Пытаясь определить, какое воздействие оказал перенесенное в детстве сексуальное злоупотребление на наших взрослых пациентов, мы возвращаемся к исходной точке, с которой Фрейд начал свою теорию неврозов. Если пациент в первоначальном изложении своей истории или в ходе терапии утверждает, что у него имеются воспоминания о сексуальном злоупотреблении, мы не можем быть уверены в том, что эти сообщения точны; не можем мы и считать, что пациент создал фантазию о злоупотреблении как компромисс между желанием и защитой. Более того, даже если мы располагаем неопровержимыми доказательствами того, что злоупотребление имело место, аналитический материал взрослого человека достаточно сложен, и поэтому в ретроспективе очень сложно с точностью определить, каково было специфическое воздействие сексуального злоупотребления на развитие. Во-первых, сексуальное злоупотребление со стороны члена семьи редко бывает отдельно стоящим феноменом, для жертвы сексуальное злоупотребление - это скорее и чаще одна из составляющих актуальной внешней или внутренней ситуации. Кроме того, влияние злоупотребления на интрапсихические механизмы жертвы вряд ли может быть отделено от многогранных взаимодействий со значимыми членами семьи, как теми, кто участвует в злоупотреблении, так и теми, кто не вмешивается, то есть, участвует посредством своего отрицания или неведения.

Один из способов, понять, как именно сексуальное злоупотребление повлияло на развитие Эго у наших взрослых пациентов - это сравнить их случаи со случаями детей, о которых известно, что они пережили злоупотребление. Таким образом, первая наша задача - определить, какое воздействие сексуального злоупотребления оказывает (и оказывает ли) на психологическое развитие ребенка, и, если такое воздействие имеет место - какова его природа.

Некоторые авторы, обращаясь к большим популяциям детей и взрослых, перенесших злоупотребление в детстве - Йорукоглу и Кемп (1966), Лукианович (1972), Бендер и Блау (1937) - описали случаи инцеста, в которых они не обнаружили пагубных посттравматических последствий. Эти авторы считали, что крепкие позитивные отношения с матерью в доэдиповом периоде и прочные защиты Эго, в том числе способность быть "родителем" по отношению к "заблудшему" родителю помогли некоторым из этих детей пережить инцест. Уэстермейер (19780 и Гругетт (1952) идут еще дальше и характеризуют инцест между братом и сестрой как нетравматичный в том случае, если он обеспечивает любовью и вниманием ребенка, который в противном случае был бы эмоционально депривирован; инцест между отцом и дочерью, как они полагают, может служить той же цели. Эти авторы также засвидетельствовали случаи, в которых единичный травмирующий опыт злоупотребления со стороны взрослого, не являющегося членом семьи, не оставил никаких доказуемых последствий благодаря внимательному и заботливому отношению заботливых родственников.

Однако в целом большинство авторов, писавших на данную тему, говорят о том, что сексуальное злоупотребление обязательно влияет на интрапсихическое развитие, даже если перед взором исследователя не предстает никаких видимых последствий. Лонгитюдные исследования (см., например, Kaufman, Peck, and Tagiuri, 1954; Steele and Pollack, 1968; Steele, 1970; Steele and Alexander, 1981; Steele, 1986) наглядно демонстрируют такие исходы как проституция и фригидность у женщин, гомосексуальность у мужчин, множество случаев развития невроза, психоза, а также межпоколенные повторения семейных инцестуозных паттернов. Более того, описания случаев, приведенные вышеназванными авторами, показывают, как сексуальное злоупотребление со стороны члена семьи изменяет ход развития, подрывая способность ребенка доверять родителям, мешая эдиповому развитию, ослабляя семейные узы и, в конечном итоге, влияя на развитие сексуальной идентичности во взрослом возрасте.

Что касается клинических проявлений, у ребенка, пережившего сексуальное злоупотребление, часто обнаруживаются грубые поведенческие нарушения, такие как внезапные изменения аппетита, расстройства сна, вспышки раздражения и преувеличенные страхи и тревога. У детей латентного возраста среди симптомов также присутствуют нежелание посещать школу, утомляемость, избегание обычной деятельности и отношений, эмоциональные нарушения и регрессивное оральное поведение. У младших детей можно наблюдать избегание ранее любимых игрушек или людей, эксцентричное поведение, неожиданную озабоченность генитальными различиями и чрезмерный интерес к половым органам, полную регрессию в плане туалетного тренинга и использования бутылочки, или яростные и длительные вспышки агрессии по отношению к матери и другим детям.

Некоторые дети открыто признают факт злоупотребления, но многие стараются похоронить произошедшее. Чем младше ребенок, особенно если ему меньше двух лет, тем менее вероятно, что он различает фантазию и действительность. Дети более старшего возраста из чувства вины и из необходимости как-то оградить узы, связывающие их с родителями, часто используют массивное отрицание и избегание, для того чтобы отгородиться от воспоминаний о злоупотреблении.

При более глубоком исследовании дети постарше могут описывать ощущение использованности, никчемности и недоверия по отношению к какой бы то ни было заботе, привязанности или физическому контакту. У очень маленьких детей, которые, естественно, больше зависят от родителя в том, что касается контроля и установления границ, разрушительное влияние злоупотребления на развитие самоконтроля и самооценки можно легко увидеть в игре.

В другой своей работе (Sherkow, 1990) я предположила, что маленькому ребенку можно поставить диагноз сексуального злоупотребления в том случае, если мы видим совокупность следующих факторов: появляющаяся на очень ранних стадиях консультирования или лечения интенсивная сексуализированная игра, с ярко выраженными кастрационной тревогой и страхом утраты объекта; отчетливая интенсивность и явно принудительный, компульсивный характер этой игры; поглощенность одним своеобразным видом игры, и отсутствие интереса к любым другим играм; крайне враждебный характер регрессии в игре, особенно - злобные нападки на кукол; стереотипизация символической игры, особенно фаллическая игра и игры в заталкивание; преувеличенное, по сравнению с обычным, любопытство в отношении вопросов пола и генитальных различий; и озабоченность вопросом реальности и фантазии - "Я это видел или я это выдумал?" - иногда выражаемая в терминах визуальной модальности - "Я это видел" или "Я этого не видел".

С точки зрения психоанализа, для того, чтобы получить специфическую картину воздействия сексуального злоупотребления на многие аспекты развития Эго и характера, необходимо проанализировать на глубинном уровне множество детей и взрослых, перенесших злоупотребление. Однако для начала мне хотелось бы представить материал двух детских случаев и затем сравнить мои наблюдения с материалом, почерпнутого из случая взрослого мужчины.

