Примечание: Выдержки из теоретической части содоклада, представленного 2 июня 2018 года на конференции Общества психоаналитической психотерапии.

Все мы являемся продуктом отношений, а наши способы бытия в отношениях формируют мир, в котором мы живем. Ключевой идеей психоаналитической модели развития – хотя в различных психоаналитических школах она выражается по-разному – является представление о том, что человеческая природа развивается на основе взаимодействия внутрипсихических и межличностных процессов, формируя наши представления о себе в отношениях с другими. Эти процессы имеют место в диадных детско-родительских и сиблинговых отношениях, в триаде мать-отец-ребенок и в семье как группе. В силу этого опыт парных отношений и семейная жизнь имеют центральное значение для внутреннего и внешнего мира каждого человека.

Поскольку брак является «ближайшим взрослым эквивалентом первичных родительско-детских взаимоотношений» (Dicks, 1967), мы наделяем супружеские отношения особой значимостью, которую переносим в них из прошлого, из внутреннего мира репрезентаций близких отношений и бессознательных фантазий о семейных отношениях, из представлений об идеальном родителе/партнере, воплощения которых мы жаждем увидеть, а также из тех аспектов объектных отношений, которые мы в себе не признаем, отвергаем и поэтому зачастую приписываем другому.

«Когда партнер в постоянной брачной близости не проходит проверку реальностью в качестве идеализированного объекта, тогда словно перчатка выкручивается наизнанку, и «другая половина» поляризованной амбивалентности выходит на передний план; идеализированные отношения становятся нанавидимым, преследующим объектным отношением» (Dicks, 1967).

Когда пара обращается за помощью, мы имеем дело с системой взаимодействующих личностей, которую вслед за Генри Диксом многие парные терапевты называют сговором. Чем более травматичным было детство партнеров, тем интенсивнее потребность наконец-то обрести объект, который поможет преодолеть и навсегда перевернуть страницы болезненного прошлого. Однако простым этот путь изменения не бывает. Супружеские отношения могут обеспечить возможность для проработки не получивших разрешения эмоциональных связей, однако, порой они оказываются лишь средством возобновить старую войну против плохих родительских объектов и возможности поквитаться с обидчиками.

Диапазон перверсных явлений достаточно широк. На одном конце спектра, по мнению Отто Кенрберга (2001, 2018), находится так называемые полиморфные перверсные аспекты нормальной сексуальности, которые выполняют важную функцию рекрутирования агрессии на службе любви и освобождения от запретов, ограничивая тем самым тайные козни инфантильного Супер-Эго. Он пришел к выводу, что сексуальное удовлетворение черпает свою силу из свободы экспериментирования, включающей выражение в сексуальных отношениях садистских, мазохистских, эксбиционистских и вуайеристских фантазий, а также агрессивных дериватов доэдиповых отношений. Благодаря достигаемой в таком полиморфном сексуальном поведении интеграции любви и ненависти развивается имплицитная рамка для безопасных объектных отношений пары, рамка, выражающая игривое использование друг друга в качестве «сексуального объекта» как части сексуальной игры.

На другом конце спектра находятся так называемые сексуальные перверсии и перверсные отношения, которые характеризует совсем другое качество объектных отношений и, наоборот, использование любви, зависимости и сексуальности на службе агрессии.

Не вдаваясь в детали значительных различий в психодинамике и истоках перверсной патологии по всему ее спектру я хотел бы кратко коснуться генетических корней перверсии и набросать типичную семейную ситуацию, в которой зарождается феномен перверсии. Здесь, главным образом, я буду опираться на выводы Стэнли Коэна (Coen, 1992).

Коэн (Coen, 1992) отмечает, что типичная мать таких пациентов – это относительно недоступная, депрессивная женщина со значительным нарушением способности относиться к ребенку как уникальной личности с его собственными правами, которая время от времени бывает чересчур соблазнительной. Такие матери тяжело переносят тяжесть заботы о ребенке. Они желают быть единственными, о ком можно заботиться. Чтобы удержать объектную связь с ребенком, такая мать использует сексуализированный способ защиты. Соблазняющая телесная стимуляция, которую она находит в связи с ребенком, помогает матери ощущать себя живой, позволяет противостоять чувствам апатии, депрессии и мертвенности. Иначе говоря, удовлетворение довлеющих потребностей матери сочетается с сексуализированными защитами против собственной деструктивности и отвержения ребенка, что обычно приводит к патологической зависимости и садомазохистским отношениям между матерью и ребенком.

