Надежда - это третье измерение, благодаря которому становятся возможны игра и переговоры между неподатливым прошлым и невозможным настоящим, создающие потенциал иного будущего. В двух словах, надежда говорит о возможности, но мое представление о зрелой надежде не укладывается в одно слово. Кроме "ключевых элементов" ожидания и веры (Groopman, 2004) в возможность изменения положения вещей, зрелая надежда включает также осознание препятствий и трудностей на пути. Доктор медицины Jerome Goodman, специализирующийся в гематологии и онкологии, в своей книге "Анатомия надежды: как люди остаются собой перед лицом болезни" (2004) утверждает, что зрелая надежда не тождественна оптимизму, поскольку она "коренится в реальности" и "не оставляет места для иллюзии" (p. xiv). Зрелая надежда - это "воодушевляющее чувство, переживаемое нами, когда мы - умственным взором - прозреваем путь к лучшему будущему" (p. xiv), в то же время признавая ожидающие впереди трудности. Надежда "укрощает страх, позволяя распознать опасности, чтобы избежать или выдержать их" (p.199).

Современные медицинские исследования свидетельствуют, что надежда влияет не только на наши мысли и чувства, но и в буквальном смысле на наше телесное функционирование. Надежда оказывает действительный физиологический эффект. Она может "блокировать боль, стимулируя высвобождение эндорфинов и энкефалинов, чье действие имитирует действие морфина. В некоторых случаях надежда может оказывать существенное влияние на такие фундаментальные физиологические процессы, как дыхание, кровообращение и моторная функция" (Groopman, 2004, p. xv). Эта биология надежды может быть связана с поясной мозговой извилиной (singular gyrus): согласно данным исследований, эта часть мозга участвует в разрешении конфликтов. Для пар и терапевтов, работающих с парами, - многозначительная ассоциация!

Если говорить о терапии пар, то, я полагаю, зрелая надежда строит мосты возможностей (S. Pizer, 1998), соединяющие партнеров и создающие потенциал нового видения, свободного от прежних страхов, боли, ошибочных представлений и переносов. Такая надежда не только порождает время/пространство, или третьего (Benjamin, 1990, Ogden, 1986), в котором и через которого можно помыслить и осуществить изменение. Она также позволяет договариваться о новых смыслах, а напряжения и парадоксы благодаря ей перестают быть разрушительными и становятся переносимыми (S. Pilzer, 1989). Это третье измерение зависит от способности к эмпатии (Emde, 1990), которая, в свою очередь, помогает отказаться от проекций и проективных идентификаций и позволяет интимным партнерам перейти от отношений Я-Оно к отношениям Я-Ты (Buber, 1970), от объектных отношений к использованию объекта (Winnicott, 1969), и от субъектно-объектных отношений - к отношениям между двумя субъектами (Benjamin, 1990) с их независимыми центрами желаний, личной инициативы (agency) и субъективности.

Процесс открытия (и/или открытия заново) другого (и себя), позволяющий произойти всем этим видам изменений, можно также называть любовью (Benjamin, 1990; Eigen, 1999; Ghent, 1999). В интерсубъективной любви каждый из партнеров может обрести способность переживать близость, не теряя себя, и познать достаточно надежные отношения, в которых возможно нести боль и горе ранней утраты, не осуждая и не нападая. Опираясь на годы работы с парами, я могу сказать, что качество надежды является определяющим фактором как матрицы отношений в браке, так и терапевтического действия терапии пары. Без надежды ничто не начинается; с надеждой приходит ощущение появления чего-то нового.

Пары часто обращаются к терапии из-за того, что обнаруживают себя вовлеченными в болезненные повторяющиеся паттерны, из которых не могут вырваться. Воспроизведение этих паттернов обусловлено не только следами детской травмы и неудовлетворенными архаическими потребностями, но и бессознательной надеждой, что на этот раз может быть иначе. Поскольку интимное партнерство представляет собой "ближайший взрослый эквивалент" интимности детско-родительских отношений (Dicks, 1963, p.129), неудивительно, что такое партнерство возбуждает глубинные стремления наконец-то исправить положение дел и содержит потенциал нового возмещающего (reparative) опыта. Если эти стремления остаются неудовлетворенными и, более того, непризнанными, они могут порождать глубокое недовольство, даже разочарование; вести к потенциально угрожающим и осаждающим травматическим повторениям.

