель – символист А. Белый[2] описывал наше сознание как большой многокваритирый дом, в каждом живут множество персонажей, но вместе они не соединяются...

Мне очень близка и понятна озвученная Д. Скляром идея контрапунктического подхода к многоголосию тем и смыслов, как в аналитическом дискурсе, так и в исторической и культурной перспективе.

 

Источники в современных аналитических теориях

Итак, попробуем найти источники понимания и мужества, необходимые для воспоминания, повторения и проработки травматического опыта – в современной аналитической теории и мифах, отражающих древние представления о психическом функционировании.

Одной из первых идею о первичном, лежащем в основании человеческого бытия влечении к смерти (инстинкте смерти) в своей диссертации «Деструкция как причина становления» (1912) высказала Сабина Шпильрейн, связав влечение к смерти с проблемой мазохизма. Влечение к смерти, представленное как деструкция собственного я, Шпильрейн связывала с мазохистическим отказом от собственного я (деструкцией я), который может быть основой продуктивной динамики и раскрытия творческого потенциала личности, социального прогресса и культурного развития, поскольку в реальности сексуальное влечение и влечение к смерти всегда проявляются одновременно.

Вслед за идей, рожденной С. Шпильрейн, в работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920) Фрейд пишет: В одной богатой содержанием и мыслями работе, к сожалению, не совсем понятной для меня, Сабина Шпильрейн предвосхитила значительную часть этих рассуждений. Она обозначает садистический компонент сексуального влечения как „деструктивное“ влечение».

Согласно позиции Фрейда, сексуальное влечение и влечение к смерти подчинены одному и тому же принципу удовольствия, поэтому их нельзя представлять как противоположные или противонаправленные. Сексуальное взаимодействие, так же как и деструкция приносят разрядку влечений и, таким образом, связаны с удовольствием, в отличие от принципа навязчивого повторения, который располагается по ту сторону принципа удовольствия.

В отличие от Фрейда, который считал инстинкт смерти (ИС) – немым, М. Кляйн полагала, что инстинкт смерти является врожденным и уже на первом году жизни ребенка проявляется в детских садистических фантазиях, имея четкие клинические проявления в виде жестокости сурового Супер – Эго.

Кляйн писала:

«Идея о том, что младенец в возрасте 6-12 мес пытается разрушить свою мать всеми способами, которые доступны его садистическим устремлениям, - зубами, ногтями, испражнениями и всем своим телом, и они в фантазии превращаются в оружие всех видов, – эта идея представляется нам картиной ужасающей, если не сказать невероятной. Очень трудно заставить себя признать, что столь отвратительная идея соответствует истине» (Кляйн, 1932).

Младенец сталкивается со своей полной зависимотью от матери и абсолютной беспомощностью перед вызовами внешней и внутренней реальности. Неизбежные фрустрации вызывают гнев, злость, зависть и ненависть к объекту, который всегда ранит своей отдельностью и неподвластностью. Бессознательная зависть и ненависть рано проявляются в деструктивно - садистических фантазиях младенца и реципрокных бессознательных ответах матери. Зависть можно рассматривтаь как конфликтное сосуществование инстикта жизни (ИЖ), который выражается в защите жизни, признании потребности и важности удовлетворения, и инстинкта смерти (ИС), который проявляется в атаках на жизнь и на объекты ИЖ в различных формах отрицания потребностей жизни, черствости, насилии, агрессии, нетерпимости. Расщепление объекта на плохой и хороший создает основу для сохранения хорошего объекта, которому иначе грозило бы уничтожение. Чрезмерные фрустрации могут сделать невозможной задачей достижение депрессивной позиции и интеграцию расщепленной части хорошего и плохого объекта и плохую субъекта и также ИЖ и ИС, которая необходима для того, чтобы любовь могла обуздать ненависть.

В переживании зависти и ненависти к объекту, ИС, сосуществуя в расщеплении с ИЖ, проявляется в нападении на объект, удовлетворяя ИС, и в то же время, уничтожая объект, вызывающий зависть, таким образом, защищаясь от боли, вызванной зависимостью от объекта и его независимостью/недостижимостью. В случае движения к депресивной позиции и преобладания ИЖ, импульсы зависти модифицируются в ревность и более здоровые формы соперничества, честолюбия и стремления к успеху (интегрированная энергия либидо и мортидо – как обузданная лошадь, энергия, направляемая на возделывание своего поля, а не на разрушение соседского).