Примеры случаев: дети

Тина

Тине, чья диагностическая оценка более полно представлена в другой работе, было два года и девять месяцев, когда ее привели на обследование на предмет возможного сексуального злоупотребления. Во время купания она сказала брату, указывая на свой анус: "Папа засовывал мне туда своих рыбок, и мне было больно". Она исследовала свои гениталии и играла в "доктора", идентифицируя отца как доктора, играющего с ней в "рыбок и бабочек". После летних каникул, проведенных с отцом, у нее расстроился сон, она стала раздражительной, утверждала, что слышит, как "посреди ночи мужчины ходят и смотрят на нее", пока она спит, у нее испортился аппетит, и несколько раз ее заставали за тем, что она вводила различные предметы себе во влагалище.

Играя во время аналитических сессий, Тина сосредоточенно одевала и раздевала кукол, заставляла кукол-мальчиков писать и пыталась заталкивать предметы в рот, в анус и во влагалище. Как игры в заталкивание, так и все, связанное с мочеиспусканием и пенисом, обнаруживало явную половую дезориентацию. Сопровождавшее игру генитальное возбуждение разряжалось в течение сессии частыми походами в туалет. Стало ясно, что игра вызывает у Тины возбуждающие сексуальные "ощущения" в области гениталий, а также путаницу относительно источника стимуляции (вагинального, клиторального или анального). Кроме того, это поведение пробуждало враждебные желания по отношению к отцу и его пенису, а также тревогу, связанную с возможной утратой отца. Эти чувства привели к возникновению временного симптома в виде мазохистического, самоповреждающего поведения: например, она колола себя кухонным ножом, пытаясь разрезать дыню, лежащую у нее на коленях. Еще одно свидетельство ее попыток защититься от ранних эдиповых желаний, направленных на отца, обнаружилось в обсессивной игре, в которой она отрывала у кукол части тела, а затем пыталась прибинтовать их обратно. Она настойчиво бинтовала и перебинтовывала поврежденную конечность. Она проявляла слишком большой интерес к генитальным различиям, мочеиспусканию, и к объектам фаллической формы. Например, играя с куклами, она часами пыталась заставить куклу-мальчика "сделать пи-пи", называя его "она"; или в своей игре в "Чудовище" она засовывала игрушечную бутылочку кукле-мальчику между ягодиц, называла его "она" и потом давала ему попить из розовой бутылочки.

Гнев Тины, вызванный неспособностью матери защитить ее, усилил то, что в ином случае было бы обычной для ее возраста амбивалентностью по отношению к матери; он усиливал также ее страх быть покинутой обоими родителями и подстегивал дальнейшую регрессию к оральным и анальным способам самоутешения. Ее поведение все так же свидетельствовало о слабом контроле над импульсами и о самодеструктивности, о нарушении тестирования реальности и слабости границ Эго. Желание отцовской стимуляции, встречающее на своем пути чувства вины и страха, продолжало подпитывать импульсы, от которых она уже отказалась, а также усиливало идентификацию с агрессором. Кастрационная тревога была преувеличенной по сравнению с той, что мы обычно наблюдаем у двух-трехлетних детей, и в конечном итоге мешала нормативному развитию женской половой идентичности. И действительно, страх сепарации от объекта, казалось, слился со страхом утраты частей тела и мешал развитию идентификаций, а, следовательно, и организации защит, которые могли бы помочь Тине справиться с виной и стыдом. Результатом стало нарушение развития ее Супер-Эго, проявившееся в ослаблении контроля над импульсами. У такого ребенка, как Тина впоследствии можно было бы ожидать либо развитие ригидного Супер-Эго, либо формирование провалов в Супер-Эго.

Харриет

Еще один пример того, как злоупотребление искажает развитие Эго и нарушает формирование характера, можно было увидеть у Харриет, которая была направлена на диагностику в возрасте трех с половиной лет, после того как воспитательница в детском саду пожаловалась, что за последние несколько месяцев Харриет совершенно замкнулась в себе. Ранее веселая и приветливая, хотя и тихая малышка, теперь она не желала ни разговаривать, ни играть ни с воспитательницей, ни с детьми из своей группы. К тому же Харриет удерживала стул, обычно от пяти до десяти дней подряд, делая необходимым применение слабительных и клизм, которые обычно ставил ей отец. Из ее игр дома родителям было очевидно, что фантазия заменила ей реальность; казалось, что Харриет живет в мире созданных ею воображаемых образов. Харриет не только отдалилась от своих друзей, она стала раздражительной и чрезвычайно скрытной с матерью. У нее, некогда такой милой, теперь часто случались вспышки раздражения, она проявляла огромный сфокусированный интерес к своим гениталиям, утверждая, что "у нее там внутри (то есть, в вагине) был пенис", и часто в открытую мастурбировала.

И действительно, отношения Харриет с матерью ухудшились настолько, что она не позволяла матери прикасаться к ней или каким-либо образом проявлять нежность, даже обнимать ее. Это тотальное физическое неприятие по отношению к матери резко контрастировало с ее очевидной страстной влюбленностью в отца и почти отчаянным цеплянием за него. Харриет также требовала, чтобы ей позволяли находиться в ванной с отцом всякий раз, когда ему нужно было искупаться или помочиться, хотя, по словам матери, он не замечал ее застенчивого интереса к его пенису.

Любопытно, что родители Харриет упомянули, почти вдогонку, что Харриет недавно обвинила своего двоюродного брата-подростка, Джо, в том, что он вводил свой пенис ей в рот. Когда Джо и его мать были конфронтированы с этим фактом, оба стали все отрицать. Когда родители Харриет попытались собрать свидетельства, доказывающие или опровергающие утверждение Харриет, в ретроспективе оказалось более чем вероятным то, что Джо действительно на протяжении последнего года периодически приставал к Харриет, когда они приезжали к ним домой. Насколько могли предположить родители Харриет, Джо заставлял ее дотрагиваться до его пениса и брать его в рот; они не знали, проникал ли он в нее, и играл ли он с ее гениталиями.