Некоторые пары достаточно хорошо преодолевают кризисы интимной жизни, без помощи терапии выдерживая неизбежные утраты и прорабатывая трудности отношений. Как им это удается? В идеале, партнеры развивают в себе способность слушать и слышать, быть любящими и уважительными, эмпатичными и нежными. Необходимой и часто труднодостижимой является способность признавать субъективность другого. Интимным партнерам также нужно уметь выносить интенсивные аффекты, - свои собственные и другого, - и создавать безопасную гавань друг для друга, в частности, для развития сексуальной близости. Они должны помогать друг другу расти. Как родителям, им важно быть командой, сохраняя границы своих отношений и, в то же время, отдавая предпочтение нуждам ребенка или детей, когда это наиболее уместно. Успешным парам также известно, что отношения - продвигающаяся работа, и нужно усиленно трудиться, чтобы поддерживать это продвижение.

Такой работе могут препятствовать "выбросы" хаотичных, повторяющихся и сложных переносов, проекций, проективных идентификаций и аффектов. Они препятствуют партнерам увидеть друг друга и себя более полно и по-новому, вне ограничивающего влияния старых, привычных стереотипов. Из своих ядерных семей партнеры привносят в свой брак неразрешенные проблемы, которые зачастую мешают различать "то, что сейчас" и "то, что тогда" (Russell, 1975). Из усилий, направленных на избавление от ложных представлений о себе и другом, рождается возможность признать другого в качестве отдельного центра инициативы и чувств (Benjamin, 1990), признать себя как отдельного от другого.

Работая с парой, я не забываю о том, что происходящее между партнерами может быть связано с определенными твердыми убеждениями каждой из сторон по поводу себя и другого. Убеждения эти, в свою очередь, основаны на более глубоких и менее доступных, иногда вовсе недоступных, чувствах и опыте, порожденных отношениями с родителями, а иногда, "призраками", унаследованными от прежних поколений (Loewald, 1960). Предложенная Meissner (1978) концепция "переноса семейной эмоциональной системы" служит полезным напоминанием о том, что подвергаться переносу могут паттерны взаимодействия внутри и между различными поколениями. В моей работа в качестве терапевта пары я настроен одновременно на эти различные, переплетающиеся уровни. Я исследую конфликты пары с этой глубинной перспективы, но одновременно смотрю на то, что мне непосредственно предъявляется, позволяя изменяющемуся восприятию (fluid vision) останавливаться на каждом из членов пары, паре как целом, историях того, другого и пары в целом.

Loewald (1960) подчеркивает, что любовная жизнь человека, возрожденная с новым объектом, может быть постоянным источником психического развития. С этой точки зрения, навязчивое повторение с помощью работы интерпретаций может быть трансформировано в творческие возможности роста через отношения. В этом процессе отщепленные аффекты могут быть реинтегрированы, благодаря чему отношения обогатятся новым опытом. Если этот процесс также стимулирует внутреннее изменение, то навязчивое повторение старых конфликтов может смениться творческим повторением (Loewald, 1960; Rosbrow-Reich, 1988). Согласно Loewald, творческое повторение есть "образная реорганизация раннего животворного опыта любви" (imaginative reorganization of early life giving love experiences) (p.10). Именно в этом смысле брак, на сознательном или бессознательном уровне, представляет собой желанную возможность все исправить.

Leston Havens (личная коммуникация) сказал: "Последней умирает надежда на то, что родитель изменится или станет другим". Эта надежда отреагируется в переносе на значимого другого. Джеки осознала это после трех лет своей супружеской терапии, которую я коротко опишу, и после многих лет индивидуальной терапии:

Я хочу, чтобы мой муж показывал мне, что любит меня, независимо от того, что я делаю или не делаю, - хочу сверхчеловеческого, неземного принятия. Я понимаю, что хочу от него заверения в том, что могу быть самой собой и при этом быть любимой. Я только недавно стала видеть, как пытаюсь заставить его пройти проверку, которой не выдержала моя мать.

Mitchell (1993) объясняет, как аналитик может помочь анализируемому трансформировать подобные старые надежды в возможности роста. То, что он говорит об аналитической паре, в равной мере применимо к терапевту и паре в терапии пары:

"Самое терапевтичное - это способность аналитика найти возможности нового роста внутри старых надежд, увидеть в уповании пациента диалектическое отношение между статичным и привычным, с одной стороны, и стремлением к чему-то более наполненному и вознаграждающему - с другой. Старые надежды, говоря словами Вордсворта, рождены ужасом. Они представляют собой разрешение ситуаций, которых более не существует… Чтобы послужить основой для образования личностного смысла, старые надежды должны быть трансформированы в контексте взаимодействия между анализируемым и аналитиком" (р. 221).