В дальнейшем, Г. Розенфельд доказывал, что ИС проявляется в направленной на Эго агрессии, которую он обозначил как «негативный нарциссизм» или «деструктивный нарциссизм» то, что А. Грин обозначал как «нарциссизм смерти». Поглощенность агрессией и ожидание расплаты порождают еще большую тревогу и агрессию. Современная кляйнианская теория представляет структуру личности содержащей элементы, нападающие на хорошие части Эго, можно сказать – это интроецированный агрессор внутри Самости.

Розенфельд считал, что нарциссический пациент хочет верить в то, что он сам себе даровал жизнь, может сам себя питать и обихаживать, не нуждаясь в объекте.... Он предпочитает умереть, нежели столкнуться с осознанием зависимости от родителей, от матери или объекта, её символизирующего. Вместе с тем, идентификация с деструктивной нарциссической частью самости дает таким личностям ощущение превосходства и самообожания. В таких случаях происходит идеализация насилия и деструктивности в отношении себя и других.

Такова динамика образа диктатора (Наполеон, Муссолини, Гитлер, Сталин, Тито, Пиночет... имя им легоин ), возведенного на вершину власти бессознательными деструктивными и завистливыми потребностями масс, как описал это Л. Толстой в «Войне и мире»[3]. Анатомию человеческой деструктивности исследовали многие психоаналитики, монографию с одноименным названием написал Э. Фром, который описал два полярных типа – некрофила и биофила, которые, соответственно, несут в себе черты доминирования в структуре психического функционирования инстинкта смерти и инстинкта жизни.

 

Источники в древних мифах

На примере первого Ветхозаветного мифа о братоубийстве – истории о Каине и Авеле - первых сыновьях первой человеческой пары Адама и Евы постараемся понять психоаналитическую концепцию о действии в психике двух противоположно направленных инстинктов – инстинкта жизни – либидо, обеспечивающего выживание и жизнь, и инстинкта смерти – мортидодеструдо, противоположного жизни и направленного на уничтожение:

«Адам познал Еву, жену свою; и она зачала, и родила Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа. И еще родила брата его, Авеля. И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец. Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу, и Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лице его.

И сказал Господь [Бог] Каину: почему ты огорчился? и отчего поникло лице твое? если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним. И сказал Каин Авелю, брату своему: [пойдем в поле]. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь [Бог] Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал [Господь]: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле. И сказал Каин Господу [Богу]: наказание мое больше, нежели снести можно; вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня. И сказал ему Господь [Бог]: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь [Бог] Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его.»

Имя «Каин» происходит от древнееврейского глагола ‹кана́›, означающего «приобретать собственность»; имя ‹Γ̃е́вель›, «Авель»,— от глагола ‹г̃ава́ль›, означающего «дуть», «дышать». В этих именах сокрыта суть существа обоих братьев. Каин – человек, накрепко связанный с землей, «приземленный», воздающий благодарность не столько Богу - творцу, сколько земле, приносящей плоды, поскольку для земледельца природные явления и законы природы – это основа его благополучия. В соответствиями с толкованиями Ветхого Завета предположим, что после изгнания из Рая Ева мечтает о первенце – Каине, который воплотил бы её мечты об искуплении первородного греха рождением мессии («обрела я ребенка от Господа»). В этом русле можно трактовать образ Каина как нарциссическое продолжение Евы и как воплощение нарциссического функционального, эксплуататорского отношения к объектам: в нарциссическом отношении Ева колонизирует Каина своими фантазиями, отрицая его самость и предназначение, а Каин проявляет свой нарциссический выбор в его формально принесенной жертве Богу – жертве функциональной, лишенной любви, а потому не принятой/отвергнутой как фальшивая. Вероятно, можно допустить продолжение фантазии о том, что Каин был способен только к пре-эдипальной нарциссической любви – обладанию и конкретному мышлению в шизо- параноидной позиции, в которой силы деструктивности не обузданы силами любви.

Авель – человек духа, не привязанный к земле, к материальному, ориентированный на отношения, что выражено в его искреннем жервоприношении и подтверждено принятием жертвы Богом – Отцом. Можно рассматривать это как способность Авеля к более зрелым объектным отношениям, при которых влечение к жизни может контролировать деструктивность, обеспечивать способность к триангуляции, депрессивной позиции, символическому мышлению и зрелой объектной любви.