Как и Тина, Харриет начала первую сессию с раздевания всех кукол. На сессиях она была поглощена тем, что заставляла кукол мужского пола писать и толкательными движениями засовывала бутылочки и пустышки в рот куклам-мальчикам. Выражение ее лица и физический тонус во время этих сосредоточенных игр в одевание и раздевание кукол, особенно мужского пола, отражали сильнейшую увлеченность и телесную ригидность. У нее, как и у Тины, обнаруживалась явная путаница в том, что касается половых различий, когда она пыталась поить кукол-мальчиков из розовой бутылочки или пеленала их в розовое и наоборот (с куклами-девочками), а также пыталась одевать кукол-мужчин в женскую одежду. Из ее игры было очевидно, что ей трудно отличать фантазию от действительности; например, играя в "пи-пи" с куклой, она неистовствовала, когда "пи" - вода - попадало на ее одежду.

В развитии Эго у Харриет видны те же нарушения, что и у Тины. Ее очевидный гнев на то, что мать не защитила ее ни от ситуации злоупотребления, ни, с динамической точки зрения, от ее собственных эдипальных желаний, усилило ее амбивалентность по отношению к матери. В результате у Харриет развился симптом удержания стула. Развитие этого симптома было также обусловлено повышенной кастрационной тревогой, вызванной ее страхом потерять любовь и одобрение матери из-за того удовольствия, которое она получала от ситуации злоупотребления, например, ее очарованности гениталиями Джо. Еще одной составляющей симптома был регрессивный страх сепарации. Интересно то, что, хотя динамика Харриет во многом похожа на динамику Тины, выбор симптома - удержание стула - противоположен симптому, выбранному Тиной, который по своему характеру был эксплозивно анальным. Оба ребенка, однако, проявляли преувеличенный интерес к вуайеристским и эксгибиционистским аспектам генитальной фазы развития.

Нарушение функций эго

Функция Эго, которая у детей, подвергающихся сексуальному злоупотреблению, нарушается в первую очередь - это тестирование реальности. У этих детей воспоминания о реальных событиях жизни, связанных с сексуальным злоупотреблением или отношениями злоупотребления, затемняются, а фантазии "становятся" реальными. Развитию этого феномена способствуют многие факторы. В качестве реакции на чувство вины за участие в деятельности, ведущей к исполнению запретного эротического желания, ребенок может идентифицироваться с родительским отрицанием, помутнением рассудка или требованием хранить тайну, которые служат подавлению, изоляции или отрицанию сексуального опыта. Оборотная сторона помутнения рассудка у родителя также может быть деструктивной: "невиновный" родитель, который настаивает на том, чтобы "поговорить об этом и разобраться с этим", драматизирует раскрытие инцеста и использует его, - не считаясь с интересами ребенка, - для того, чтобы наказать родителя-"обидчика" (и нет нужды говорить, что и ребенка тоже), также искажает тестирование реальности. Так было в случае Тины, где склонность матери чрезмерно стимулировать и "все осмысливать" усилила интерес и тревогу Тины по отношению к инцестуозному опыту.

Еще одно заметное нарушение функционирования Эго у детей, переживших сексуальное злоупотребление, находится в области защитных механизмов. Здесь можно отметить неспособность к установлению адекватного внутреннего контроля. Такие нарушения самоконтроля способствуют появлению искажений в области Эго и Супер-Эго, своих на каждой конкретной стадии. Если злоупотребляют очень маленьким ребенком, значительно нарушенными могут оказаться его туалетный тренинг, контроль над импульсами и пищевое поведение. Чем младше ребенок, тем больше он подвержен нарциссическим нарушениям и тем больше вероятность того, что он будет использовать главным образом примитивные защиты, такие как проекция, отрицание, отыгрывание в действии и тяжелая регрессия, а в развитии начинают усиливаться доминировать садомазохистические тенденции.

У детей более старшего возраста может тормозиться или чрезмерно усиливаться мастурбация. Интеллектуальные аспекты функционирования Эго, такие как способность воспринимать, концептуализировать и учиться у окружения также могут быть значительно нарушены.

В случае Харриет было видно, как происходит вмешательство в нормальный процесс идентификации с родителями, особенно с родительскими защитными механизмами. Система защит у этих детей часто имеет качество "как будто". Харриет заняла псевдозащитную позицию, подражая по очереди каждому родителю. Отцовский стиль был обсессивным, он главным образом использовал изоляцию аффекта, реактивное формирование и отрицание; в его присутствии Харриет избегала сексуального материала, равно как и любого другого материала, нагруженного аффектами, и играла на высоко символическом уровне. Стиль матери был тревожным, депрессивным, но очень экспрессивным и конфронтирующим; с ней Харриет была более экспрессивной, более открытой и внимательной к настроениям и потребностям матери. Опять же, ввиду того, что мать ненавидела кукол у Харриет их никогда не было, поэтому потребовалось некоторое время, прежде чем Харриет позволила себе в присутствии матери играть с пупсиками во время игровой терапии в моем кабинете. (Она ограничивалась тем, что играла с деревянными фигурками, пока мать, в конце концов, не разрешила ей играть с куклой за пределами моего офиса).

Харриет также являет собой пример того, как требование хранить тайну ведет к отказу от либидинальных привязанностей и вызывает недоверие к ним. У детей, подвергающихся сексуальному злоупотреблению, роль вуайеризма в развитии чрезмерно усиливается или чрезмерно подавляется, а эксгибиционизм часто смещается на телесный облик, волосы и одежду. Например, в тот период, когда брат приставал к ней, Харриет никогда не позволяла матери смотреть на нее, прикасаться к ней или выбирать для нее предметы гардероба; она отказывалась носить какие бы то ни было вещи, которые предлагала ей мать, или до которых она дотрагивалась.

Другое обычное явление - это вмешательство в символическую деятельность и сублимацию; как Тина, так и Харриет использовали некоторых кукол стереотипным символическим образом. Для Тины все репрезентировало фаллос. У Харриет опорожнение кишечника репрезентировало "маму", "лялю", "лялю, которую мама потеряла", ее саму, ее пенис и ее сексуальное удовольствие от игры с нарушителем; тем не менее, поначалу она была неспособна играть в куклы обычным способом, репрезентируя Я и объект. Как это обычно бывает, она не располагала нейтральным Эго, которое позволило бы ей наслаждаться игрой ради игры.

Еще один фактор, способствующий искажению Эго - это происходящее в таких ситуациях хроническое вмешательство в объектные отношения. Отец, отчасти воспринимаемый как защитник и утешитель, является также объектом инцестуозных желаний. Эти желания должны быть отщеплены от восприятия самой себя как соблазнительницы и, тем не менее, жертвы, независимо от того, было ли поведение отца преступным или нет. Любая ничего не значащая генитальная стимуляция в несексуальной игре с отцом так напоминает о соблазнении и о его возбуждающих/пугающих компонентах, что ее необходимо избегать. В случае продолжающегося инцеста с отцом, расщепление препятствует интеграции многочисленных аспектов объектных отношений и может привести к неспособности интегрировать различные позитивные и негативные представления об объекте на всех уровнях.