Эволюция терапии Джеки и Пьера показывает трансформацию их надежды из обусловленной, главным образом, неудовлетворенными архаическими потребностями и внутренними объектными отношениями в новую, зрелую надежду, которая могла артикулироваться, признаваться и искать осуществления в интерсубъективном пространстве. Если интимные партнеры увязли в том, что Benjamin (2002) называет токсической, или комплементарной парностью (two-ness), каждый играет одну из двух ролей, воспроизводя травматическую динамику "агрессор/жертва" (doer/done-to). Участники могут обмениваться ролями, но сами роли не меняются. "В таких отношениях каждый может играть лишь одну роль единовременно; одна индивидуум признается, другой отвергается; один - субъект, другой - объект" (Benjamin, 1990, p. 194).

Начальные фазы терапии Джеки и Пьера охватывали несколько аспектов: помощь в нахождении терапии для старшего сына Джейсона, который исходно являлся идентифицированным пациентом и на самом деле был в опасности; исследование внутренних объектных отношений, которые, по-видимому, обусловливали супружеские конфликты; помощь каждому из супругов в возвращении проекций, признании и переживании непризнанных аффектов, оплакивании ранних потерь. На текущем этапе нашей работы пара продвигается к взаимному признанию, созданию интерсубъективной связи (relatedness), обсуждению потребностей и желаний.

В ходе терапии Джеки и Пьер учились выдерживать напряжение между полюсами признания другого и утверждения себя (Benjamin, 1990).

ДЖЕКИ И ПЬЕР

Когда Дженеты обратились ко мне, они оба приближались к концу пятого десятка и были женаты почти двадцать лет. Причиной их обращения явился семейный кризис. Джейсон, которому было почти пятнадцать, не справлялся со учебой в школе, пил, воровал, употреблял наркотики. Уже попадавший в неприятности, он находился под надзором полиции, от которого, тем не менее, ухитрялся ускользать. Пьер - крупный, крепкий, хорошо выглядящий мужчина внушительного вида; внушительность убывала по мере того, как он говорил о семейных трудностях. Джеки - привлекательная, спокойная, сдержанная, порой почти отсутствующая. Поначалу она казалась слишком благополучной для излагаемых обстоятельств, но на самом деле она была гораздо отстраненней и печальней, чем можно было подумать по ее лучезарной улыбке. У Пьера и Джеки были яростные разногласия относительно того, что делать с Джейсоном, не реагировавшим на ограничения, которые они пытались установить. Джеки была испугана серьезностью ситуации Джейсона; она боялась оставлять его дома, но перспектива отправить его в специальное учреждение вызывала у нее чувство вины. Пьер был в ярости на сына, но чувствовал себя совершенно не в состоянии что-то предпринять. Он то накидывался на него, то выгораживал.

Когда несколько лет назад я начал работать с этой парой, я не мог заподозрить глубину и масштаб ее трудностей, поскольку очень много тревоги концентрировалось на Джейсоне, действительно находившемся в очень опасной ситуации. После того, как Джейсон был устроен на лечение, Пьер и Джеки смогли начать работать над выявлением и пониманием собственных интрапсихических и межличностных конфликтов, которые Джейсон интернализовал, а затем насильственно проецировал на них обратно, как например, с их собственными тайными историями алкогольной и наркотической зависимости. Джейсон стал носителем гнева, которому оба его родителя не смогли дать выражение в своих родительских семьях. Ловушкой, в которой он оказался, было отреагирование родительских конфликтов и их бессознательных переносов на их собственных родителей.

Пьер и Джеки оба родились в Канаде, а раннее детство провели соответственно на Юге и Юго-Западе Соединенных Штатов. Их любовь началась, когда им было немногим более двадцати, и они только окончили колледж; они поженились, несмотря на неодобрение со стороны обеих семей. В ходе лечения обнаружилось, что Пьер никогда не чувствовал надежность брака; он отчаянно стремился угодить Джеки, чтобы она его не бросила. Он боялся, что она не будут любить, поскольку считал себя неудачником, подобно отцу. Пьер был младшим из пяти детей, а его отец никогда не мог противостоять своей более сильной, властной жене, которая его била. При таком слабом отце мать Пьера делала младшего сына своим приближенным (an intimate), сводя на нет возможность разрешения эдипова конфликта. После того, как Пьер осознал эту динамику, он стал часто говорить: "Я не разрешил мои эдипальные проблемы со своим отцом".

