Аннотация

В данной статье изложены нейробиологические основания ключевых теоретических постулатов психоанализа. Эти постулаты касаются существования (1) врожденных эмоциональных потребностей, (2) научения через опыт переживания и (3) бессознательной психической переработки. В статье также рассматриваются нейробиологические основания механизмов психоаналитической терапии — терапии, которая основана на вышеупомянутых постулатах. В заключение представлен обзор доступных эмпирических данных, которые свидетельствуют о терапевтической эффективности данного вида терапии.

Ключевые слова: психоанализ, нейробиология, базовые эмоции, бессознательное, вытеснение, эффективность. 

Недавно я опубликовал короткую статью о научных основаниях психоанализа в Британском психиатрическом журнале (Solms, 2018). В этой статье подразумевались многочисленные нейробиологические допущения и гипотезы, которые мне хотелось бы рассмотреть здесь более подробно. Данная статья также опирается на две предыдущие частичные попытки разъяснить эти гипотезы (Solms, 2017b, Smith&Solms, в печати), которые были опубликованы в журналах Анналы Нью-йоркской академии наук и Нейропсихоанализ. Содержание данной и предыдущих статей частично совпадает, однако, в данной публикации предпринимаются попытки пойти дальше и продемонстрировать комплексную картину.

В первой из вышеупомянутых статей моя цель заключалась в рассмотрении того, что психоаналитики полагают ключевыми научными основаниями своей дисциплины. Такая научная инвентаризация является необходимой на данном этапе истории развития психоанализа в силу широко распространенных в культуре и смежных дисциплинах заблуждений, а также в силу разногласий между самими психоаналитиками относительно специализированных деталей, затуманивающих более широкую картину, которая не вызовет возражений у большинства из нас.

В приведенной выше статье (Solms, 2018) я обращаюсь к трем вопросам, а именно: 1) Как функционирует эмоциональный разум в норме и патологии? 2) Каковы, исходя из этого, цели психоаналитической терапии? 3) Насколько она эффективна? Мои аргументы относительно этих вопросов выглядели следующим образом:

1. Психоанализ опирается на три ключевых постулата об эмоциональном разуме, которые в определенный период подвергались сомнению, но на данный момент получили широкую поддержку смежных дисциплин (здесь я подразумеваю главным образом нейробиологию).
2. Клинические методы, которые психоаналитики используют для облегчения психического страдания, непосредственно вытекают из этих ключевых постулатов и не противоречат современному научному пониманию процессов изменений в головном мозге.
3. Следовательно, не вызывает удивления, что психоаналитическая терапия приводит к хорошим результатам — по меньшей мере не худшим, а по ряду аспектов и лучшим, — чем другие научно обоснованные виды лечения в современной психиатрии.

Теперь я более подробно раскрою эти аргументы, а также сформулирую те нейробиологические основания, которые были частично описаны в двух вышеупомянутых статьях (Solms, 2017b, Smith & Solms, в печати). Эти основания в большей степени имеют отношение к первому аргументу, гораздо меньше ко второму и меньше всего касаются третьего. Это обусловлено тем, что вопросы относительно того, как работает психоаналитическая терапия и работает ли, имеют в своей основе определенные заявления о том, как функционирует эмоциональный разум. Следовательно, три соответствующих раздела данной статьи неодинаковы по объему.

А.

Я полагаю, что ключевые постулаты психоанализа о том, как работает эмоциональный разум, выглядят следующим образом:

1. Младенец — это не «чистый лист»; как и представители других биологических видов, мы рождаемся с определенным набором врожденных потребностей.
2. Главная задача психического развития заключается в том, чтобы научиться удовлетворять эти потребности в окружающей среде, отсюда вытекает, что психические расстройства возникают на почве провала в достижении этой задачи.
3. Мы пользуемся большинством своих методов удовлетворения эмоциональных потребностей бессознательно, в связи с чем, чтобы изменить эти методы, от нас требуется вновь сделать их сознательными.

Можно также называть эти ключевые постулаты предпосылками, однако, важно отдавать себе отчет в том, что они являются научными предпосылками, потому что доступны для проверки опытом и фальсифицируемы. Далее я раскрою эти ключевые постулаты более подробно, однако, мне хотелось бы провести различие между самими ключевыми постулатами и уточняющими деталями. Детали имеют эмпирический характер. То, находят они в итоге подтверждение или нет, не оказывает влияния на предпосылки. Детальное знание формируется и накапливается со временем, однако, предпосылки имеют основополагающий характер.

Например, по аналогии: ключевой постулат эволюционной биологии заключается в том, что все виды эволюционируют посредством естественного отбора (Darwin, 1859). Если этот постулат будет опровергнут путем доказательства обратного, то произойдет отказ от эволюционной теории в целом. Интеграция в начале 20 века в эволюционную биологию законов наследования Менделя — о которых Дарвину ничего не было известно — положила начало современной генетике. То же самое относится к датируемому серединой двадцатого века открытию ДНК — фактического агента наследования, о существовании которого Дарвин также не имел даже отдаленного представления. Это заложило основы современной науки молекулярной биологии. В свою очередь, в конце 20 века молекулярная биология привела к открытию эпигенетических регуляторных программ, что дало начало целой новой области под названием эволюционная биология развития — некоторые из ее находок вступали в прямое противоречие с некоторыми аспектами дарвиновской мысли. Все эти дальнейшие открытия обогатили эмпирическое содержание эволюционной теории, но не поколебали ее основ.

То же самое применимо и к психоанализу. Все, что делают психоаналитики, определяется тремя вышеописанными постулатами. Если они окажутся опровергнуты, ядерные научные допущения, на которых основывается психоанализ (каким мы его знаем), будут отвергнуты. Однако на сегодняшний день их можно с легкостью обосновать при помощи растущего количества объединяющихся воедино цепочек полученных нейробиологией научных данных. Это подтверждает заявление Кэндела (1999), что «психоанализ по-прежнему предоставляет наиболее связное и интеллектуально удовлетворяющее представление о психике». Однако в данной статье я хотел бы также привлечь внимание к некоторым важнейшим ошибкам в содержании (в противоположность основам) предложенной Фрейдом классической концепции психики.

Далее я перейду к трем установленным ключевым постулатам.

ПОСТУЛАТ 1

Младенец — это не «чистый лист»; как и представители других биологических видов, мы рождаемся с определенным набором врожденных потребностей.¹

Врожденные потребности человеческого организма до определенного момента регулируются автоматически. Однако по достижении этого момента они, как это сформулировал Фрейд (1915а), «предъявляют психике требование осуществить работу». Как только телесные требования становятся психическими, из них начинает складываться то, что Фрейд обозначал как «ид».

Фрейд признавал, что требования влечений в конечном счете переживаются в виде аффектов. Одного лишь этого факта (что основополагающие потребности организма переживаются как цепь ощущений удовольствия-неудовольствия) достаточно, чтобы объяснить, почему аффект так важен в психоанализе (см. «принцип удовольствия» Фрейда). Но чего Фрейд не осознавал, так это того, что такие требования в сущности воспринимаются как источник этих ощущений. Иными словами, есть данные, которые позволяют нам предположить, что влечения, местонахождение которых Фрейд (1905) определял на «границе между психическим и соматическим», становятся психическими, когда переживаются на чувственном уровне, а до этого представляют собой не влечения, но, скорее, автономные регуляторные механизмы (обобщающий обзор этих данных см. Panksepp, 1998, Solms, 2013, Damasio, 2018).

Фрейд представлял себе, что требования Ид принимают форму «энергий» бессознательных влечений, которые действуют в психике и становятся сознательными лишь тогда, когда регистрируются поверхностной «системой восприятие-сознание», которую он полагал находящейся в коре головного мозга.² Лежащее в основе этой теории ошибочное допущение, а именно, что сознание является неотъемлемым свойством коры, было впервые выявлено в 1940-х годах, т.е., вскоре после смерти Фрейда. Важнейшие эксперименты в этой области были проведены Моруцци и Могуном (Moruzzi & Magoun, 1949), которые продемонстрировали, что у кошек сознание генерировалось не корой, но, скорее, верхней частью ствола мозга, той областью, которая на данный момент известна под названием «расширенная ретикулоталамическая система активации» (РРСА). Подтверждение того, что то же самое было применимо к человеку, не заставило себя ждать, например, это подтверждалось наблюдениями Пенфилда и Джапера (Penfield & Jasper 1954), которые установили, что сознание утрачивается лишь в тех случаях, когда в ходе припадка эпилептогенная активность распространяется на так называемую «центрэнцефалическую область». Эти наблюдения прошли проверку временем, хотя позднее была также признана роль некоторых не входящих в РРСА структур верхней части ствола (например, центральной его части), и даже областей мозга более высокого порядка (лимбических), в порождении сознания (Panksepp, 1998; Merker, 2007).