Один из способов разрешения этих проблем можно увидеть в случае Харриет: ей приходилось отрицать факт соблазнения со стороны Джо не только для того, чтобы оградить приятные аспекты сексуальной игры, но и для того, чтобы защитить эдипальные фантазии, например, удовольствие от того, что она забирает отца у матери. Поэтому ей невозможно было признать, что Джо навредил ей, и это отрицание усилило подавление, регрессию, удержание стула, социальную изоляцию и депрессию. Позже, когда лечение значительно продвинулось вперед, она рассказала о том, что с легкостью можно рассматривать как фантазию об избиении: "Джо плохой. Он бил меня. Мы были на кухне. Папа готовил хот-доги, а Джо меня бил. Папа не видел этого - он не знал, что это происходит". Таким образом, по мере того, как начинают подавляться воспоминания о сексуальном контакте, включающие в себя элементы зависти к пенису, вуайеризм, возникает фантазия об избиении, которая в конечном итоге, возможно, способствует более конструктивному разрешению вопроса о преступном участии в соблазнении.

Основываясь на изучении случаев Харриет и Тины, можно сказать, что развитию искажений в области Эго также способствует тот факт, что сексуальная травма усиливает раннюю кастрационную тревогу. Это ведет к утрате телесных границ; к возникновению всеобъемлющего страха утраты объектов (до завершения сепарации-индивидуации, нарушая таким образом фазу воссоединения); и к слабой консолидации самооценки, возможно, безвозвратно уродуя способность к различению Я и объекта или укреплению половой идентичности.

Пример случая: взрослый

Г-н Г.

Г-н Г., 37-летний неженатый писатель, обратился ко мне, желая пройти еще один курс психоанализа. Он жаловался на тревогу, смешанные фобии и на вновь овладевшие им гомосексуальные фантазии, которые теперь вызывали у него отвращение. Предыдущий десятилетний психоанализ у аналитика-мужчины помог ему достичь своей цели - он отказался от активной гомосексуальности, но был все еще неспособен построить гетеросексуальные отношения, несмотря на свой интерес к женщинам и желание вступить в брак.

Отца г-на Г. забрали в армию еще до того, как г-н Г. родился, и он не знал своего отца до трехлетнего возраста. Пока отца не было, пациент и его мать жили с родителями матери и ее младшими братом и сестрой, которые оба в то время были подростками. Г-н Г. обожал свою тетю и помнил, что у него были с ней совершенно особые отношения; он часто забирался понежиться к ней в постель. Он до сих пор почти каждый вечер разговаривал с ней по телефону. На самом деле, в его первом анализе тетя, по-видимому, "замещала" мать всякий раз, когда он сталкивался с эротическим материалом, связанным с материнской фигурой. Образ матери, каким он рисовал его во втором анализе, казалось, остался нетронутым (непроанализированным), сохранившимся еще со времен его юности, а именно: это была красивая светская бабочка, заботившаяся о соблюдении внешних приличий, поглощенная своими играми в бридж и показами мод, и использовавшая сына как пешку в своих отношениях с мужем. У г-на Г. было мало воспоминаний о "материнском" отношении с ее стороны или о том, чтобы она делала что-либо ради него самого. Что он помнил, однако, так это то, что, когда он был подростком, она часто расхаживала по дому полуобнаженной, проявляла слишком большое любопытство к его личным разговорам, следила за происходящим в его комнате по внутренней связи и слишком сильно вмешивалась в его отношения с девушками. Как ему казалось, мать также транслировала ему "двойные послания" на предмет его отношений с отцом, например, поощряя его воевать с отцом, но потом настаивая, чтобы именно он первым шел мириться.

В начале своего нового курса психоанализа пациент сообщал о многих "воспоминаниях", в которых фигурировал его дядя-подросток, и которые оказались покрывающими воспоминаниями с непроанализированным в предыдущем анализе латентным содержанием. Это были "воспоминания" о том, как он спал на полу в комнате дяди, глубокой ночью ходил мимо его комнаты и слушал под дверью, и видел, как его дядя читает порнографические журналы.

В раннем детстве у пациента было много симптомов, в том числе тяжелые запоры, которыми он страдал на протяжении длительного периода времени. У него были "воспоминания" о том, как педиатр руками опорожнял ему кишечник, как один или более человек из обслуги, работавшей в доме его дедушки, ставили ему клизмы, и как его кормили слабительными. Он испытывал фобический страх перед чайными пакетиками, рвотой и темнотой и "помнил", как его дедушка пытался рассеять его страхи, заставляя его вышагивать вокруг стола в столовой и размахивая перед ним пакетиком с чаем. Из более позднего своего детства он помнил обсессивно-компульсивные ритуалы, включая то, как, уходя утром в школу, ему нужно было обернуться посмотреть на мать, стоящую у определенного окна столовой. Его увлечение фильмами, особенно мюзиклами, пластинками и определенными кинозвездами доходило до степени фиксации; единственным, что отвлекало его от его страхов, было обещание пойти в кино, куда его обычно сопровождали дедушка или тетя.

Начиная с подросткового возраста и до настоящего времени г-н Г. мастурбировал по крайней мере один раз в день, и он говорил, что с самого раннего детства его сильно занимали мысли о собственном пенисе. Его убивало то, что его пенис был "изогнутым", и он несколько раз пытался на ночь привязывать его к бедру. Он вспомнил, как давал дядиной собаке обнюхивать свой пенис, а когда ему было 11 или 12 лет, он пытался сделать так, чтобы дочка его тети (которой было три или четыре года) дотронулась до его пениса, когда они вместе купались. Примерно в возрасте 14 лет он начал заниматься взаимной мастурбацией с "пацанами" из своего класса и к 18 годам активно искал гомосексуальных знакомств в общественных уборных. Тем не менее, он считал себя гетеросексуальным и занимался петтингом с девушками, которыми сильно увлекался до тех пор, пока не закончил колледж.

В этот момент у его матери было диагностировано неизлечимое заболевание, и он с головой окунулся в навязчивую гомосексуальность, которую успешно скрывал от семьи. В ходе первого анализа он не признавал, что такое поведение имело место. Несмотря на свое открытое гомосексуальное поведение, он упорно продолжал считать себя гетеросексуалом, и, действительно, он всегда пребывал в состоянии глубокой, но не пользующейся взаимностью влюбленности в какую-либо женщину.