По преданию, на жертвоприношение Авеля сошёл ниспосланный Господом огонь и оно, возгорев, взлетело к небу; а с дарами Каина этого не произошло. Каин сильно огорчился, и поникло лицо его. В этот момент, ещё до совершения Каином преступления, только после проявления чувства зависти и уныния, произносится слово «грех»:

«Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит, влечёт тебя к себе, но ты господствуй над ним».

Это предупреждение и призыв опомниться, остановиться, вернуть себе власть над ненавистническими чувствами, обуздать инстинкт смерти, но Каин не внемлет, он уже не может остановиться и убивает Авеля. Бесчисленное множество раз звучали и звучат предупреждения опомниться, но, судя по факту роста насилия, вызванного ненавистью и завистью, ни история, ни культура не отрезвляют ослепленных деструктивным нарциссизмом людей.

Убийство Авеля Каином являет собой проявление зависти и инстинкта смерти в действии – осуществление желания уничтожить объект зависти. Таким образом, Каин, под влиянием деструктивного нарциссизма, по Розенфельду, осуществил убийство Авеля, преступил табу, затем отрицал свою вину, не раскаялся и хотел избежать наказания.

Вместе с тем, убийство Авеля, - это и нападение на родительскую пару, на их репродуктивность, отрицание своей зависимости от них и невозможность испытывать благодарность за дарованную жизнь, но жажда мести за исключенность из родительской пары и из пары мать-дитя – «Ева – Авель» и «Бог-Отец – дитя Авель».

 

K драме Эдипова комплекса

Следуя за этой нитью размышлений вновь приходим к драме Эдипова комплекса, невозможность разрешения которого способствует, среди прочих нарушений развития, формированию деструктивного нарциссизма и преобладанию шизо-параноидной позиции, этого непреложного условия безжалостного отношения и жестокого обращения с другими/чужими.

История Каина – о сознательно совершенном преступлении и попытке скрыть его и избежать наказания, тогда как история Эдипа – о бессознательном, как бы в слепоте неведения, совершенном преступлении, прозрении через страдания и ослепление и сознательно принятом наказании/воздаянии. По замыслу Софокла всякое благополучие или вознесение человека есть всего лишь видимость, преходящая удача, а власть рока беспредельна, и человек – игрушка в руках судьбы/страстей/инстинктов. Хор в трагедии Софокла поет: «Ненадёжно людское величие; боги, спасите нас от гордыни!»

Гордыня, по сути, – это и есть негативный/деструктивный нарциссизм. Как пишет С. Аверинцев:

«Блаженный Августин от имени новой веры будет судить "блистательные пороки" языческих времен, он назовет эти три пути знаменательными именами: libido carnalis, libido dominandi, curiositas[4] – знание, не дающее спасения. Но все три пути подводят Эдипа к одному и тому же – самообожествлению. Переступание общечеловеческих табу есть также и нарушение границ между божеским и человеческим, а значит – акт самообожествления, метафизического самозванства.»

Добавим, триумфа негативного/деструктивного нарциссизма и, соответственно, инстинкта смерти.

Вспомним, что Сократ считал, что тиран/диктатор живет как бы во сне, можно сказать, в плену своего галлюцинаторного параноидного сознания, во власти параноидно - шизоидных механизмов, освобождающих от связующей силы общего для всех закона. Так и тираническая, садистическая, нарциссическая часть самости, как диктатор или Каин, живет в диадической фантазии всемогущества, слияния с всемогущим родительским объектом, в ощущении полной вседозволенности и безответственности, в которой ненависть к другому – на самом деле – третьему, ксенофобия всех мастей и параноидно-шизоидное расщепление на плохих и хороших, своих и чужих и цивилизованных и диких, настоящих и искусственных, имеющих право и бесправных пр., перверсные отношения с объектом – в порядке вещей.

В этом галлюцинаторном сознании вседозволенности грех Эдипа - мотив отцеубийства и инцеста с матерью, “символически сопряжен с идеей овладения и обладания узурпированной властью.” В мифе о Каине и Авеле – Каин опускает голову, чтобы не видеть – не думать, он старается сокрыть свое преступление, в мифе об Эдипе – он видит внешнее – видимость и не видит суть, доколе не прозревает увидев весь ужас правды о себе. Эдип ослепил себя, осознав содеянное преступление, он выколол свои незрячие суть очи, и прозрев, он раскаивается, с готовностью идет навстречу наказанию Эриний[5] в священную рощу. Эдип в Колоне – это скорбящий и раскаявшийся Эдип, искупающий свою вину в желании репарировать содеянное и избавить жителей Фив от проклятия моровой язвой (чумы), которая порозила город за содеянный им грех. Отныне его знание призвано стать охранным символом для жителей Колона.