Мать вовлекает ребенка в сговор, предполагающий сосредоточение исключительно на идеализированных, прекрасных, часто возбуждающих аспектах их отношений, чтобы скрыть и для родителя, и для ребенка то, что неправильно между ними и с ними самими… «Моя мама обожает меня!» Ребенок не способен сопротивляться такому соблазну и безрассудно отвечает на предложенный сговор. Это очень заманчиво сосредоточиться на этом кажущемся материнском обожании, чтобы отрицать собственный гнев на нелюбящий аспект матери. Ощущение особенности, которое так возбуждает, усиливает цепляние за мать и препятствует интеграции противоположных образов и чувств, связанных с ней.

Мать, ребенок и обычно также отец, вступают в сговор частичного отрицания реальности, чтобы уберечь мать от полного признания степени ее патологии. На нарушение границ между отдельными членами семьи, между поколениями (родительской парой и ребенком), на инцестуозную связь матери и ребенка закрываются глаза. По всей видимости, в диаде «мать-ребенок» гораздо реже имеет место явное сексуальное злоупотребление, инцест, по сравнению с диадой «отец-ребенок», однако соблазнение и эксплуатация ребенка, грубое нарушение его границ, по-видимому, является не менее частым явлением. И соблазняющий и оказывающийся в стороне родитель жертвует душевным благополучием ребенка для поддержания собственного эмоционального комфорта. Благодаря тому, что в бесчисленных малых дозах мать изливает на маленького мальчика свою злобу на мужчин, в целом, и на своего неудовлетворяющего ее мужа, в частности, мужу, который является отстраненным и безропотно сносящим ее презрение, может быть позволено оставаться пассивным. Тем самым осуществляется сохранение такой семьи. По сути, ребенок в такой семье приносится в жертву в качестве козла отпущения.

Ребенок поневоле идентифицируется с соблазняющим поведением и сексуализированной защитой родителя, с всемогущим контролем и использованием того, кто от него зависит. Тем самым происходит межпоколенческая передача травмы и перверсии.

Индивидуум с таким семейным наследием во взрослом возрасте склонен использовать партнера для осуществления собственных нужд. Частичное отрицание его отдельной идентичности дает возможность иллюзорной трансформации другого в желаемый фантазийный объект. Из отношения к партнеру исключается обычная человеческая нежность, теплота и интерес к его индивидуальности и отличиям. «Способность манипулировать другими, особенно посредством сексуального соблазнения также используется для подтверждения гранидиозного Я-образа перверта» (Coen, 1992).

Масуд Хан рассматривал перверсию как «ауто-эротизм вдвоем … устроенное повторное разыгрывание мастурбаторного опыта между двумя людьми в качестве компенсации недостаточности материнской заботы, являющейся предварительным необходимым элементом ауто-эротизма и нарциссизма» (цит. по: Coen, 1992) .

Стэнли Коэн добавляет по этому поводу: «Вместо всемогущественной самодостаточности, которую мастурбирующий индивид может приписывать себе, в перверсном поведении всемогущество и контроль проявляется по отношению к партнеру или замещающему объекту. Партнер или замещающий объект используется, чтобы актуализировать необходимые фантазии и сделать их более реальными, менее иллюзорными… Это представляет собой защитную анализацию объектных отношений. Магическое (анальное) смешение самости и другого, хорошего и плохого, дерьма и любви стремится размыть границы между самостью и другим, а также между любовью и ненавистью, особенно в качестве защиты против утраты и разрушения» (Coen, 1992).

Роберт Столлер считает, что «точно так же, как у каждой группы людей есть свой миф, вероятно, для каждого человека существует определенная сексуальная фантазия. В ней обобщена история сексуальной жизни человека – развитие его эротизма, маскулинности или феминности. В явном содержании фантазии встроены ключи к разгадке травм и фрустраций, причиненным сексуальным желаниям в детстве…» (Столлер, 2016).

Как отмечает Столлер (2016), риск того, что человек будет вновь переживать в полной мере травму раннего детства – это главный риск, который питает энергией перверсное образование, но это и самый большой ужас перверта, в силу чего мы обнаруживаем в их сексуальной жизни постоянные колебания между боязнью повторения травмы, и надеждой на триумф.

В одном из интервью Дональд Мельтцер, говоря о супружеских парах, высказал идею о том, что взаимная проективная идентификация в действии приводит к тому, что мы называем отношениями по типу сумасшествия вдвоем, при этом самым частым вариантом феноменологии этого явления, по предположению Мельтцера, является садомазохизм.

В случае перверсии на двоих мы наглядно видим взаимную проективную идентификацию в действии. Через обоюдность и взаимозависимость их проективных и интроективных идентификаций пара создает отношения на основе разделенных бессознательных фантазий, защит и страхов, связанных с внутренней парой, которые вновь и вновь разыгрываются на сцене их интимных отношений.