Г-н Г. пришел лечиться со страстным желанием доставлять удовольствие и быть совершенным пациентом. Начав анализ, мы постепенно поняли, что это поведение скрывало за собой две важные тенденции. Во-первых, он хотел быть таким "хорошим мальчиком", что я никогда бы не бросила и не выгнала бы его. С начальницей-женщиной у него возник паттерн, заключавшийся в том, что всякий раз, когда она ставила под сомнение качество его работы, и он чувствовал себя в опасности, у него возникал гомосексуальный импульс пойти в порнокинотеатр и смотреть там, как мужчины занимаются взаимной мастурбацией. Этот феномен постепенно укоренился в переносе, и мы увидели такую же повторяющуюся потребность отыгрывать гомосексуальный импульс вслед за фантазируемым отвержением с моей стороны, например, когда мы расставались на выходные или на праздники. Во-вторых, желая быть совершенным пациентом, он чувствовал, что это его обязанность - сообщать о каждой мысли, фантазии, действии и сновидении, имевших место после нашей последней встречи, как если бы именно это называлось "свободными ассоциациями". Вскоре стало очевидно, что он относится к каждой сессии, как к исповеди. Но, несмотря на его попытки заниматься самоанализом, постоянно интерпретируя перенос и проводя генетические интерпретации, как на сессиях, так и вне их, его мучил вопрос о том, что реально, а что нет. Эти сомнения не ограничивались тем, "прав" ли он или "неправ". Например, высказав мне длинную интерпретацию событий вчерашнего вечера в их последовательности, он начинал заботиться и тревожиться о том, являются ли его заключения действительной правдой или только лишь воображаемой правдой. В переносе он проецировал этот феномен "сомнения" на мои замечания. Опять таки, эти сомнения по поводу моей интерпретации шли дальше того, права я или нет, как если бы все, что я говорю, он наделял двойным значением.

Нам также стало ясно, что потребность г-на Г. противоречить мне, "сомневаясь", работала на возведение барьера между нами, как если бы его "Да, но …" определяло границу, запрещавшую физический акт, который мог между нами произойти. Далее мы поняли, что физический акт, которого он больше всего боялся и желал, заключался в том, чтобы я его мастурбировала.

В то же время, анализируя размышления пациента о самом себе, я была поражена тем, что он продолжал рассматривать свою тетю в качестве источника как материнской заботы, так и эротической стимуляции, исключая, таким образом, из своего самоанализа мать. Когда я усомнилась в некоторых исторических реконструкциях, сделанных в его первом анализе и касающихся той роли, которую играла его тетя в его детстве, для меня стало очевидным, что тетя должна была гораздо меньше участвовать в его воспитании, чем ему хотелось бы верить, и что он успешно подавлял или отрицал тот факт, что мать многие годы заботилась о нем, особенно после того, как ему исполнилось три года, когда он и его родители жили в ста милях от бабушки, дедушки, тети и дяди. Хотя он, вероятно, и ездил к тете время от времени, по выходным или праздникам, она вышла замуж и уехала в другую страну, когда ему было 6 лет.

Мы с г-ном Г. начали исследовать возможность того, что, пытаясь отрицать последствия чрезмерной анальной и генитальной стимуляции, эдипову победу, но особенно травму сепарации и раннюю кастрационную тревогу, он перенес на свою тетю почти все мысли, желания и воспоминания, относящиеся к матери. Он, в свою очередь, стал приносить сновидения и высказывать ассоциации, связанные с его пребыванием в доме бабушки и дедушки.

Мы увидели, что "воспоминания", которые он сохранял на протяжении своего первого анализа, были завесой, скрывающей события, связанные с дядей. Наше понимание разворачивалось следующим образом: ассоциации к сну, в котором собака дяди обнюхивает его пенис, заставили его вспомнить, как он выставлял свой эрегированный пенис перед собакой и думал: "Что если бы она умела разговаривать и нажаловалась бы на меня?" Он вспомнил, что спал рядом с собакой, когда приезжал в дом к дедушке, и, хотя он знал, что собака ночевала в спальне дяди, до этого ему не приходило в голову, что во время этих приездов он, вероятно, спал в комнате своего дяди. Постепенно он вспомнил, что мастурбировал перед собакой, опять-таки, думая про себя, что собака спит, и поэтому не обратит на него особого внимания. Г-ну Г. было интересно, почему он решил, что он в ответе за смерть собаки, и было ли это как-то связано с его чувством вины за то, что между ним и его дядей, возможно, произошло нечто сексуальное. За этими размышлениями последовал сон, в котором "вещи были не тем, чем они кажутся". Во сне его дядя явился ему в кашемировом платье, которое превратилось в мужскую домашнюю куртку с тремя шлевками на спине (вместо обычных двух шлевок для пояса). Эти "три шлевки" репрезентировали фаллическую триаду. На следующих сессиях всплыли воспоминания о том, как он наблюдал за мастурбирующим дядей, замерев на месте, загипнотизированный, не в силах уйти, несмотря на то, что чувствовал, что это ему чем-то угрожает. Очевидным проявлением этого поведения в переносе был "исповедальный" характер ассоциаций пациента, которые становились все более сексуальными по своей природе. Он тревожился по поводу моего молчания, так как ему казалось, что он недостаточно хорошо удерживает мой интерес, а это значит, что ему следует либо сменить тему, чтобы удержать мое внимание, либо начать подробно излагать сексуальные желания или воспоминания о прошлом опыте, "удерживая аналитика у двери". Здесь были очевидны как эксгибиционистский аспект: удерживание матери в дверях, чтобы она смотрела на него, так и вуайеристский аспект: ощущение себя самого приросшего к полу у двери, наблюдающего за матерью.