Отношения Пьера с матерью, которая умерла через несколько лет после начала его супружеской терапии, были очень амбивалентными. Его тревога была слишком сильна, чтобы позволить ему отделиться от нее, но по мере того, как он становился старше и все более опасался, что близость с ней приведет к потере себя, он пытался дистанцироваться. Также он боялся, что ее агрессия, его бессознательное желание слиться с ней и чувство вины из-за этого желания, захлестнут его. Эти страхи побуждали его искать дистантных женщин. Если те слишком приближались, он уходил. Пьер не мог выразить свой гнев на мать и впоследствии использовал марихуану, чтобы убежать от своего страха быть несостоятельным и захлестнутым. Эти страхи были порождены наблюдением того, как мать постоянно бранила и била отца, а также перенесенными им хирургическими операциями - по поводу двусторонней грыжи в два года и неопущения яичка в предподростковом возрасте.

Джеки говорила о том, что чувствует себя в браке используемой и непризнанной. Она хотела "пространства", спала в отдельной постели и не была заинтересована в сексуальных отношениях, которые обычно основывались только на потребности Пьера. О своей матери Джеки говорила, что та не признавала ее, затыкала ей рот и использовала ее для удовлетворения собственных потребностей. Отнюдь не сразу в нашей терапии Джеки открыла, что является алкоголичкой, так же, как ее мать, что она пила годами, - в бессознательной идентификации с матерью, чтобы заглушить эмоции. Также Джеки поделилась своим осознанием того, что материнская агрессия пугала ее, несмотря на тот факт, что бессознательно она идентифицировалась с ней.

Алкоголизм Джеки дополнял марихуану Пьера. Казалось, обоим в их отношениях требовались психоактивные вещества (drugs), чтобы они могли выдерживать переживание близости, угрожающие им обоим, а также встречу с тем в себе, что они чувствовали непереносимым. Джеки идеализированно описывала отношения с отцом, умершим несколько лет назад. При этом она рассказала раннее воспоминание о том, как у нее была вспышка гнева, и отец настоял, чтобы она не выходила из своей комнаты, пока не станет вести себя хорошо. У нее было ощущение, что из комнаты она вышла потерявшей свое истинное Я, - она стала послушной, старательной и не совсем реальной. В колледже у нее был короткий период сексуального отыгрывания, которое она впоследствии связала с тем, что узнала о факте супружеских измен отца.

Пьер оставался убежденным, что мать была всемогущей, устрашающе гневной и необходимой для его безопасности; это было связано с бессознательными желаниями получать заботу матери, которое серьезно препятствовали развитию близких отношений с Джеки. Эти убеждения, а также защитное дистанцирование, которое он снова и снова отыгрывал с женщинами в прошлом, давали о себе знать и в отношениях с ней: он отталкивал ее, когда она слишком приближалась и он чувствовал себя зависимым. Джеки хотела бы большей близости, но вместе с тем ее собственный опыт отношений с гневной матерью и дистантным отцом, бессознательно желавшим ее покорности и уступчивости, способствовал тому, что в течение многих лет она поддерживала поглощавшую Пьера близость с матерью, часто полагалась на ее мнение в домашнем хозяйстве и при принятии семейных решений. В своих отношениях с Пьером, Джеки бессознательно надеялась восстановить и исправить некоторые аспекты утраченных отношения с собственной матерью, - желание, которое она не могла адресовать матери, как и не могла проработать на ранней стадии отношений с Пьером.

Когда терапия продолжалась шесть месяцев, значительно ухудшилась ситуация с Джейсоном, госпитализированным в центр детоксикации и преждевременно выписанным оттуда. Пьер и Джеки начали терять надежду спасти свой брак и своего сына. Их отношения стали ухудшаться. Джеки впала в депрессию; она подавленно, но гневно угрожала покончить с их браком и высказывала суицидальные мысли. Она не знала, на что надеяться и для чего теперь жить. Я ощущал, что на сессиях Джеки становится все более отдаленной, а ее суицидальные чувства застали меня врасплох. Пьер стал более отстранен как от Джеки, так и от Джейсона. Казалось, семейная система распадается. В ретроспективе я осознал, что сокрушительное отчаяние Джеки, изумившее ее индивидуального терапевта, напугавшее мужа и обеспокоившее меня, сигнализировало о значимом прорыве аутентичных, притом агрессивных чувств, который вдребезги разбивал маску спокойной, уравновешенной, хорошей девочки. Кризис давал на самом деле шанс. Я рекомендовал поместить Джейсона в психиатрический стационар. Вместо этого Пьер и Джеки совместно решили отправить его в терапевтическую школу, и Джейсон согласился.