В кратком виде вся ситуация, которую я излагаю, описана в следующем утверждении Фрейда (1920, р. 24), который, к слову сказать, начинал свою научную карьеру в качестве нейроанатома:

В сознании в итоге оказывается возбуждение, воспринятое из источников во внешнем мире, а также переживания удовольствия и неудовольствия, которые могут возникнуть лишь внутри психического аппарата, следовательно, мы можем приписать системе «восприятие-сознание» определенную пространственную локализацию. Она должна располагаться на границе между внешним и внутренним, она должна быть повернута во внешний мир и охватывать другие психические системы. Далее будет видно, что в этих допущениях нет ничего отважно нового, мы лишь переняли представления о локализации, принятые в церебральной анатомии, которая определяет местонахождение сознания в коре головного мозга — в наиболее внешнем слое главного органа, который полностью его охватывает. В церебральной анатомии нет необходимости рассматривать, почему, говоря анатомическим языком, сознание необходимо разместить на поверхности мозга вместо того, чтобы определять его местоположение как надежно укрытое в недрах.

Как это ни парадоксально, оказывается, что сознание действительно располагается в надежно укрытых недрах мозга. Сознание представляет собой его эндогенное свойство, оно не проникает в мозг посредством стимуляции органов чувств.

Все возможные последствия этого открытия разворачивались во времени постепенно и лишь сейчас подвергаются ассимиляции во всей полноте (см. Panksepp et al., 2017). Поначалу Моруцци и Магун — и практически все остальные — пытались спасти старую теорию, при помощи проведения различий между «содержанием» сознания (которое они приписывали коре) и его «уровнем» (который они приписывали РРСА). Следовательно, так называемый уровень сознания (или «бодрствования») измерялся количественно — по 15-балльной шкале — в то время как его (перцептивное и когнитивное) содержание измерялось качественно. Однако мы можем легко обнаружить свидетельства того, что «возбуждение» обладает своими собственными качествами. Предполагаемый «уровень» сознания на самом деле состоит из совокупности разнообразных состояний сознания (см. Mesulam, 2000). Переживание бодрствования сопровождается определенной окраской. Поэтому расширенная ретикулоталамическая система активации и серое вещество покрышки среднего мозга не являются предметом забот одних лишь анестезиологов (или нейрохирургов), они представляют не меньшую важность для психиатров. Именно в РРСА находятся клетки-источники нейромодуляторных систем, которые являются объектом воздействия наиболее известных психоактивных препаратов. (Это касается, например, серотонина, норадреналина и дофамина). Таким образом, оказывается, что содержание сознания не состоит исключительно из сенсорных квалиа наших классических экстероцептивных модальностей, РРСА генерирует собственные эндогенные квалиа. Это содержимое — или квалиа — известны как аффекты.

Надо отметить, что аффекты представляют собой более фундаментальную форму сознания, чем его кортикальная форма, связанная с классическими сенсорными модальностями. Отношения между этими двумя формами являются иерархическими: кортикальное сознание (сознательное восприятие и когнитивные способности) зависит от возбуждения РРСА. Таким образом, в то время как даже незначительное повреждение РРСА вызывает кому (Parvizi & Damasio, 2003), урон, нанесенный даже большим участкам коры, приводит лишь к утрате «некоторых форм информации» (Merker 2007, р. 65). Самый маленький участок ткани головного мозга, разрушение которого вызывает полную потерю сознания, расположен сразу под центральным серым веществом среднего мозга, а его стимуляция — что очень важно — вызывает самые интенсивные из известных человеку состояний аффективного возбуждения (как приятные, так и неприятные в зависимости от того, какая именно точка подвергается стимуляции, см. Panksepp, 1998, Merker, 2007).

Именно поэтому лишенные коры головного мозга животные сохраняют сознание (Huston & Borbely, 1974) так же, как и дети, которые рождаются без нее (Shewmon et al, 1999). Эти животные и дети полностью лишены кортикальных репрезентаций, и все же они бодрствуют, бдительны и демонстрируют широкий спектр эмоциональных откликов на адекватные стимулы. Это решительно противоречит представлениям о том, что эмоции становятся сознательными лишь в том случае, если регистрируются в (префронтальной или островковой) коре (см. LeDoux, 1999, Craig, 2012). Этому нет совершенно никаких подтверждений. В действительности, лишенные коры животные, как и люди с повреждениями лобных долей мозга (Harlow, 1868), чрезмерно эмоциональны (Huston & Borbely, 1974). Сохранное — по сути, усиленное — эмоциональное сознание аналогичным образом наблюдается у пациентов с полностью разрушенной островковой корой (Damasio et al, 2012).

Фрейд, однако, разделял кортикоцентристские представления об эмоциях. Он (Freud, 1940, р. 161-2) писал:

Процесс привнесения чего-то в сознание связан прежде всего с ощущениями, которые наши органы чувств получают из внешнего мира. Следовательно, с топографической точки зрения, это явление происходит в наружном кортексе эго. Справедливо и то, что мы также получаем сознательную информацию, которая поступает изнутри нашего тела — на самом деле эти ощущения оказывают даже более императивное воздействие на нашу психическую жизнь, чем внешние воздействия, более того, в некоторых обстоятельствах сами органы чувств осуществляют передачу чувств или болевых ощущений помимо связанных с ними специфичных ощущений. Однако, так как эти ощущения (как мы их называем в противоположность сознательным восприятиям) также поступают из органных терминалей, и так как мы расцениваем их как продолжения или ответвления кортикального слоя, мы по-прежнему сохраняем выдвинутое выше [в начале параграфа] утверждение с единственным различием, что для окончаний рецепторов ощущений и чувств место внешнего мира занимает само тело.

Таким образом, Фрейд полагал, что аффекты переживаются лишь после того, как «считываются» корой, несмотря на отсутствие подтверждений тому, что они передаются посредством нервных окончаний внутри тела в кору вдоль «продолжений или ответвлений кортикального слоя»³. Накапливается, однако, растущее число подтверждений представлений о том, что аффекты возникают из внутреннего висцерального телесного пространства (см. Damasio, 1994, 2018). Фрейд полагал, что аффекты являются проявлением «колебаний в напряжении инстинктивных потребностей» (1940, р. 198) и определял «влечение» как «психическую репрезентацию достигающего психики телесного стимула, которая является мерой требования к психике осуществить работу вследствие ее связи с телом» (Freud 1915a, р. 122). Иными словами, телесные «требования к психике осуществить работу» переживаются в виде аффектов. На этой основе Дамасио писал, что «инсайты Фрейда относительно природы аффекта созвучны наиболее современным представлениям нейронаук» (Damasio 1999, р. 38).

Не вызывает никаких сомнений, что состояния возбуждения ощущаются на чувственном уровне и многие состояния возбуждения порождаются потребностями влечений. Если говорить коротко, мы осознаем свои потребности посредством чувств. Возьмем, например, про голод и жажду. Согласно Дамасио (1994) — это то, для чего нужны чувства, что подразумевает, что для этого же в своей самой базовой форме существует и сознание (Damasio, 2010, 2018). Аффект — это система ценностей, в рамках которой приятные переживания сигнализируют о телесных состояниях, которые увеличивают шансы на выживание и репродуктивный успех, а неприятные сигнализируют об обратном.

Как я уже обозначал, механизмы, которые лежат в основе этой наиболее фундаментальной формы сознания, в значительной степени располагаются в верхней части ствола мозга и в промежуточном мозге. Именно здесь телесные «детекторы потребностей» (которые главным, но не исключительным образом располагаются в срединном возвышении гипоталамуса) активируют базовые состояния возбуждения, которые Панксепп (1998) называет «гомеостатическими аффектами».