Постепенно ассоциации, касающиеся наблюдения за мастурбирующим дядей, были связаны с давним страхом перед рвотой, который некоторое время рецидивировал в виде преходящего симптома в терапии. Бывало, что г-н Г. лежал всю ночь, не смыкая глаз, в кровати, боясь, что его вырвет. Тогда мы смогли связать между собой его страх перед чайными пакетиками и страх темноты и рвоты; возможно, что-то преследовало его в темноте, что-то, о чем чайный пакетик напоминал тактильно или визуально. "Может быть, - сказал он, - мокрый пакетик на ощупь похож на лобковые волосы или напоминает о выжимании обмякшего пениса". Он пришел к убеждению, что его страх перед рвотой был страхом (или желанием) фелляции, и мы смогли проинтерпретировать, что симптом страха перед рвотой репрезентировал одержимость возникающим при виде мастурбирующего дяди желанием взять пенис в рот, и одновременный страх подавиться. "Я не знаю, подавился ли я, потому что действительно взял пенис в рот или потому, что только хотел это сделать. Я не знаю - я думаю, это не важно". Затем он вспомнил, что когда ему было 17 лет, он жил в одной комнате со своим 8-летним двоюродным братом и, когда мальчик спал, терся своим пенисом о его руку. Брат не знал об этом.

Вскоре после этого ему приснился сон, в котором он показывал что-то сексуальное мужественному, но изнеженному мужчине. "И у меня, и у него была эрекция. Он одновременно мастурбировал нас обоих". Мужчина напоминал ему разных кинозвезд, которые все были похожи на его дядю.

Затем г-ну Г. приснилось, что в каком-то тихом, спокойном месте он встретил незнакомого мужчину, и тот гонится за ним до станции метро, он хочет его изнасиловать. Внимание мужчины отвлекает маленький мальчик, который стоит рядом и смотрит. Во сне пациент кричал: "Нет! Здесь маленький ребенок, и, если он увидит, это будет для него травмой! Кто-то говорит: "Не смеши! Ему [маленькому мальчику] 17 лет, и он возвращается после свидания". Действие следующей части сна происходило после орального секса. Г-ну Г. было стыдно, и он чувствовал себя ужасно виноватым. Вдруг он увидел актрису, которую он часто сравнивал со своей матерью. Это ее только что изнасиловали. "Я был расстроен не за себя, а за нее, и тогда она сказала: "Не волнуйся, я хотела, чтобы это случилось".

Ассоциируя, он снова вспомнил, как в возрасте 17 лет он приходил домой со свидания, шел в спальню, которую он делил со своим 8-летним двоюродным братом, испытывая соблазн потереться пенисом о его руку и думая: "Это смешно - опасная и глупая вещь. Что, если он проснется и увидит меня?". "Тогда я шел обратно к кровати и ложился спать". Здесь г-н Г. подавил более раннее свое признание, касающееся такого же эпизода. Он был все так же убежден, что его дяде должно было быть около 17 лет, когда тот делал ему фелляцию или понуждал заниматься взаимной фелляцией. Спустя три недели г-ну Г. приснился еще один сон: "У меня в руке была кукла, и я сжимал ладонью ее промежность, большим пальцем как будто пытаясь стереть следы инцеста. Потом я подумал: "Это доказывает, что меня домогались в детстве, я точно как те дети, которые дают показания в суде, показывая на куклах, что с ними происходило".

Дальнейшие сны и ассоциации предоставили свидетельства сексуализированных отношений с матерью и, возможно, также и с дедушкой. Когда он начал признавать, что его мать играла совершенно реальную роль в его воспитании, он вспомнил, например, что она "оголялась до пояса в ванной [в его присутствии], чтобы вымыть подмышки, когда одевалась, чтобы пойти поужинать в ресторан". Еще одно воспоминание было связано с тем, как он караулил около спальни родителей каждую воскресную ночь, чтобы услышать, как они занимаются сексом, услышать, как мать громко протестует и "гадал, почему она все равно идет туда каждое воскресенье". В конце концов, он стал задумываться о том, не было ли чего-то мастурбационного или гомоэротичного в поведении дедушки по отношению к нему, когда он водил его, маленького мальчика, в кино. Он даже думал, не был ли дедушка первопричиной сексуальных нарушений в семье, возможно, в той или иной степени злоупотребив всеми тремя своими детьми, что объяснило бы г-ну Г., почему у всех троих были такие серьезные нарциссические проблемы.

Обсуждение

Как и вышеописанные дети, подвергавшиеся домогательствам, г-н Г. демонстрирует типичную озабоченность вопросом "Было ли это на самом деле, или я это выдумал?" В течение своей жизни г-н Г. создал для себя ряд конструкций, то есть фантазий, которые он воспринимал как действительность, и которые были столь убедительными, что предыдущий десятилетний психоанализ никак их не затронул. Таким же образом он затуманивал подлинные события своей жизни и убеждал себя и своего аналитика, что то, что на самом деле было реальным - "всего лишь фантазия". Как это обычно бывает, он всегда говорил о воспоминании: "Я не могу этого помнить; я придумываю это, как если бы оно было на самом деле".

Требование дяди никому не рассказывать о его приставаниях, а также, позднее, эксгибиционизм матери, заметно повлияли на развитие идентичности г-на Г. Мы начали понимать, что возбуждение от участия в сексуальных действиях вместе с дядей вызывало у него такое глубокое чувство вины, что он не мог доверять своему отцу или наслаждаться теплотой и нежностью с его стороны. Так же, как Харриет и Тина, г-н Г. не мог получать удовольствие от заботы со стороны матери, чья неспособность защитить его одновременно приводила его в ярость и чрезмерно усиливала чувственные фантазии о том, чтобы соблазнить ее, так же, как он, в своем представлении, соблазнил дядю. Виноватое восприятие самого себя как соблазнителя усугублялось соблазняющим поведением его тёти, которая, хотя и не делала с ним ничего откровенно сексуального, когда он был маленьким мальчиком, все же усиливала его эротические фантазии по отношению к себе и, в конечном итоге, стала покровительницей всех подобных желаний, бравших начало в его чувствах к собственной матери.

Кроме того, "двойные послания" матери пациента, в которых она соблазняла его, заставляя бороться с отцом за выполнение требований, в которых отец ему отказывал, но которые мать в конечном итоге удовлетворяла, можно было рассматривать как еще одну форму ее эксгибиционизма, навсегда сохранившего путаницу между фантазией и реальностью. Эта путаница мешала развитию г-на Г. на каждой стадии; она мешала его контролю над инфантильными импульсами - пачкаться, быть жестоким, объедаться или голодать, и не давала ему научиться такому контролю путём идентификации с родителем или с кем-либо другим, как точно так же, как это было в случаях Тины и Харриет.