Как только Джейсон оказался в безопасном месте, мы смогли начать подступ к сложным проблемам, лежащим в основе дисфункциональных отношений Дженетов, испытывавших на себе пагубное влияние взаимных проекций. Пьер проецировал на жену депрессию, отдаление и скрытый гнев, - чувства, которые он не в состоянии был выносить в детстве. Джеки проецировала на него собственную непереносимую зависимость. Ей нужно было признать свою потребность в зависимости и отделить неразрешенные негативные трансферентные чувства к Пьеру от гнева на ее мать, которая оставила ее прежде, чем она смогла вернуть свои проекции. Благодаря работе, проделанной Джеки в своей индивидуальной терапии и привнесенной ею в супружескую терапию, а также благодаря готовности Пьера, они стали способны на конфронтацию с проблемой злоупотребления химическими веществами и на отказ от них. В конечном счете, они открыли Джейсону тайну своих химических зависимостей, что позволило ему постепенно выйти из позиции идентифицированного пациента, а им углубить их совместную работу как пары.

На этой стадии терапии Пьер и Джеки смогли исследовать свои конфликтные чувства, связанные со смертью родителей, и лучше понять, как родители повлияли на их отношения. Джеки идентифицировалась с отрицанием, характерным для ее матери-алкоголички; выражение гнева вызывало у нее страх и внутренний конфликт. Когда Пьер злился, она отдалялась и часто в буквальном смысле пряталась. Пьер боролся с мощным влиянием материнского имаго. Исходно он не в состоянии был видеть в своей жене отдельную личность: она была для него кем-то, кто мог атаковать его или бросить. Эти конфликты разыгрывались также в их сексуальных отношениях.

В начале отношений Джеки могла быть игривой и агрессивной, могла инициировать занятия любовью; однако в этих случаях Пьер быстро эякулировал и она оставалась неудовлетворенной. Вскоре она, метафорически говоря, удалилась в комнату, куда послал ее отец, чтобы притупить свои чувства. Пьер, по-видимому, движимый детским желанием не быть оставленным и собственной агрессией, требовал частого секса. В течение первых 17 лет брака Джеки молча уступала его требованиям - ценой отказа от частей самой себя, ее притупления или диссоциирования. Ночью после того, как Пьер разбил Джеки руку дверцей машины, он хотел заниматься с ней любовью. Джеки согласилась. Руку она держала в воздухе, чтобы уберечь. После очень мучительной гинекологической операции Джеки не могла вступать в сексуальные отношения. Когда Пьер, тем не менее, настаивал на половом акте, у Джеки еще более усиливалось стремление покончить со своим браком.

Вскоре после хирургической операции Джеки вспомнила сон, в котором фигурировало некое приспособление, сокращавшее ее тело; оно висело в шкафу в спальне вместе с ее платьями. В процессе ассоциаций к сновидению она вспомнила: когда она была маленькой, мать говорила, что хотела бы, чтобы Джеки была мальчиком. Когда ее волосы отрастали, мать отрезала их. Теперь Джеки осознала это как выражение гнева матери по отношению к ней, неспособности матери мириться с ее сексуальностью, желания матери "уменьшить" ее как соперницу - "сократить до определенного размера". В ходе ассоциаций к этой истории Джеки Пьер вспомнил, как он мастурбировал, представляя, как сестра его матери бьет своих детей, - испытывая наслаждение от идентификации с этой гневной, жестокой тетей/матерью. Соединяя в фантазии сексуальность и агрессию, он идентифицировался с агрессором. Но когда Джеки отказывалась заниматься с ним сексом и угрожала уйти от него, он чувствовал себя несостоятельным, маленьким и испуганным, как с матерью.

Примерно год спустя, возник шанс исследовать бессознательные идентификации Пьера и Джеки, проявившиеся, когда они разозлились на меня. Когда я открывал дверь в приемную, они оба подумали, что я на них сердит, потому что прежде чем дверь внизу открылась, звонок успел прозвучать дважды, был долгий и громкий. При обсуждении этого Джеки и Пьер, объединившиеся на тот момент в негативном переносе на меня, сказали, что, может быть, у меня сегодня неудачный день, поскольку вообще-то я "хороший человек", прежде никогда не сердившийся. Страх Джеки и Пьера выразить свою злость был ими испытан в контексте нового опыта взаимодействия со мной, - в отличие от других, не реагировавшим агрессивно и не стыдившим их, а помогающим понять их индивидуальные и совместный переносы. Будучи интернализованым, этот новый объект и новый опыт отношений пришли в конфликт со старым, более укорененным опытом, согласно которому за выражение гнева наказывают или мстят. Новый опыт стал ресурсом, растущим по мере интернализации аналогичных переживаний в отношениях. Кумулятивным эффектом в таком случае является "творческое повторение" (Loewald, 1960; Rosbrow-Reich, 1988), заменяющее навязчивое повторение. Более того, происходящее в терапии между парой и терапевтом или между одним из партнеров и терапевтом становится новым опытом отношений, впоследствии доступным для идентификации, интернализации и привлечения в отношения между партнерами. В ретроспективе, ту сессию можно рассматривать как поворотный пункт терапии, поскольку именно тогда прежние страхи уступили место новому опыту, который, в свою очередь, смог пробудить новую, зрелую надежду. Вот как разворачивалась сессия.