Однако существуют и более сложные типы аффектов, клетки-источники и нейронные цепи которых располагаются в головном мозге несколько выше. Такие «эмоциональные» (например, страх и образование уз привязанности) и «сенсорные» аффекты (например, удивление и отвращение) не менее важны для выживания и репродуктивного успеха, чем гомеостатические, однако, они не просто регистрируют актуальное состояние тела. Эти цепи, которые вызывают к жизни сложные поведенческие стереотипы вроде заботы, борьбы и совокупления (а также ассоциированные с ними чувства) являются неотъемлемым аспектом самого мозга. (Это выходит за пределы теории эмоций Джеймса-Ланге). Эмоциональные цепи также возникают главным образом в верхнем отделе ствола головного мозга, однако, простираются и выше в лимбическую систему (см. Panksepp, 1998). Существует полезная классификация следующих трех широких уровней аффекта по Панксеппу: влечения (гомеостатические аффекты), инстинкты (эмоциональные аффекты) и рефлексы (сенсорные аффекты).

Однако для целей данной статьи важным является следующее: все три типа аффектов порождаются механизмами мозга, выполняющими те функции, которые Фрейд приписывал Ид — более подробно см. Solms (2013) — и все они являются сознательными. В действительности, сам Фрейд всегда настаивал на том, что понятие бессознательного аффекта представляет собой оксюморон (чем противоречил собственной теории о том, что Ид является одновременно и бессознательным, и регулирующимся принципом удовольствия).

Подводя итоги изложенному на данный момент: сознание регистрирует состояние субъекта, а не (в первую очередь) объектного мира. Наделенный разумом субъект — это прежде всего аффективный субъект. Лишь в этом случае мы можем (сознательно) переживать перцептивные и когнитивные репрезентации. Именно поэтому — констатация очевидного — никакие объекты сознания невозможны без присутствия субъекта сознания, который их переживает. Субъект сознания первичен. Вторичная (перцептивная и когнитивная) форма сознания достигается лишь тогда, когда субъект сознания почувствует что-то в процессе формирования перцепций и когниций, которые сами по себе являются бессознательными. В этой связи приходят в голову псевдоподии амебы, при помощи которых она ощупывает окружающий мир (эмпирические детали в подтверждение этого аргумента см. Solms, 2017a).⁴

Здесь, однако, не место для того, чтобы повторять все аргументы в пользу представлений о том, что аффекты переживаются в их источнике — в верхней части мозгового ствола, в промежуточном мозге и в лимбической системе. В предыдущих публикациях я раз за разом приводил краткий обзор свидетельств в пользу этой точки зрения (напр., Solms, 2013, 2017a, 2017b, Solms & Friston, 2018). Данные вопросы не являются предметом основной важности в данном конкретном контексте, где я излагаю ключевые постулаты психоанализа. Ключевой постулат в данной связи звучит следующим образом: Младенец — это не «чистый лист»; как и представители других биологических видов, мы рождаемся с определенным набором врожденных потребностей и эти потребности (в конечном счете) переживаются в виде аффектов. На сегодняшний день найдется крайне малое количество нейробиологов, готовых оспорить это заявление.

Теперь мы можем перейти к следующему. Каждый аффект, который является маркером — т.е., ознаменует присутствие — некой потребности, вызывает к жизни движимое инстинктами, эмоциями и рефлексами поведение. Эти врожденные поведенческие тенденции — коих существует великое множество — представляют собой врожденные предикции т.е., стереотипные планы действий. Здесь я пользуюсь терминологией Карла Фристона (м. Friston 2010). Так Панксепп, так и Леду концептуально понимают эти тенденции к действиям как наследственные «инструменты выживания» (и, естественно, если брать шире, репродуктивного успеха). Если говорить коротко, мы осуществляем эти действия, потому что они предназначены удовлетворить наши (неизбежные) биологические потребности — напр., мы плачем, осуществляем поиск, замираем, спасаемся бегством, нападаем, совокупляемся.

Два данных концепта — врожденные потребности и связанные с ними предикции — являются фундаментом всего, о чем я буду говорить в данном разделе.

На сегодняшний день пока еще не существует единого мнения относительно числа этих потребностей (а также связанных с ними врожденных поведенческих предикций) в головном мозге человека⁵, однако, все существующие на данный момент таксономии включают в себя по меньшей мере некоторые из представленного ниже списка эмоциональных потребностей:

• Мы нуждаемся во взаимодействии с миром — так как все наши биологические аппетиты (включая телесные потребности вроде голода и жажды) можно удовлетворить только с его помощью.⁶ Это кормодобывание или инстинкт поиска. Он переживается как интерес, любопытство и тому подобное. (Приблизительно, но не полностью его можно сопоставить с концептом «либидо» Фрейда, см. Solms, 2012).
• Мы нуждаемся в том, чтобы находить сексуальных партнеров. Это переживается как вожделение. Этот инстинкт (в среднем) определяется полом человека, однако, мужские и женские склонности обнаруживаются у представителей обоих полов. (Как и все остальные биологические аппетиты, вожделение канализируется в поисковую активность).⁷
• Мы нуждаемся в том, чтобы избегать опасных ситуаций. Это страх.⁸
• Мы нуждаемся в том, чтобы атаковать фрустрирующие объекты (те вещи, которые стоят между нами и удовлетворением наших потребностей) и избавляться от них. Это ярость.
• Мы нуждаемся в том, чтобы привязываться к заботящимся фигурам (к тем, кто предоставляет нам уход). Разлука с фигурой привязанности переживается не как страх, но как паника, а утрата таких фигур переживается как отчаяние. (Вся «теория привязанности» относится к этой и к следующей потребности).⁹
• Мы нуждаемся в том, чтобы заботиться о других и питать их, особенно, свое потомство. Это так называемый материнский инстинкт, однако, он (с разной степенью выраженности) представлен у обоих полов.¹⁰
• Мы нуждаемся в том, чтобы играть. Это не такое легкомыслие, как может показаться, игра выступает средством, при помощи которого формируются иерархии («порядок клевания»), сохраняются внутренние и внешние границы группы, а также захватываются и обороняются территории.

Пожалуйста, запомните следующее: как утверждалось ранее, Панксепп (1998) выделяет телесные, эмоциональные и сенсорные потребности, которые приблизительно соответствуют современному использованию терминов «влечение», «инстинкт» и «рефлекс». Здесь я перечислил лишь эмоциональные потребности — которые переживаются как душевное страдание разлуки, ярость, страх и т.д., а не телесные — которые ощущаются как голод, жажда, сонливость и т.д. — или сенсорные — которые переживаются как боль, отвращение, удивление и т.д. Такой фокус выбран несколько произвольно, однако, я отвожу главное место эмоциональным потребностям, потому что именно они чаще всего вызывают к жизни психопатологию. Говоря об этом, я не намерен оспаривать тот факт, что телесные потребности также могут принимать участие в психопатологии (напр., голод при нервной анорексии), то же самое относится и к сенсорным потребностям (боль при мазохизме). Но как правило эти потребности лишь второстепенным образом прослеживаются в психологических нарушениях, которые возникают главным образом из-за неспособности пациента удовлетворять свои эмоциональные потребности (см. следующий раздел).

Мне не хотелось бы придавать слишком большое значение этим таксономическим вопросам. То же самое относится и, скажем, к разногласиям между Панксеппом и Экманом по поводу того, какие эмоции являются (а какие не являются) по-настоящему базовыми. Например, Экман полагает отвращение базовой эмоцией, в то время как Панксепп считает, что это сенсорный аффект. (Как бы там ни было, однозначно верно, что отвращение, как и боль и голод, может становиться частью психопатологии). Повторюсь, что здесь мы главным образом разбираемся с плоскостью принципов, а не с эмпирическими деталями. Принцип сохраняется: люди — в той же степени, что и представители других биологических видов — обладают врожденными биологическими потребностями (часть из которых можно описать как телесные влечения, вторую часть как эмоциональные инстинкты и третью — как сенсорные рефлексы). Все эти потребности (в конечном счете) переживаются как аффекты. И для удовлетворения каждой из них необходимо действовать. Этот последний пункт подводит нас ко второму ключевому постулату психоанализа.

ПОСТУЛАТ 2.

Главная задача психического развития заключается в том, чтобы научиться удовлетворять свои потребности в окружающей среде. Мы учимся не ради самого обучения, мы учимся, чтобы сформировать оптимальные предикции (см. выше) в отношении того, как мы можем удовлетворять свои потребности в данной среде. Именно это Фрейд (1923) называл развитием «эго».