С помощью реконструкции в процессе анализа мы с г-ном Г. выяснили, что в качестве реакции на домогательства у него, как и у Харриет, в раннем детстве развился симптом удержания стула. В ответ на гомосексуальные импульсы он часто испытывал потребность "поесть сладкого". Его озабоченность собственным телом не соответствовала в целом высокому общему уровню функционирования Эго. Как и у Харриет, его вуайеристские и эксгибиционистские импульсы сместились на одежду и волосы. Например, в прошлом, после гомосексуального контакта он никогда не мог снова надеть то, что было на нем во время свидания, так, чтобы это не напомнило ему о происшедшем. Если чувство вины было достаточно сильным, он выбрасывал одежду.

Так же, как в случае Харриет, защитную структуру г-на Г. можно охарактеризовать словами "как будто". Его мышление обнаруживало обсессивные черты, но его поведение в целом не соответствовало диагнозу обсессивно-компульсивного расстройства. Это был блистательный мужчина, своей успешной карьерой обязанный своей способности творчески мыслить, рассуждать и писать, с высоко развитой способностью к символизации на интеллектуальном и вербальном уровнях. Эта способность, однако, не выполняла позитивной защитной функции и не ограждала его от его собственных импульсов или от порождаемой ими тревоги, точно так же, как это было у Харриет и Тины. Они тоже демонстрировали высокий уровень символизации, например, в своей игре, которая являлась следствием и продолжением их сексуальной травмы, но точно так же не могла успешно защищать их от конфликта и тревоги, вызванных этой травмой. Г-н Г., несмотря на внешне высокий уровень организации и соответствующее нормам социальное поведение, использовал примитивные защиты - проекцию, физическое избегание, отрицание и действие вместо слов. Его тестирование реальности было ограниченным, что и следует ожидать при таких примитивных защитах, и он использовал подмену "так ли это на самом деле или это всего лишь мое воображение" в качестве защиты от грубых импульсов. Вопрос "Я действительно хочу сделать это, или я только думаю, что хочу сделать это?" пронизывал все его мышление и не оставлял места для сексуальной активности, как гетеросексуальной, так и гомосексуальной. В переносе стало ясно, что это явление представляет собой ответную реакцию на его желание/страх подвергнуться сексуальному нападению со стороны сильного мужчины, постольку аналитик репрезентировал его сильного отца. Тогда постепенно были прояснены подлежащие садомазохистические наклонности. Г-н Г. начал говорить на сессиях о садистических гомосексуальных фантазиях, которые возникали у него во время мастурбации, и впервые осознал мимолётную гетеросексуальную мысль, проносящуюся у него в голове за несколько секунд до семяизвержения.

Озабоченность: "Это действительно произошло, или я это выдумал?", типичная для взрослого, в детстве подвергавшегося сексуальным домогательствам, ставит перед аналитиком некоторые технические проблемы. С чисто практической точки зрения, аналитику нужно понимать, что важно помочь пациенту научиться различать то, что действительно произошло в детстве, и то, что было его желанием. Там, где психическое явление обусловлено рядом причин, а также необходимо устанавливать, что - всего лишь правдоподобно, а что - реально, проводить реконструкцию особенно трудно. К тому же, реконструкцию затрудняет потребность пациента вытеснять нагруженные чувством вины воспоминания о травматических сексуальных происшествиях, и тогда направляющую роль этих событий в развитии Эго взрослого столь же трудно выделить среди всех сопутствующих факторов, также влиявших на развитие.

Следующие сессии иллюстрируют некоторые из тех сложностей, с которыми сталкивается аналитик, пытаясь оценить влияние открытого сексуального домогательства на реконструкцию инцестуозных желаний и различных вопросов развития, по мере того, как они проявляются в переносе.

На одной из сессий г-н Г. рассказал свой сон о В., (его нынешней безответной любви): "В. смотрит, как я пытаюсь заниматься любовью с другой женщиной. У меня не получается сохранять эрекцию, и, в конце концов, женщина, с которой я занимаюсь любовью, превращается в В. Высказывая ассоциации к этому сну, он признался, что чувствует себя страшно виноватым за то, что опоздал на эту сессию. Затем он вспомнил, что за день до этого по дороге ко мне он очень боялся застрять в пробке. Что, если бы ему захотелось в туалет? Я интерпретировала, что он боится оказаться пойманным в моем кабинете, как в ловушке, так как опасается, что у него возникнет эрекция, которую он не может контролировать, и что если я увижу ее, я могу счесть его неадекватным.

В начале следующей сессии г-н Г. объявил, что ему необходимо перенести одну из сессий на следующей неделе из-за неминуемой, по его мнению, накладки с работой. Он хотел знать, может ли он рассчитывать на компенсацию этого часа. Когда я не ответила, он сказал, что не понимает моих правил. Почему я не ответила? Тогда он начал сомневаться, действительно ли ему необходимо отменять сессию. Он сказал, что думает о В.; он был зол на неё. Он думал, что, может быть, она манипулирует им, использует его, чтобы получить роль в его следующей постановке. Он плакался, что она издевается над ним. Затем он вспомнил сон о приступе клаустрофобии в самолёте. Его тошнило, и он испытывал панический страх, чувствуя себя в западне. Я интерпретировала его воспоминание об этом сне как реакцию на то, что он чувствует боль и унижение, не только со стороны В., которая, по его подозрению, использовала его, но и с моей стороны, заподозрив, что я использую его из-за денег, когда я отказалась перенести сессию.

Внезапно он вспомнил, что забыл принести чек. Он опять прокомментировал моё молчание по поводу замены сессии и затем сказал, что чувствует недомогание, словно заболел гриппом. "Когда Вы не отвечаете на мой вопрос, я чувствую себя в ловушке". Я сказала: "Вы не знаете, о чем я думаю". Немедленно последовала ассоциация: "Я не знаю почему, но это вызывает у меня мысли об инцесте, о том времени, когда я обнажался в ванной перед Ф. [кузиной]. Мне было десять, а ей три. Мой дедушка тоже был в ванной. Интересно, не потому ли у моей бабушки отсутствовало чувство юмора, что она знала обо всём этом инцесте, происходящем вокруг. Я помню, как дедушка говорил, что нехорошо с моей стороны раздеваться перед кузиной, но я всё же чувствовал, что его это приятно возбуждает. Действительно ли я сидел вместе с ней в ванне, или просто мочился там рядом?" Ему немедленно вспомнился случай в самолёте. Одна женщина хвасталась своим ребёнком в такой манере, которая напомнила ему, как мать брала его с собой в кафе, словно он был её "маленьким кавалером". Он ненавидел её за это и чувствовал, что его используют вместо того, чтобы любить. Он вспомнил, что она очень гордилась, когда ее сын, "маленький джентльмен", прилюдно помогал ей снимать или одевать пальто.