Мы начали говорить о том, что выяснилось на предыдущей сессии, когда, в связи с трансферентными реакциями Джеки и Пьера друг на друга и на меня, мы в очередной раз обратились к роли гнева в их родительских семьях. Джеки полагала, что Пьер, как и ее отец, не в состоянии принять ее гнев, поэтому она чувствовала, что его [гнев] надо держать за закрытой дверью. Джеки добавила: "Пьер, когда я злись, обвиняет меня в том, что я как его мать", - и в результате она чувствует, что он на нее нападает. Закрытая дверь оказывалась не только той дверью, за которую рассерженная Джеки была отослана отцом, но и дверью, которую Пьеру нужно было захлопнуть, спасаясь от гнева матери, а также дверью, за которой Джеки могла ощутить себя в безопасности от своей матери-алкоголички.

Когда Джеки смогла признать гнев, который они с Пьером трансферентно проецировали на меня, у нее ассоциативно появилось воспоминание о разглагольствованиях матери, и осознание, что оно относится к тем временам, когда мать пила, и невозможно было получить от нее признание иначе, чем в качестве объекта ее ярости. Джеки рассказала, что в такие моменты она критиковалась за свою прическу, одежду, комнату, просто за то, что она собой представляет. Когда гнев матери обращался на мужа, тот укрывался в подвале. Я интерпретировал смятение, испытываемое Джеки по поводу ее собственной злости. Она ожидала, что, если посмеет выйти из своей комнаты сердитой, Пьер тоже разозлится, спрячется и не станет иметь дела с их проблемами или с детьми (kids). Ни сдерживание, ни проецирование гнева не помогало ей исследовать собственный непризнаваемый страх стать похожей на мать, с которым мы в очередной раз встретились.

На сессии, за несколько месяцев до моего отпуска, сдвинулось кое-что еще. На этот раз Джеки и Пьер начали признавать горе друг друга и горевать вместе, сделав тем самым следующий шаг на пути взаимного признания. Как часто случается в парах, с которыми я работаю, аффекты появлялись постепенно, по мере следования каждым партнером течению ассоциаций, - в данном случае, направляемому образами утраты. Когда я спросил Пьера и Джеки об их чувствах, связанных с моим предстоящим отсутствием, Джеки подумала о своем отце, умершем десять лет назад. "Я наконец-то продаю его моторный катер. Понятия не имею, почему хранила его все эти годы. Мне не нравятся моторные катера.". После короткого молчания Джеки добавила: "Давным-давно мне приснился сон, в котором отец спросил меня: 'Кто ты', а я ответила: 'Я не могу быть собой.'"

Затем Джеки рассказала нам о стихотворении, которое она написала о своем отце и его катере. Его образы говорили о том, как она не смогла научиться управлять собственным кораблем, потому что отец никогда не позволял ей встать за руль. "Как я могу быть собой?" - вздыхала она. "Отец отправлял меня в комнату, если я была не в настроении, и не позволял мне управлять лодкой. А мать отрезала мне косы, когда мне было четырнадцать, потому что хотела, чтобы я была мальчиком." После некоторой паузы она продолжила медленнее: "Я назвала свою парусную шлюпку в честь бабушки. Я испытываю печаль, когда думаю о ней. Ее собственная мать оставила ее, когда ей было одиннадцать, - умерла от родов. Мне недостает ее. Думаю, она была единственным человеком, который на самом деле понимал меня. Мы обычно жили в одной комнате в нашем летнем доме". Помедлив, она указала на свою руку и сообщила: "На этом пальце я ношу ее кольцо. Когда я думаю о ней, я думаю о том во мне, что она любила. Но когда я думаю о родителях, мне хочется плакать совсем по другой причине."