Обучение является необходимым элементом, потому что даже врожденные предикции необходимо примирить с проживаемым опытом. Эволюция предопределяет, каким образом мы должны вести себя, скажем, в опасных ситуациях в общем, однако, она не может предсказать все возможные опасности, каждый человек должен усвоить, чего именно бояться и как наилучшим образом реагировать на широкий спектр актуальных опасностей, с которыми он сталкивается. Самые важные уроки усваиваются в ходе критических периодов индивидуального развития, главным образом в раннем детстве, когда мы — к сожалению — не лучшим образом подготовлены для столкновения с тем фактом, что наши врожденные предикции часто конфликтуют друг с другом (напр., привязанность и ярость, любопытство и страх).¹¹ Нам, следовательно, необходимо научиться компромиссам, а также найти непрямые способы удовлетворения своих потребностей. Это зачастую подразумевает образование заменителей. Люди также отличаются большой способностью к откладыванию удовлетворения и к тому, чтобы (на время) удовлетворять свои потребности воображаемыми и символическими способами. Разумеется, эта способность тесно связана с большой площадью нашей кортико-таламической коры и, в частности, с ее префронтальным компонентом.

Теперь перейдем к следующему фундаментальному вопросу. Очень важно понимать, что успешные предикции влекут за собой успешную аффективную регуляцию и наоборот. Это происходит потому, что наши потребности переживаются на чувственном уровне. Таким образом, успешное избегание атаки сокращает страх, успешное воссоединение после разлуки сокращает панику и т.д., в то время как безуспешные попытки избегания или воссоединения приводят к устойчивому страху, панике и т.д.

Следует отметить, что эта формулировка подразумевает, что на чувственном уровне ощущаются лишь неудовлетворенные потребности. Действительно, удовлетворение потребности ознаменуется именно исчезновением связанного с ней чувства (насыщением). Усиливающийся голод переживается как неприятный, а ослабевающий голод (облегчение голода при помощи приема пищи) переживается как приятный. Эти аффекты обозначают направление изменения скрытой в их основе потребности (см. Solms & Friston, 2018). Однако, как только потребность исчезает, точно так же исчезает и чувство (как неприятное, так и приятное). Насыщение убирает чувства с радара сознания.

Важно, что эта формулировка также подразумевает, что отсутствие аффективности представляет собой идеальное состояние организма. Именно это Фрейд (1920) называл «принципом Нирваны».¹² Необходимо также между прочим отметить, что Фрейд допустил здесь еще одну важную ошибку. Он приравнивал свой принцип Нирваны (т.е., стремление ничего не чувствовать) к стремлению к смерти. Представление о том, что устранение всех потребностей (т.е., их идеальное удовлетворение) — что представляет собой идеальное биологическое состояние, в котором наиболее велика вероятность сохранения и воспроизведения жизни — соответствует влечению к смерти содержит внутреннее противоречие.

Здесь не подходящее место для того, чтобы углубляться во все хитросплетения этого запутанного вопроса. Однако, похоже, что источником ошибки Фрейда было его допущение о том, что принципы «удовольствия» и «Нирваны» представляют собой два разных принципа (см. Solms, в печати). Отсюда фраза «по ту сторону принципа удовольствия» (Freud, 1920). Он не осознавал, что чувства удовольствия и неудовольствия, по сути, стоят на службе у принципа Нирваны (т.е., являются частью того же самого принципа). Они лишь показывают, удаляется ли человек от желаемой Нирваны или приближается к ней (т.е., к точке гомеостаза возникшей потребности).

Это не означает, что клинические феномены, которые Фрейд пытался объяснить с привлечением «инстинкта смерти» не существуют (напр., суицидальность, нервная анорексия, зависимость, негативная терапевтическая реакция). Это просто означает, что они не являются выражением базисного влечения. С моей точки зрения, данные клинические феномены именно такими — клиническими — и являются, то есть, они представляют собой отклонения, а не биологические цели. Единственное, что в этих состояниях есть от «смерти» — это подразумеваемая в них неудача принять то, что наши потребности по-настоящему можно устранить только через работу — т.е., через полное усилий взаимодействие с реальностью. Таким образом, например, героиновый наркоман достигает иллюзии удовлетворения потребностей в привязанности (которые опосредованы   μ-опиодными рецепторами), когда искусственно организует себе желаемый аффект, который возникает в присутствии заботящейся фигуры без того, чтобы предпринять реальную работу по ее поиску и, что более важно, заставить ее остаться с ним. Этот провал (т.е. неспособность провзаимодействовать с реальностью отсутствия заботящейся фигуры) представляет собой отклонение эго, а не влечение Ид. Такие отклонения обречены плохо заканчиваться, потому что в реальности нам, млекопитающим, требуются реальные заботящиеся фигуры, а не иллюзия заботы.

Вернемся к центральной точке: главная задача психического развития заключается в том, чтобы научиться удовлетворять свои потребности в окружающей среде. Как я уже объяснял выше, обучение необходимо, потому что даже врожденные предикции необходимо примирить с проживаемым опытом. Это факт. Теперь мы можем добавить к нему немного теории. Установив отношения между потребностями и принципом удовольствия/Нирваны, мы можем (вслед за Дамасио) порассуждать о том, что для научения посредством переживания в буквальном смысле требуется опыт — то есть, для него требуется сознательный акт. Это заявление опирается на приведенные выше факты об аффективной основе сознания. Сознательный опыт — это проживаемый на чувственном уровне опыт. Чувства должны простираться вовне, в переживаемый мир экстероцепции, потому что таким образом организм может определить, идут ли дела — в окружающей среде, в которой он находится — лучше или хуже в соответствии с нашей биологической шкалой ценностей (согласно которой выживание и репродуктивный успех — это «хорошо», а противоположное — «плохо»). Как ранее отмечалось, здесь биологически хорошее и плохое соответствуют приятным и неприятным чувствам. Если говорить коротко, экстероцептивное сознание принимает следующую форму: я чувствую это по отношению к тому-то.

Следовательно, без чувства не может быть выбора. А без выбора не может быть выживания в непредсказуемой среде, а, следовательно, и научения на опыте переживания.¹³ Следовательно, возможность вчувствоваться и находить выход из проблем (из ситуаций, которые не предсказываются нашими врожденными «инструментами выживания») на протяжении всей жизни предоставляет огромное адаптивное преимущество. Я предполагаю, что в этом (в поиске решения проблемы при помощи вчувствования) и заключается суть того, что мы делаем со своей «рабочей памятью». Именно для этого и предназначена рабочая память.

Здесь крайне важно отметить, что мы говорим главным образом о предстоящем опыте. С биологической точки зрения мало смысла в том, чтобы усвоить вероятные последствия прыжка под поезд посредством его реального осуществления. Рабочая память подразумевает главным образом виртуальное действие, а не физическое. (В своей психической жизни мы — по большей части — имеем дело с потенциальными, а не кинетическими энергиями, что становится источником ряда интересных выводов в отношении проблемы психика/тело).

Процесс краткосрочной памяти, который мы на сегодняшний день называем рабочей памятью — это и есть то, что Фрейд называл «мышлением». Суть мышления для Фрейда заключалась в том, что оно помещалось между влечениями (или инстинктами) и действием. Мышление — это процесс обдумывания, который возникает вместо (и прежде) действия. Это имеет крайне важное значение. Именно так мы дополняем свои врожденные приоры (грубые начальные предикции, с которыми мы рождаемся) без того, чтобы в реальности подвергать себя угрожающим жизни действиям в условиях неопределенности. На мой взгляд, это — единственная причина, почему когнитивному функционированию пришлось стать сознательным. Как нам известно, когнитивное функционирование как правило протекает бессознательно (классические обзоры см. в Kihlstrom, 1996, Bargh & Chartrand, 1999). Если говорить коротко, наши когниции становятся сознательными лишь в той степени, в которой нам необходимо переживать их чувственно. Далее мы увидим, что, так как мышление неизбежно требует подавления действия — т.е., функции откладывания — оно выступает гарантом того, что Фрейд называл «вторичным процессом».

Для ясности: я не утверждаю, что мышление подразумевает бессознательное когнитивное функционирование плюс аффект (два компонента), я утверждаю, что оно подразумевает сознательное когнитивное функционирование (один компонент), что представляет собой нечто совсем иное. Сознательное когнитивное функционирование связывает сырые чувства, которые Фристон (2010) называл вариативной «свободной энергией (см. Solms & Friston, 2018), при помощи чего они превращаются из аффективного в когнитивное состояние (см. фрейдовский концепт «катексиса», который существует в двух формах: связанный и свободно подвижный). Говоря на языке термодинамики, это (связывание) означает, что состояние подвижной энергии в психике трансформируется посредством полезной психической работы (см. Carhart-Harris & Friston, 2010).