Он вновь заговорил о В., со "всеми её чёртовыми деньгами", иронизируя, что она использовала его, а он все это время думал, что это он ее использует, а все потому, что он так в нее влюблен. "Вы должны были разглядеть, что она за штучка, и остановить меня". В ответ я указала ему на то, что ему постоянно необходимо было знать, о чем я думаю, так как он, должно быть, боялся, что во время своего молчания я вынашиваю инцестуозные мысли на его счет, так же, как он боялся, что мать соблазняет его, когда она натравливала его на отца. Ассоциируя, он вспомнил, как сильно ему хотелось, чтобы отец умер, как сильно он желал свою мать для себя. "Я ненавидел своего отца. Я хотел, чтобы он ушел. Я помню, что осознанно желал, чтобы он уехал, или умер, или, на худой конец, развёлся с матерью. Когда я учился в колледже, у меня были осознанные фантазии, как я тайком пробираюсь в дом и убиваю его в постели, а затем незаметно ускользаю обратно в колледж. Это было бы превосходное алиби. Мы с матерью смогли бы спокойно наслаждаться жизнью вдвоём. Я любил наши поездки наедине в [большой город]". Я сделала замечание, что, похоже, его гневные мысли о том, что она соблазняла его, были реакцией на его чувство обиды и отверженности, потому что, хотя мать любила его и вела себя с ним соблазняюще, она так никогда и не оставила отца. Тогда он задумался, где проходит черта - искушала ли она его больше, чем положено матери? Была ли она с ним и в самом деле слишком инцестуозной? Или это было его жаждущее воображение, например, когда она предпочитала брать его с собой в кафе, словно на свидание, а не оставляла его играть на улице с другими детьми?

Через год г-н Г. рассказал сон: "Я наблюдаю за родительской парой с маленькой девочкой. Чуть позже я уже не уверен, что там присутствует отец. Мать руками помогает ребенку испражняться. Это не очень отталкивающее зрелище, поскольку кал выходит сам по себе. Ребёнок складной резиновой детской ванночке. Я знаю, это звучит как оговорка, но это слово, которое мне приснилось. Затем ребёнок поворачивается и мочится из пениса, и я удивлён; я не ожидал, что ребёнок - мальчик, и его пенис больше, чем я ожидал, он как будто эрегирован. Ассоциируя, он подумал о нашей интерпретации, что он относится к своей работе так, будто ему нужно выдавать превосходный продукт, как в процессе туалетного тренинга. Он вспомнил недавние гомосексуальные фантазии, и как противна ему была мысль о том, чтобы помочиться на кого-нибудь, но как его возбуждало, если кто-то смотрел, как он мочится.

Затем он вспомнил другой сон: "Моя бабушка поощряла меня совершить с кем-нибудь инцест, но вокруг никого не было. Было неясно, для кого это все. Я вижу некое подобие кровати, застеленной простынями, но в ней никого нет. Я заволновался, что мать может увидеть, но бабушка сказала: "Не переживай, она спит". Я знаю, что это была метафора, в том смысле, что мать ничего не воспринимает, не подозревает ни о чем, она не станет ничего замечать или неспособна ничего заметить". Затем он сказал, что есть своя ирония в том, что ему приснилось такое, потому что бабушка была единственным человеком, кого он не подозревал в участии в семейном инцесте.

Ему было интересно, не вызваны ли эти сны тем, что его дядя находится в городе, и что накануне вечером он с ним ужинал. По ходу ассоциаций он заговорил о своем туалетном тренинге, и выяснилось, что он "не имеет никакого представления" о том, возникает ли у него самого эрекция или какие-нибудь ощущения в пенисе во время мочеиспускания или нет. Вспомнив об эрегированном пенисе ребёнка в том сне, он также сказал, что не знает, бывает ли у детей эрекция во время мочеиспускания, то есть, что он "не знает" об анатомической функции пениса. Неожиданно он вспомнил рифмовку, приходившую ему на ум во время мочеиспускания, особенно если ему очень нужно было помочиться: "Писсорама грамма". Затем он припомнил, что его бабушка учила его, как мочиться стоя, крепко держа свой пенис; но это воспоминание относилось к тому периоду, когда ему, скорее всего, было больше четырёх лет, а, по его мнению, мальчики к этому возрасту давно уже умеют писать стоя.

Притворяясь, что он ничего не знает, или ведя себя так, как будто он ничего не знает (как его мать в том сне), или "совершенно не понимая" инцестуозности происходящего (своей эротической заинтересованности в процессе), он мог делать так, чтобы бабушка держала его пенис, пока он мочился; а в переносе он мог заставить меня говорить об этом, и тогда я словно держала его пенис. А точнее, он побуждал меня "просветить" его в отношении его пениса и того, как он действует во время мочеиспускания, и это было смещением на вербальный уровень его желания, чтобы я действительно держала его пенис и "обучала" его вручную, как, по его воспоминаниям, делала его бабушка. Служили ли его "воспоминания" о том, как бабушка тренировала его, завесой, скрывающей более запретное происшествие с матерью, остаётся под вопросом. В любом случае, приобретённое в результате "псевдоневежество" в том, что касается функционирования собственного тела, позволяло ему всякий раз удовлетворять эротическое желание, не страдая от последствий отвержения, как это было бы в том случае, если бы он "знал", как использовать свой пенис в половом акте с женщиной.

Резюме

Сравнивая двух пациентов-детей и одного взрослого пациента, мы обнаруживаем, что те предпосылки для развития нарушений в области Эго, которые мы видим у детей, обнаруживаются также и у взрослого, а именно: усиление ранней кастрационной тревоги, нарушение представления о границах тела, страх утраты объекта, нарушение фазы воссоединения, нарушение консолидации самооценки, ухудшение способности к разграничению Я и объекта, и вмешательство в консолидацию половой идентичности. Кроме того, некоторые черты игрового поведения, которые мы наблюдали у детей, были сильно выражены и у взрослого пациента: например, стереотипизация символического функционирования и аномальное использование примитивных защит, таких как массивное отрицание, избегание и утрата контроля над импульсами, при относительно сохранном в других отношениях и высокоразвитом Эго. Наконец, озабоченность вопросом фантазии и реальности была ярко выражена и у детей, и у взрослого пациента.

Относительное постоянство некоторых тем в случаях Тины, Харриет и г-на Г. станет, я надеюсь, основой для дальнейшего изучения случаев детей и взрослых, подвергавшихся сексуальным домогательствам.

Перевод: В. Курманаевской