Так, познание и признание нелицеприятной правды бессознательного, осознание и проработка траура отказа от эдипальных иллюзий и фиксаций Эдипова комплекса и нарциссического всемогущества в анализе может освободить человека из состояния душевной слепоты и плена немого симбиоза с эдипальным объектом или нарциссическим всемогуществом, умерить зависть и ненависть к другому родителю и сиблингам, и открыть мир триангулярных, зрелых объектных отношений, в котором преобладает депрессивная позиция, символическое мышление, возможность выдерживать амбивалентность и интегрировать отщепленные части самости, в том числе и деструктивные.

Нераскаянный и непрощенный грех братоубийства, совершенный Каином, принимает в веках поистине страшные, катастрофические масштабы. Х. Сигал, пережившая Вторую мировую войну, считала боль и деструктивность непосредственным удовлетворением ИС. Она полагала, что часть Эго, связанная с ИС, получает удовольствие от убийства, если побеждены жизнь и источники жизни. При преобладании ИС – боль и смерть получают либидинозную и эротическую окраску[6], что с документальной достоверностью передает в своем романе Дж. Литтел.

 

Возможности психоанализа

Психоанализ дает нам надежду на освобождение от тирании бессознательных повторений травмы через мужественное и стойкое возвращение и интеграцию отщепленного и вытесненного содержания и проработку скорби. Психоанализ учит нас отрешаться от кажимости внешней реальности и распрознавать суть явлений психической жизни, освобождаясь от диктата реальности внутренней.

 

Ю.М. Лотман считал, что память - «не только след прошлого, но и активный механизм настоящего». Воспоминание и проработка есть активный акт самопознания, воспоминание в психоанализе – это активное действие, ведущее к возможности трансформации. Актуализированная память – связь себя настоящего с собой прошлым – дает возможность осмысления, проработки траура/скорби и интеграции. Замалчивание, отрицание трагической, травматической истории ведет к консервации травмы и невозможности проработать траур, и оставляет объект травмы заложником повторений, мандат трансгенерационной трансмиссии травматического опыта передается из поколения в поколение. Если травма не была признана, не проработана, не оплакана и не символизирована, она не может быть интегрирована в депрессивной позиции.

Анализируя причины сопротивления памяти и знанию, я вспомнила данные эксперимента, который провели клинические и криминальные психологи, исследуя психическое состояние москвичей, следивших за событиями на Дубровке – во время теракта[7], не имея там ни родственников, ни знакомых. У 21% были выялены признаки посттравматического стрессового расстройства, для сравнения – у участников боевых действий или находившихся в эпицентре травматических событий обычно выявляют 18-22 % указанных расстройств.

Забывание защищает Эго от катастрофических последствий в острой и подострой фазе, но цементирует их и в дальнейшем вызывает компульсивную потребность воспроизведения травмы, если не происходит воспоминания и проработки. Все мы, украинцы, пережили выраженное стрессовое расстройство во время событий на Майдане и находясь там и наблюдая за происходящим по ТВ и оставаясь погруженными в трагические события и реакции на них и их последствия и дальше, во время трагических событий на Юго-Востоке Украины…

Людям трудно помнить трагедии, и, похоже, что история и культура не могут ничему научить большинство людей. В этой связи примечательна судьба «Герники» Пикассо – огромного полотна – послания – предупреждения человечеству, созданного художником в память о жестокой бомбардировке нацистами мирного баскского города Герника 26.04.1937 года. На выставке в июне 1937 года «картина видела, в основном, спины посетителей», писал Л. Корбюзье. Примечательно, что в 2003 году копия картины в здании ООН в Америке была занавешена тканью, что совпало с обсуждением вторжения в Ирак. Люди не хотят знать и помнить о трагедиях 20 века, это нарушает их психологический баланс, мешает беззаботному существованию до поры, пока «вдруг» не начнется война...