Однако здесь возникает еще один важный момент. Рабочая память (когнитивное сознание) представляет собой очень ограниченный ресурс, так что его необходимо использовать экономно. Этот факт хорошо известен. Его обычно называют законом Миллера (согласно которому мы способны одновременно удерживать в сознании около семи единиц информации), что, в свою очередь, с физиологической точки зрения может объясняться истощением количества нейротрансмиттеров.¹⁴ Это означает, что (предиктивные) продукты мышления должны как можно быстрее передаваться из кратковременной памяти в долговременную.¹⁵ Иными словами, выражаясь телеологическим языком, кратковременная память (сознательный непрекращающийся процесс построения предикций) «стремится» превратиться в долговременную (в бессознательные предикции).

Разница между сознательной кратковременной памятью и автоматизмами долговременной памяти напоминает об известном афоризме Фрейда, который можно перефразировать следующим образом: «что было сознательным, становится следами памяти» (см. Freud, 1920). На данный момент нам известно, что этот процесс осуществляется посредством «консолидации». Противоположный процесс («что было следами памяти, становится сознательным»), называется «реконсолидацией» (Nader et al 2000, Sara 2000, Tronson & Taylor, 2007). Под «противоположным процессом» я имею в виду обращение вспять консолидации, растворение следов: т.е., активированный след (предикция) вновь становится лабильным и, следовательно, может подвергнуться пересмотру прежде, чем окажется реконсолидирован.  

Из-за упомянутых выше ограничений рабочей памяти, реконсолидации в целом оказывается сопротивление. Под этим я не имею в виду, что сам физиологический процесс реконсолидации наталкивается на физиологический же контрпроцесс, напротив, я имею в виду, что есть определенные биологические пределы того, сколько неопределенности может выдержать организм. Именно поэтому примерно 95% нашей целенаправленной активности осуществляется бессознательно (Bargh & Chartrand, 1999), что означает, что лишь 5% не являются автоматизированными и подлежат пересмотру. Говоря психоаналитическим языком, эго предпочитает, чтобы проблемы пребывали в решенном виде, а не в нерешенном. Фрейд называл это «сопротивлением», которое вызывает к жизни «защиты». Иными словами, и на более понятном языке: мы предпочитаем получать подтверждения, а не опровержения своим предикциям (см. «предвзятость, обслуживающая собственные интересы», Campbell & Sedikides, 1999). Каждый ученый знаком с таким типом предвзятости!

Предикции долговременной памяти возникают из рабочей памяти и, таким образом, хранятся в кортикоталамическом «предсознательном» и бездумно разыгрываются, если и пока не возникает ошибка предикции. Это (ошибка предикции, т.е., «удивление» или фальсификация гипотезы, которая лежит в основе предикции долговременной памяти) высвобождает «свободную энергию» (см. выше). То есть, удивление увеличивает энтропию. Говоря в терминах теории информации, возросшая энтропия подразумевает возросшую неопределенность, что в физиологических терминах подразумевает возросшее возбуждение (см. Pfaff, 2006; Solms & Friston, 2018). Следовательно, ошибка предикции запускает возбуждение, в результате которого связанная предсознательная предикция вновь активируется. Важно ответить, что данное «возбуждение» не является исключительно количественным, как было указано вначале, оно обладает аффективным качеством. Качество аффекта, в свою очередь, всегда что-то означает. Аффективное возбуждение сообщает о присутствии неудовлетворенной потребности (а «оттенок» возникшего аффекта обозначает специфический характер неудовлетворенной потребности).¹⁶ Иными словами: ошибка предикции означает, что призванная удовлетворить потребность предикция не достигла этой цели. Таким образом, именно неудовлетворенная потребность активирует (говоря языком Фрейда, «гиперкатектирует») следы памяти, призванные ее удовлетворить.

Исходя из этого, только возбуждение в верхней части ствола и лимбических областях может запустить процесс, который необходим для реконсолидации посредством рабочей памяти кортикоталамических следов долговременной памяти.¹⁷ (Гиппокамп, разумеется, представляет собой часть лимбической системы, благодаря ему мы можем прочувствовать свои долговременные воспоминания). Для тех, кому удобнее размышлять в вычислительных терминах: это подразумевает регулирование оценки точности в предиктивной модели долговременной памяти посредством ядерных модулирующих систем, которая в свою очередь — в расширенном масштабе времени  — подразумевает пластичность влечений (см. Solms & Friston, 2018). Физиологически возросшая точность означает возросшее постсинаптическое усиление. С моей точки зрения, это (регуляция точности) является главной функцией РРСА.

Таким образом, то, что Фристон называет приорными предикциями (а Фрейд называет «желаниями», см. ниже) неохотно подвергается принципу реальности, в соответствии с которым обновляется под воздействием так называемой байесовской переработки (и превращается в постериорные предикции).

Очень важно осознавать, все описанное до сих пор задействует только кортикальные системы памяти. Только кортикальные системы памяти порождают виртуальные реальности (образы, о которых можно размышлять, так называемые «декларативные репрезентации»). Эти системы в точности совпадают с тем, что Фрейд обозначал как «предсознательное».

В норме описанные мной процессы подразумевают итеративную передачу предиктивных следов между тремя системами памяти: краткосрочной «рабочей памятью» (система сознания Фрейда) с одной стороны и долгосрочной «эпизодической» и «семантической» памятью (которые в совокупности образуют фрейдовскую систему предсознания) с другой. Семантическая память является наиболее глубокой (наиболее удаленной) из трех декларативных систем.

В этой связи следует, что «словесные представления» Фрейда — в той степени, в которой язык зависит от семантической памяти и наоборот —  на самом деле закодированы более глубоко чем то, что он называл «вещественными представлениями» (т.е., эпизодическая память). Прошу заметить, что «вещественные представления» возникают в предсознательном, они не принадлежат исключительно системе бессознательного — что признавал и сам Фрейд (1923). Однако нам придется пойти в этом вопросе дальше Фрейда. Далее я постулирую, что в бессознательном (т.е., в недекларативной памяти) отсутствуют «вещественные представления». На этом основании я постулирую, что в бессознательном (в противоположность предсознанию) нет образов. В действительности складывается впечатление, что это и является определяющим различием между декларативной и недекларативной памятью. Образы являются (практически) эксклюзивной прерогативой коры. (Я говорю «практически», потому что сырые примитивные «образы» в готовом виде действительно присутствуют в некоторых структурах ствола головного мозга, например, в тектуме (в верхнем двухолмии). Я использую кавычки по той причине, что эти подкорковые «образы» никогда не попадают в сознание, что превращает их в любопытный тип образов. Кто-нибудь слышал об образах, которые невозможно себе вообразить?)

Теперь мы можем обратить свое внимание на подкорковые системы памяти.

ПОСТУЛАТ 3.

Большая часть наших предикций функционирует бессознательно. Как мы поняли ранее, когнитивное сознание (краткосрочная «рабочая память») представляет собой крайне ограниченный ресурс, поэтому присутствует огромное давление по консолидации наших решений жизненных проблем в долгосрочную память и их итоговому превращению в автоматизмы. Врожденные предикции — того типа, который мы обсуждали выше¹⁸ — автоматически осуществляются с самого начала жизни наравне с приобретенными в первые два-три года жизни в период до созревания систем предсознательной «декларативной» памяти (см. инфантильную амнезию, которая распространяется только на эпизодическую и семантическую память). Множественные системы бессознательной (недекларативной) памяти действительно существуют, но к психопатологии в большей степени имеют отношение системы «процедурной» и «эмоциональной» памяти, которые функционируют по иным законам. Эти стереотипизированные системы действуют в обход мышления (см. «компульсивное повторение» Фрейда) и определяют режим функционирования системного бессознательного (см. ниже).

Итоговой целью научения является перманентное решение проблем (т.е., научиться удовлетворять свои потребности в окружающей среде надежным образом). Если эта цель достигается, предсознательные предикции консолидируются и реконсолидируются на повторяющейся основе еще более глубоко. Централизованная консолидация таких автоматизированных предикций подразумевает перенос их из корковых в подкорковые системы памяти (которые главным, но не исключительным образом располагаются в базальных ганглиях и мозжечке). Главное, что необходимо отметить относительно этих более поздних систем — это то, что они включают в себя нерепрезентационные (которые иногда еще называются «безмодельными») программы действия. Здесь я использую термин «репрезентация» в обозначенном выше смысле — а именно, в значении образов. Именно поэтому недекларативные воспоминания просто невозможно поместить в рабочую память, они представляют собой исполнительные программы без мышления.