Затем Джеки повернулась к Пьеру и сказала: "Ты всегда уходишь, - на работу, или играть в теннис, или на встречу с друзьями. В твое отсутствие я чувствую себя брошенной и обиженной." С глазами, полными слез, она обратилась ко мне: "На случай, если Вы не вернетесь, я хочу поблагодарить Вас за то, что вы помогали мне. Вы очень хороший человек." Теперь она рыдала, и у Пьера тоже появились слезы на глазах. "О чем Ваша печаль?" - спросил я его. "Я вспоминаю свои страшные сны о монстрах. Мне казалось раньше, что они о Джеки и о том, какую злость она у меня вызывает. Но сейчас я думаю, что на самом деле они о моей матери. Я плaчу потому, что боялся ее, но также мне грустно оттого, что она умерла." Наше время почти закончилось. Я сказал, что печаль нередко связана не только с потерей, но также с обретением собственного Я и с оплакиванием того, что сделало этот поиск таким трудным. Мы продолжали встречаться еженедельно, затем раз в две недели. Дженеты в основном уже не искали "решений для ситуаций, которых более не существует", а боролись за то, чтобы получить друг от друга и от себя больше из того, что они хотели, - в постели, вне постели, и с Джейсоном. Наша работа завершилась в декабре 2001-го.

Примерно пять месяцев спустя Джеки и Пьер вновь появились в моем кабинете из-за профессионального кризиса Пьера, значительно повысившего его тревогу и подавленность. Пьер стал отдаляться от Джеки так, что это напомнило им обоим о проблемах, первоначально приведших их в супружескую терапию. Они соскальзывали в регрессию, и Джеки была в отчаянии. У меня возникло ощущение, что терапия была завершена преждевременно. Пьер возобновил свою индивидуальную терапию и медикаментозное лечение; и то, и другое также было им ранее завершено. Возвращение к терапии Пьер переживал как провал; он был изумлен интенсивностью своих чувств. Всплыли многие прежние трудности, мешавшие им спать вместе. Пьер говорил во сне, метался и переворачивался, - это будило Джеки. Так как в результате она не высыпалась, то решила переместиться в отдельную комнату. Никаких обвинений от Пьера или от себя самой Джеки, в отличие от прежних времен, не почувствовала, но она жаловалась, что Пьер никогда не навещает ее в ее комнате на втором этаже и не предлагает поменяться.

Я видел, что состояние Пьера заботит Джеки, что она понимает, как мучительна для него ситуация на работе. Пьер же казался погруженным в себя. Джеки начала рассказывать мне, что произошло на ее только что состоявшийся 50-й день рождения. "Пьер выдал мне в подарок махровый купальный халат, это не значило для меня ровно ничего." "Я не знал, что тебе подарить, - сказал Пьер. - Я думал, что толстый белый халат, - такой теплый, роскошный, - тебе понравится." "Спасибо, мне не нужен еще один халат. Меня устраивают те, что у меня есть. Твой подарок не имеет ко мне никакого отношения.." Повернувшись ко мне, Джеки сообщила, что Джейсон очень изменился к лучшему и хочет поступать в колледж. "Он вручил мне тетрадь для записей в кожаной обложке и ручку, - подарок для писателя! Я была глубоко тронута. Это именно то, что мне нужно, - каким образом он узнал об этом. Сама я этого себе не купила бы. Я знаю, что Пьер страдает, но все равно я хочу, чтобы он видел меня. Да, я иногда сама прячусь, - даже голову не высовываю из комнаты, куда меня поместил отец. Но я работаю над этим. И я хочу, чтобы Пьер хотя бы двигался мне навстречу. На днях Джейсон сказал мне: "Я всегда чувствовал твою помощь и заботу". Лучшего подарка, чем эти слова, он мне сделать не мог." "И Вы хотите чувствовать заботу Пьера", - сказал я. "Да уж, на твой день рождения я сплоховал, Джеки. На самом деле мне бы не хотелось обманывать твои ожидания." Немного помолчав, Пьер продолжал еще более мягким голосом: "Иногда, когда мы собираемся заняться любовью, ты заводишь разговор о негативных вещах в наших отношениях. Мне кажется, это вызывает охлаждение между нами." Я ощущал, как сильно возросла способность Джеки и Пьера говорить и оставаться в настоящем моменте друг с другом, в какой большой степени новые и зрелые надежды заняли место порожденных старым ужасом. Но также я ощущал, что, возможно, Пьер проецирует свою проблему близости, провоцируя отрицательный настрой Джеки, - чтобы не оказаться слишком близко к ней. Я еще не успел додумать эту мысль, когда Джеки нежно сказала: "А тебе не приходило в голову, что я могу вытаскивать на поверхность негативные чувства перед занятиями любовью для того, чтобы быть ближе?" "Не знаю, - ответил Пьер, - просто не приходило."