“Местность цвета сапог, цвета сырой портянки. 
Совершенно не важно, который век или который год. 
На закате ревут, возвращаясь с полей, муу-танки: 
крупный единорогий скот. 
Все переходят друг в друга с помощью слова "вдруг"...»

 

Эти строчки И. Бродского точно рифмуются с «Герникой» Пикассо.

Забывание, естественный механизм, как пишет А. Ахматова в своих ленинградских элегиях о трех эпохах воспоминаний:

“И вот, когда горчайшее приходит: 
Мы сознаем, что не могли б вместить 
То прошлое в границы нашей жизни, 
И нам оно почти что так же чуждо, 
Как нашему соседу по квартире; 
Что тех, кто умер, мы бы не узнали…”

Забывание, вычеркивающее из памяти – это тоже работа инстинкта смерти, замораживающего не только память о травме ради выживания, но и саму жизнь. В создании традиции осмысления нашей травматичной истории и травматичного настоящего нам необходимо мужество и поддержка инстинкта жизни. Создание культуры и традиции уважения к индивидуальной, семейной, родовой, групповой и национальной памяти может открыть новые возможности для обсуждения частного и группового опыта с позиций толерантности, и готовности понимать и принимать иное/чужое.

 

В состоянии психического здоровья либидо и мортидо гармонично интегрированы, и либидо пребладает над мортидо, что позволяет поддержание и развитие жизни, удовольствия, радости, креативности, репродуктивности. Преобладание ИС приводит к психозу, патологической организации, мазохизму, перверсиям и многочисленным деструктивным проявлениям, как во внутренних объектных отношениях, так и в межличностных отношениях, в анализе, и в соообществах.

Надежду на преодоление диктатуры ИС можно найти в актуализации индивидуальной и групповой памяти, конфронтации со своей собственной деструктивностью, своими внутренними Каином и Эдипом, проработке скорби, признании вины и ответственности, символизации опыта для восстановления разрушенного, репарации во имя жизни. Г. Гессе писал – «Это и есть цель и смысл нашего пребывания на земле: мыслить и искать, и вслушиваться в дальние исчезнувшие звуки, так как за ними лежит наша истинная родина.»

Одна из целей проработки в анализе – выразить как можно полнее и точнее словами сложный и многозначный, полифоничный аффективный опыт и контрапунктически услышать темы и вариации переноса-контрпереноса, контейнировать и символизировать этот опыт. В травматических ситуациях это особенно трудно. На одной из моих консультаций подросток из Горловки, свидетель смертей и обстрелов все время повторял: “Это невозможно выразить словами”. Точно найденные слова открывают путь к гореванию, символизации и репарации, к новому душевному равновесию, как живая вода стиха способно оживотворить убивающий опыт, как писала А. Ахматова:

«Ржавеет золото и истлевает сталь, 
Крошится мрамор. К смерти все готово. 
Всего прочнее на земле — печаль, 
И долговечней — царственное слово.»

 

В анализе мы ищем те самые точные и ёмкие слова, что трогают душу, оживляют память, вмещают пережитое и придают ему индивидуальный смысл:

«Так, по выпуклому лицу 
Памяти всеми пятью скребя, 
Ваше сегодня, подстать слепцу, 
Опознает себя.»

(И. Бродский).

 

Memory and oblivion. New Aspects of Remembering, Repeating and Working Through

This article discusses the origins of the psychoanalytic understanding of the mechanisms of human destructiveness, envy and hate through the concept of narcissism, life instinct and the death instinct, and transgenerational transmission of trauma, destructive experience of disturbed early object relations in the historical-cultural context of the dramatic 20th century, the biblical story of Cain and Abel and the Oedipus myth.

Keywords: psychological trauma, transgenerational transmission, psychoanalysis, memory, repetition, early object relations, destructiveness, narcissism, death instinct, life instinct, myths, Cain and Abel, Oedipus, Oedipus complex, integration.


[1] Эрик Хобсбаум, 1917-2012) британский историк. Его самые известные работы – трилогия "Долгий 19-й век" (Возраст революции: Европа 1789-1848, Возраст капитала: 1848-1875 и Век империи: 1875-1914), Возраст крайностей в короткий 20-й век".

[2] А. Белый (1880-1934) – русский писатель, представитель символизма и модернизма.

[3] «Царь – раб истории». Наполеон заблуждается, когда думает, что может влиять на ход событий: «…Ход мировых событий предопределён свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и…влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное». Л. Толстой «Война и мир».