Все это подразумевает, что истинно бессознательные (в противоположность предсознательным) воспоминания не подвергаются пересмотру и обновлению в рабочей памяти. Это крайне важно. Следовательно, в определенном смысле их можно назвать неизгладимыми (LeDoux 1995). Однако они также являются крайне эффективными. Леду (1995) называет этот тип воспоминаний «быстро и грязно». Они представляют собой нейронную основу того, что Фрейд (1911) называл «первичным процессом». Посредством этих цепей стимул А без промежуточных процессов (задержки, мышления и «вторичного процесса») выступает триггером для реакции Б.¹⁹

Это не означает, что недекларативные воспоминания не становятся предметом реконсолидации. Напротив, это означает, что они не подвержены лишь реконсолидации посредством мышления (посредством когнитивного функционирования, рабочей памяти), а подвержены лишь реконсолидации посредством действия. Недекларативные воспоминания могут активироваться (и, следовательно, консолидироваться/реконсолидироваться) лишь посредством телесно воплощенного разыгрывания.

Разумеется, не все автоматизированные воспоминания исходно представляют собой декларативные воспоминания. Множественные системы памяти действуют не только успешно, но и одновременно. Следовательно, некоторые воспоминания (особенно эмоциональные, которые возникают на основе чисто подкорковых связей) являются автоматизированными с самого начала. Это также относится к врожденным эмоциональным предикциям. (Инстинкт — это лишь еще один термин для обозначения врожденных предикций). Все инстинктивные исполнительные программы являются подкорковыми. Однако — как мы обсуждали ранее — их необходимо дополнить научением. Прекрасным примером тому является обусловливание страхом. Здесь речь идет о «научении посредством единичного контакта», например, мы не можем позволить себе два раза узнавать, что происходит, когда человек сует пальцы в розетку.

В различных инстинктивно-эмоциональных системах научение протекает по несколько отличающимся правилам. Например, ранний сексуальный опыт, как и обусловливание страхом, похоже, подразумевает научение посредством единичного контакта и оставляет неизгладимые впечатления. В отличие от этого, узы привязанности постепенно устанавливаются в течение первых шести месяцев жизни, но по завершении этого времени изменить их становится все сложнее (см. разницу между острым «протестом» и хроническим «отчаянием» при столкновении с переживаниями сепарации и утраты).

Похожим образом, процедурные воспоминания «сложно выучить и сложно забыть». Эти две системы недекларативной памяти объединяет то, что они функционируют в обход мышления. Это, однако, не означает, что они обходят аффективное сознание. Мы не можем «продекларировать» свои автоматизированные предикции, однако, это не означает, что мы не можем прочувствовать их причины и последствия. (Отождествление сознания с сознательным когнитивным функционирование — т.е., исключение аффекта — часто заводит когнитивную науку по ложному следу).

Теперь мы переходим к сути вопроса. Я разместил фрейдовскую систему «предсознания» в коре, а его системное «бессознательное» в системах недекларативной памяти в подкорковых зонах, главным образом в базальных ганглиях и мозжечке (Solms 2017b). Но эти системы бессознательной памяти принято называть «когнитивным бессознательным», что противопоставляется «динамическому бессознательному». Психоаналитики признают существование когнитивного бессознательного (которое они называют «бессознательным эго»), но отмечают, что оно не включает в себя описанные Фрейдом динамические процессы (которые они называют «вытесненным»).

Фрейд полагал, что вытесненное бессознательное представляет собой часть Ид. Как я обсуждал выше, это одна из его самых больших ошибок. Я не пытаюсь сказать, что вытесненного бессознательного не существует. Я только имею в виду, что системное бессознательное и ид — это две разные вещи, которые располагаются в двух разных частях головного мозга.

Источником вытесненного являются когнитивные (репрезентационные) процессы, научение, в то время как ид является врожденным и состоит из аффективных (нерепрезентационных) процессов. Те части мозга, которые выполняют те функции, которые Фрейд называл «Ид», расположены главным образом в верхней части ствола мозга и в лимбической системе, в то время как те части, которые выполняют функции, которые он приписывал «вытесненному» (или «системному бессознательному») располагаются главным образом в базальных ганглиях и мозжечке. (Между этими системами, разумеется, происходят множественные взаимодействия. Например, амигдала и прилежащее ядро располагаются на противоположных концах хвостатого ядра, а базальные ганглии, в свою очередь, постоянно взаимодействуют с префронтальными долями).

По моему мнению, разница между когнитивным и динамическим бессознательным заключается просто в следующем. Когнитивное бессознательное состоит из предикций, которые автоматизируются вполне обоснованно. То есть, они имеют глубоко автоматизированный характер, потому что очень хорошо работают, они надежно удовлетворяют лежащие в их основе потребности, на которые они нацелены. В противоположность этому, вытесненное автоматизируется необоснованно (или преждевременно). Необоснованная автоматизация происходит тогда, когда эго оказывается перегруженным проблемами, то есть, когда оно не может найти способ удовлетворить требования Ид в окружающей среде. Это нередко происходит в детстве, когда эго ребенка еще является слабым.

Пресловутый эдипов комплекс представляет собой прекрасный пример неразрешимой проблемы: он представляет собой практически неизбежное сочетание одновременно возникающих непримиримых компульсивных (врожденных) эмоциональных потребностей, которые находятся за пределами возможностей ребенка. («Конфликт» — это лишь альтернативный термин для «неразрешимой проблемы».) В таких ситуациях ребенку ничего не остается кроме как сократить потери. Он обречен либо (1) навязчиво размышлять о проблеме, которую не может решить, растрачивая тем самым драгоценные ресурсы рабочей памяти, которые можно с большей пользой пустить на решение проблем, которые он может разрешить — например, научиться читать, писать и считать — или (2) попытаться оптимальным образом обойтись с создавшимся положением и автоматизировать детскую предикцию, которая является наименьшим из зол, пусть она и не работает достаточно хорошо.²⁰

Одним из неизбежных последствий вытеснения (посредством настройки оценки точности) становится то, что глубоко автоматизированная предикция не справляется с чувствами, на которые она нацелена, но субъект ничего не может с этим поделать, потому что суть вытеснения заключается в том, что в результате с предикцией обращаются так, словно она на самом деле работает хорошо и, следовательно, не подвергается реконсолидации.²¹ Возникающая в результате ошибка предикции становится источником постоянного давления, которое Фрейд в своей теории понимал как угрозу «возвращения вытесненного». Это, в свою очередь, приводит к образованию вторичных защит — т.е. того, что Фрейд называл «остаточным давлением».

Касательно данного вопроса я расхожусь с Фрейдом в том, что не верю в то, что вытесненное когда-либо возвращается, возвращается лишь аффект (который вытеснению не удается регулировать). Например, многие ли пациенты даже в психоанализе в действительности вспоминают свои эдипальные стремления? Это происходит в силу того, что недекларативные воспоминания именно такими — недекларативными — и являются. Недекларативные воспоминания представляют собой чисто ассоциативные (и перманентно бессознательные) тенденции к действию вроде тех, что описывает Леду — как у собаки Павлова. Не происходит никакого мышления, даже имплицитно, Это имеет далеко идущие последствия относительно того, как работает психоаналитическая терапия.

Прежде, чем перейти к этой теме (того, как работает этот вид терапии), мне хотелось бы повторить вывод данного раздела в силу его крайней важности: автоматизации подвергаются не только успешные предикции. Заручившись этим простым наблюдением мы преодолели достойное сожаления разделение бессознательного на «когнитивное» и «динамическое». Иногда ребенку приходится принять компромиссное решение, чтобы сфокусироваться на тех проблемах, которые он может решить. Такие неоправданно или преждевременно автоматизированные предикции (т.е., желания в противоположность реалистичным решениям) называются «вытесненным». В норме для того, чтобы предикции видоизменялись в соответствии с опытом, они должны реконсолидироваться, то есть, им необходимо снова оказаться в сознании для того, чтобы долговременные следы памяти вновь оказались лабильными. Этого невозможно достичь в отношении вытесненных предикций, потому что суть механизма вытеснения подразумевает невосприимчивость к (декларативной) реконсолидации несмотря на ошибки предикции.

Б.