Недавнюю сессию Пьер начал с разговора о том, как хорошо обстоят дела в их браке. Они снова спали в одной постели. "Этой ночью Джеки инициировала секс." Он ухмыльнулся, но Джеки помрачнела. "Пьер, почему ты называешь это сексом, а не занятиями любовью?" "Что Вы чувствуете по этому поводу?" - спросил я Джеки. "Похоже на то, что я чувствовала, когда Пьер хотел секса, а моему телу и без того было больно. Я просто цепенела и воображала, как прохожу через книжный или платяной шкаф и попадаю в другой мир, где не должна чувствовать что-либо, где нет гравитации, и я свободна. По крайней мере, где я не должна чувствовать себя камнем." Я молчал, с уважением относясь к процессу Джеки, но не очень понимая, что она имеет в виду.

Джеки тоже замолчала, - казалось, очень надолго. "Мои родители отпускали меня в колледж на уикэнд, еще когда я училась в старших классах. Это было довольно глупо с их стороны, учитывая, что творилось в кампусе. Мать вовсю пила и отрицала, а я была хорошенькой агрессивной молодой женщиной. Я тоже напивалась и просыпалась в постели с незнакомым парнем. Иногда, когда Пьер бывал слишком требовательным сексуально, я чувствовала, как превращаюсь в камень. Вспоминается сказка, которую я тогда сочинила. Я - женщина, убегающая от пьяного Бахуса, и обращаюсь в камень, чтобы он больше не захотел ко мне прикасаться." "Я сожалею, что я давил на тебя, - сказал Пьер. - Я был просто отморозок и к тому же идиот. Я не знал…" Пьер замолк и обнял жену.

Учась доверять друг другу, несмотря на собственную уязвимость, Пьер и Джеки обнаружили, что способны на большую близость, чем когда-либо прежде. После длительного процесса работы над осознанием архаических неудовлетворенных желаний, удовлетворения которых каждый ожидал от другого, а также над возвращением проекций и устранением проективных идентификаций, они смогли переживать свою уязвимость как путь к большей близости.

Ощущение себя и другого у Джеки и Пьера было ограничено травмами, пережитыми каждым из них. Можно рассматривать их лечение как процесс помощи им в открытии потенциального пространства для каждого из них индивидуально и для пары в целом, а также в открытии нового смысла старой борьбы. Этот процесс стимулируется не только интерпретацией проекций и переносов, но и созданием возможности получения нового опыта отношений. Последнее происходит благодаря аффективной настройке и вовлеченности терапевта по отношению поочередно к обоим партнерам и к паре в целом. В свидетельском присутствии терапевта интимные партнеры, воспринимая себя и другого - и будучи воспринимаемы - по-новому, иначе и многогранно, взаимодействуют также по-новому.

Pizer (1998) в связи с этим отмечает:

"Это бывает удивительным переживанием, - быть с парой, когда они начинают слушать и на самом деле слышать аспекты жизненной истории друг друга. Супруги могут ошеломлены, испытать благоговение, переживая наконец или вновь Инакость (the Otherness) другого, соприкасаясь с остротой нарратива личных историй друг друга, - по мере того, как память и горе занимают место прежних повторяющихся разыгрываний. Таким образом, со временем собственный Я-объект (self-object), - хранилище проекций, бессознательно выбранный источник пожизненного возмещения, - может быть признан отдельным субъектом желаний, нужд, ограничений и уязвимости" (р.6).

В завершение позволю себе вновь поместить в фокус суть этой статьи. Когда потенциальное пространство между интимными партнерами разрушено повторениями, занявшими место отношений (Russell, 1991), терапевт, терапия и воплощаемая ими надежда (Ringstrom, 1994) могут помочь вновь открыть это пространство, положив начало месту взаимного признания, интерсубъективности и большей интимности. Рождающаяся зрелая надежда, которая относится к возможному в настоящем, пусть даже она сплетена с архаической надеждой, может стать входом в интерсубъективное пространство, конституирующее "третьего" (Benjamin,1990; Ogden, 1986). Надежда ориентирована на будущее (Kast, 1991); она содержит потенциал трансформирующего опыта.

Надежда зачастую незаметна, подобно кислороду, который необходим нам для дыхания. Но мы не можем без того и без другого. Я вижу надежду у пар, которые обращаются к терапии как к последнему прибежищу. В моменты наибольшего страдания Джеки и Пьера я сохранял ее для них. Недавно Джеки объяснила, что ее фантазия прохождения через шкаф в мир без гравитации являлась не только образом бегства или защиты от чувств. Иногда, медитируя, она ощущала этот образ трансформированным. Тогда к ней приходили чувства, которые были у нее, когда она делила комнату с бабушкой в летнем доме. Она ощущала те самые запахи летнего воздуха и тепло окутывающих ее бабушкиных рук. Ее держали, видели и знали; она была в безопасности. И чувствовала надежду.

Перевод Т. Драбкиной