[4] Похоть плоти, похоть власти, любопытство (пер. с лат.)

[5] Эри́нии (от др.-греч. Ἐρινύες «гневные») — в древнегреческой мифологии богини мести. В римской мифологии им соответствуют фурии.По одному сказанию, дочери Нюкты и Эреба; либо порождены Землей от крови Урана, либо дочери Тьмы (Скотоса). По Эпимениду, дочери Кроноса. Их рождение приписывают первому совершившемуся преступлению против родителя: когда Кронос ранил своего отца Урана, капли его крови, падая, породили фурий.

Афиняне называют их «Почтенными», впервые Эсхил изобразил их с волосами на голове в виде змей. Их пещера на склоне афинского акрополя. В Сикионе их называли Евмениды (Милостивые), их дубовая роща на берегу Асопа. Эринии преследуют за тяжёлые проступки, ввергая преступников в безумие.

[6] Благоволи́тельницы» (2006) роман Дж. Литтела написан от лица офицера СС и мастерски описывает многообразные формы проявления инстинкта смерти в нацисткой системе. Благоволительницы (милостивые) – богини мести Эринии. Убийство матери и отчима главным героем отображает миф об Оресте, а его сестра-близнец несет черты Электры, роль котрой исполнял сам главный герой в школе.

[7] Теракт на Дубро́вке, «Норд-Ост» — теракт в Москве, длившийся 23-26.10 2002 года, группа вооружённых боевиков захватила и удерживала заложников из числа зрителей мюзикла «Норд-Ост».

Литература: 
  • Абрахам К. Сновидение и миф. Очерк коллективной психологии. Между Эдипом и Озирисом: Становление психоаналитической концепции мифа. М., 1998, с. 65-122.
  • Аверинцев С.С. К истолкованию символики мифа о Эдипе. В книге: Античность и современность. М.: 1972, с. 90-102.
  • Баженов А.В. Психоанализ и культурология: Учебно-методическое пособие. Харьков, 1991.
  • Библия. Ветхий завет. Священное писание. Синодальный перевод. М.: 2005. Глава 4.
  • Бродский И. Стихотворения и поэмы: В 2 т. Сост. и прим. Л. Лосев. СПб.: Пушкинский дом, 2011.
  • Введение в Ветхий Завет. Книга Бытия / Д. В. Щедровицкий. Изд. 5‑е. М.: Оклик, 2008
  • Кляйн М. Зависть и благодарность. Исследование бессознательных источников / Пер. с англ. СПб.: Б.С.К., 1997.
  • Литтел Д. Благоволительницы. М.: 2007.
  • Морозова Е.С. Сабина Шпильрейн и Жан Пиаже: пересечение путей и идей // «Ежегодник детского психоанализа и психоаналитической педагогики», 2007, Том 1, С. 53-57.
  • Сигал Х., Белл Д. Теория нарциссизма в работах Фрейда и Кляйн // Психоаналитические концепции нарциссизма. Сборник научных трудов. Под. ред. А. В. Литвинова и А. Н. Харитонова. М.: Издательский проект «Русское психоаналитическое общество», 2009.
  • Шпильрейн С. Психоаналитические труды. Ижевск: ERGO, 2008.
  • Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. М.: Прогресс-Литера, 1992.
  • Фрейд З. Размышления о войне и смерти // Бондаренко Л.И., Таглин С.А.,
  • Фрейд З. Психоанализ и теория сексуальности. СПб.: 1998.
  • Фрейд З. Толкование сновидений. Киев: Здоровье, 1991.
  • Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М.: Республика, 1994.
  • Софокл. Драмы. В переводе Ф. Ф. Зелинского под ред. М.Л. Гаспарова и В.Н. Ярхо. М.: Наука, 1990.
  • Freud S. (1914). Remembering, Repeating and Working-Through (Further Recommendations on the Technique of Psycho-Analysis II). The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud, Volume XII (1911-1913): The Case of Schreber, Papers on Technique and Other Works, 145-156.
  • Rosenfeld H. A clinical approach to the psychoanalytic theory of the life and death instincts: an investigation into the aggressive aspects of narcissism. Int.J.Psychoanal., 1971, 52: 169-78.
  • Winnicott, D. W. (1949) Hate in the Counter-Transference. Int. J. Psycho-Anal., 30:69-74.