Мой второй аргумент заключается в том, что те клинические методы, которые психоаналитики используют для облегчения психического страдания, вытекают из заявленных выше ключевых постулатов, которые согласуются с современным пониманием того, как меняется мозг. Данный аргумент можно развернуть в три этапа: 

(а) Пациенты психологов страдают главным образом от чувств. Ключевое отличие между психоаналитическими и психофармакологическими методами лечения заключается в том, что мы полагаем, что чувства что-то значат. В частности, чувства маркируют неудовлетворенные потребности. (Таким образом, пациент, который страдает от паники, боится что-то потерять, пациент, который страдает от ярости, чем-то фрустрирован и так далее). Этот трюизм справедлив вне зависимости от этиологических факторов, даже если один человек в силу своей конституции более склонен к страху, чем другой, или обладает меньшей когнитивной способностью к модификации предикций, его страх по-прежнему что-то значит. Для ясности: эмоциональные расстройства подразумевают безуспешные попытки удовлетворения потребности. То есть, психологические симптомы (в отличие от физиологических) подразумевают интенциональность.

(б) В таком случае, главная цель психологического лечения заключается в том, чтобы помочь пациентам овладеть более рабочими способами удовлетворения своих эмоциональных потребностей. Это, в свою очередь, ведет к улучшенной эмоциональной регуляции. В противоположность этому фармакологический подход подавляет нежелательные чувства. Мы не считаем, что препараты, которые напрямую воздействуют на чувства, излечивают эмоциональные расстройства, лекарства лечат симптомы, а не причину. Для излечения эмоционального расстройства необходимо работать с неспособностью пациента удовлетворять стоящие за его переживаниями потребности, так как именно они и вызывают эти симптомы. Однако иногда симптоматическая терапия необходима для того, чтобы пациент стал доступен для психологического лечения, потому что большинство видов психотерапии подразумевает сотрудничество между пациентом и терапевтом (см. ниже). Также верно и то, что некоторые пациенты никогда не становятся доступными для психотерапии. Мы также признаем, что пациенты просто хотят почувствовать себя лучше: они не хотят для этого работать.

(в) Психоаналитическая терапия отличается от других форм психотерапии, потому что она нацелена на изменение глубоко автоматизированных предикций, которые — в той степени, в которой они консолидированы в недекларативной памяти — не могут быть реконсолидированы в рабочей памяти. Недекларативные предикции являются перманентно бессознательными. Следовательно, психоаналитическая техника²² концентрируется на следующих пунктах:

• Она идентифицирует доминирующие эмоции (которые переживаются сознательно, но не всегда распознаются как продукт определенных потребностей и связанных с ними предикций).
• Эти эмоции отражают смысл симптома. То есть, они указывают на конкретные автоматизированные предикции, которые порождают симптом.
• Патогенные предикции невозможно напрямую вспомнить как раз по той причине, что они являются автоматизированными (т.е., недекларативными). Следовательно, аналитик идентифицирует их косвенно, привнося в сознание пациента повторяющиеся паттерны поведения, которые из них возникли.
• Таким образом, реконсолидация достигается посредством активации недекларативных следов через их дериваты в настоящем (это называется интерпретацией «переноса»). Как отмечалось ранее, недекларативные предикции невозможно привнести в рабочую память, однако, пациентам можно помочь осознать разыгрывания этих предикций в здесь-и-сейчас. В этом и состоит суть исцеления в психоанализе.
• Тем не менее, достичь такой реконсолидации сложно — главным образом в силу того, как работают недекларативные системы памяти (они состоят из того, чему «сложно научиться и что сложно забыть», а некоторые их аспекты «неизменны»), но также и в силу того, что вытеснение подразумевает сильное сопротивление повторной активации неразрешимых проблем. (См. также изложенные выше комментарии о «предубеждении, которое обслуживает собственные интересы»).
• В силу всех этих причин для фасилитации «проработки» психоаналитическая терапия требует времени — т.е., многочисленных и частых сессий. Проработка подразумевает многочисленные повторения интерпретаций переноса в отношении активных на данный момент дериватов вытесненных предикций, пока постепенно консолидируются новые (и, что самое главное, более удачные) предикции.

Говоря все то же самое иными словами: вытеснение приводит к бесконечному бездумному повторению и именно поэтому «перенос» имеет такое важное значение в психоаналитической терапии. Пациенты не могут переосмыслить вытесненное (так как недекларативные воспоминания нельзя привнести в рабочую память), но они могут подумать о том, что они сейчас делают вследствие вытесненного. Однако пациенты могут думать — т.е., снова сделать проблемой, если обратить на это внимание — о повторяющихся дериватах вытесненного, которые включают в себя кортикальные репрезентации (текущих переживаний), которые, следовательно, могут становиться частью рабочей памяти и декларативного (и рефлексивного, т.е., префронтального) мышления. Это, в свою очередь, позволяет их (деривативным) предикциям воссоединиться с аффектами, которые с ними связаны, что позволяет эго формировать еще более удачные предикции с более реалистичными планами действий при помощи взрослого мозга (а также мозга аналитика) во взрослых обстоятельствах.

После интерпретации переноса начинается сложная работа по «проработке», так как установление новых процедурных воспоминаний — это медленный процесс. Те, кто желает более краткосрочной терапии и менее частых сессий, должны ознакомиться с тем, как на самом деле работает недекларативная память. (Те, кто финансирует психологическое лечение, должны ознакомиться с тем, как работает научение).

Я надеюсь, что из того, что я сказал, очевидно, что наши пациенты страдают главным образом от чувств. Они не приходят к нам со словами: «Доктор, есть что-то, чего я не осознаю, не могли бы вы сказать мне, что это?» Вместо этого они говорят: «Доктор, у меня есть это [очень даже сознательное] чувство, которое я не хочу иметь, не могли бы вы его убрать». На этом основании психофармакологи пытаются обязать пациентов к приему лекарств. Напротив, вместо этого психоаналитический подход старается помочь пациентам понять их нежеланные чувства, т.е., распознать ошибочные предикции, которые являются их причиной — т.е., бессознательные вытесненные предикции — которые наши пациенты необоснованно (и сами того не подозревая) используют для удовлетворения своих эмоциональных потребностей.

Задача аналитика заключается в том, чтобы вернуть эти предикции обратно в сознание — заново сделать их актуальной проблемой в рабочей памяти. Это достигается посредством перенаправления чувств, от которых пациент страдает из-за вызывающих их вытесненных предикций. Но, как я уже сказал, в случае недекларативных воспоминаний это невозможно осуществить напрямую. Это можно осуществить лишь посредством дериватов вытесненного — посредством того, что повторяется в данный момент, в связи с чем это можно снова сделать «продекларированным» и обдумать. Бессознательное является бессознательным и будет всегда таким оставаться. Несмотря на то, что мы можем делать предположения о его содержании, мы никогда не можем переживать его напрямую. Такие предположения (которые называются в психоанализе «реконструкциями») помогают нам лучше понять перенос в здесь-и-сейчас. Единственное, чего мы можем надеяться достичь на основе такого понимания — это новые и более удачные предикции, которые должны консолидироваться и соседствовать со старыми.²³ Однако так как новые предикции лучше удовлетворяют лежащие в их основе потребности, пациент (постепенно) начинает использовать их в предпочтительном порядке, в связи с чем их консолидация углубляется и сохраняется даже после завершения терапии. Этот момент объясняет хорошо известный «отложенный эффект», в связи с чем симптоматическая картина продолжает улучшаться и после завершения психоаналитической терапии (см. ниже).

Остается еще целый ряд вещей, которые мне хотелось бы здесь обсудить, например, как мы используем аффекты в так называемом «контрпереносе», однако, это не является предметом данной статьи (см. более клинически ориентированное обсуждение в Solms & Solms, в печати).

В.

Мой третий и последний аргумент заключается в том, что психоаналитическая терапия приводит к хорошим результатам — по меньшей мере не менее, а в некоторых случаях и более хорошим, чем другие известные на сегодняшний день в психиатрии научно обоснованные виды лечения. Этот аргумент раскрывается в четыре этапа:

(а) Психотерапия в целом является крайне эффективным видом лечения. Мета-анализ исследований результатов терапии обычно выявляет величину эффекта между 0.73 и 0.85. (Величина эффекта 1.0 означает, что средний прошедший терапию пациент на одно стандартное отклонение здоровее нелеченного). Размер эффекта 0.8 считается в психиатрических исследованиях большим, 0.5 считается умеренным, а 0.2 — маленьким. Для того, чтобы поместить эффективность психотерапии в некий контекст, важно понимать, что новые антидепрессанты обладают величиной эффекта между 0.24 (трициклитики) и 0.31 (СИОЗС).²⁴ Разумеется, те изменения, источником которых является психотерапия, заметны на снимках МРТ в не меньшей степени, чем изменения от лекарственной терапии (см. Beauregard 2014).

(б) Психоаналитическая психотерапия не менее эффективна, чем другие формы психотерапии (напр., КБТ). Недавно это было окончательно продемонстрировано при помощи сравнительного мета-анализа (Steinert et al., 2017). Однако есть подтверждения тому, что эффекты длятся дольше — и даже возрастают — после окончания терапии. Предоставленный Шедлером (2010) авторитетный обзор всех существующих на тот момент рандомизированных контролируемых исследований сообщает о величине эффекта между 0.78 и 1.46 даже для разбавленных и усеченных форм психоаналитической терапии.²⁵ Особенно методологически тщательный мета-анализ (Abbass et al., 2006) обозначил общую величину эффекта 0.97 для общего улучшения симптоматической картины в психоаналитической терапии. Величина эффекта возрастала до 1.51, когда пациентов оценивали в рамках отсроченного осмотра. Более свежий мета-анализ Аббасса и коллег (2014) дает общую величину эффекта 0.71, а также подтверждает сохраняющийся и возрастающий эффект в ходе отложенного осмотра.

Это относилось к краткосрочной психоаналитической терапии. Согласно мета-анализу де Маат и др. (2009), который проводился с менее тщательной методологией, чем исследования Аббасса, долгосрочная психоаналитическая психотерапия дает величину эффекта 0.78 по завершении и 0.94 при последующем осмотре, собственно психоанализ достигает средней величины эффекта 0.87 по завершении и 1.18 при последующем осмотре. Это общий эффект, обнаруженная же ей величина эффекта для улучшения симптоматической картины (по сравнению с изменениями личности) при завершении равнялась 1.03 для долгосрочной терапии и 1.38 для психоанализа. Последующее исследование Лейцингер-Болебер и др. (в печати) демонстрирует даже большую величину эффекта: между 1.62 и 1.89 после трех лет терапии. Это огромный эффект. Так как это исследование на сегодняшний день продолжается, данные его отсроченных осмотров еще не доступны. Устойчивая тенденция к обнаружению большей величины эффекта при отложенном осмотре (где эффекты других форм психотерапии, например, КБТ, начинают снижаться), предполагает, что психоаналитическая терапия запускает процессы изменений, которые продолжаются даже после завершения терапии (см. выше обсуждение «проработки»). Это называется «отсроченным эффектом».

Очень важно понимать, что эти данные относятся лишь к улучшению симптоматической картины. Различные виды психоаналитической терапии нацелены главным образом не на облегчение симптомов, но на так называемое изменение личности. Следовательно, неудивительно, что психоаналитические виды терапии достигают гораздо лучших результатов, чем другие виды терапии в том, что касается этой меры измерения результата. Например, в проводимом на данный момент исследовании Лейцингера практически в два раза больше пациентов психоаналитической психотерапии в сравнении с КБТ достигли своих критериев «структурного изменения» три года спустя (60% против 36%).

(в) Те терапевтические техники, которые предвещают наилучшие результаты терапии хорошо соотносятся с вышеизложенными психодинамическими механизмами. Эти техники выглядят следующим образом (Blagys & Hilsenroth, 2000):

• неструктурированный открытый диалог между пациентом и терапевтом
• обнаружение повторяющихся тем в опыте пациента
• связывание чувств и восприятий пациента с прошлым опытом
• обращение внимания на те чувства, которые пациент считает неприемлемыми
• подчеркивание тех способов, при помощи которых пациент избегает чувств
• фокус на здесь-и-сейчас терапевтических отношений
• проведение связей между терапевтическими и остальными отношениями

Мне кажется очень поучительным отметить, что эти техники приводят к лучшим результатам терапии вне зависимости от конкретного «бренда» терапии, с которым себя идентифицирует клиницист. Иными словами, те же самые техники (или по меньшей мере какая-то их совокупность, см. Hayes и др. 1996) предвещают оптимальные результаты терапии и в КБТ, даже если терапевт полагает, что занимается чем-то другим.

(г) Следовательно, не удивительно, что вне зависимости от их заявленной теоретической ориентации сами психотерапевты склоняются в пользу выбора психоаналитической психотерапии для себя! (Norcross, 2005).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Я отдаю себе отчет в том, что сформулированные в данной статье нейробиологические допущения и гипотезы синтезированы в крайне абстрактном виде. Моя цель заключалась лишь в том, чтобы крупными мазками сделать набросок более широкой картины, чтобы за деревьями можно было увидеть лес. Я надеюсь, что этот грубый набросок послужил своей основной цели, которая заключалась в том, чтобы в простых терминах предоставить соответствующее современным знаниям в области нейробиологии понимание психоаналитической теории и терапии. Разумеется? я не утверждаю, что психоанализ был намеренно выстроен на этих основах. Однако надеюсь, что мне удалось продемонстрировать, что ключевые теоретические постулаты и технические практики психоанализа постепенно обзавелись поддержкой нейробиологии.

Я также хорошо осознаю, что кратко изложенные мной здесь постулаты не воздают должное всей сложности и разнообразию психоаналитических взглядов — как на теорию, так и на терапию. Я лишь утверждаю, что они представляют собой ключевые постулаты, которые лежат в основе всех остальных деталей, включая те из них, по которым аналитикам еще лишь предстоит прийти к согласию. Я полагаю, что эти постулаты получают возрастающее количество поддержки в свете доступных на сегодняшний день научных данных, и что они просто не лишены здравого смысла.

Перевод с английского Юлии Моталовой по заказу NewPsy Institute & Society

______________________________________________________________

¹Прежде, чем читатель воскликнет: «Кто вообще в этом сомневался?», давайте вспомним следующее: на протяжении большей части 20 века факультеты академической психологии находились под влиянием теории, которая ставила под сомнение именно это. Конкурирующая теория носила название «бихевиоризм». Например, в статье «Инстинкт» в Википедии утверждается, что «инстинкт как концепт впал в немилость в 1920-х годах с расцветом бихевиоризма и работы таких ученых, как Б.Ф. Скиннер, который утверждал, что большая часть значимого поведения формируется в результате научения».

²Представления Фрейда о локализации сознания претерпели множество превратностей. Поначалу он не проводил никаких различий между перцептивным и аффективным сознанием (Freud, 1894). Вместо этого он выделял следы памяти восприятия («идеи») и энергию, которая их активирует. Такое разграничение совпало с общепринятыми допущениями британской эмпиристской философии, но Фрейд интересным образом описывал активирующую энергию как «порции аффекта», которые «распространяются по следам памяти-идеям подобно тому, как электрический заряд распространяется по поверхности тела» (Freud, 1894, р. 60). Стрейчи (1962, р. 63) описывал это утверждение как «одну из наиболее фундаментальных гипотез Фрейда». Есть все причины полагать, что Фрейд предвидел, что такие активированные следы памяти «идей» представляют собой кортикальные процессы. В более подробно разработанной модели «Проекта» (1950[1895]) он открыто соотносил сознание с подсистемой кортикальных нейронов (ω-системой), которую он локализировал в моторной области переднего мозга. Такое расположение позволяло сознанию регистрировать разрядку (или ее отсутствие) энергии, которая накапливалась в следах памяти (ψ-система) как из эндогенных, так и из сенсорных источников. (Следует отметить, что с 1895 года Фрейд начал описывать психическую энергию как бессознательную, она больше не описывалась в терминах «порции аффекта»). Сознание, которое Фрейд отныне подразделял на две формы, теперь предположительно возникало из того, как психическая энергия возбуждала ω-нейроны. Он полагал, что аффективное сознание возникает, когда различия в количественном уровне энергии в ψ-системе (которые вызываются к жизни степенью моторной разрядки) регистрируются в ω как удовольствие-неудовольствие. Перцептивное сознание, с его точки зрения, возникает, когда зарегистрированные органами чувств различия в качественных аспектах экзогенной энергии (напр., в длине или частоте волны) посредством нейронов восприятия (φ) передаются через следы памяти идей (ψ) в ω. После пересмотра своей модели «Проекта» в 1896 году Фрейд поместил ω нейроны между φ и ψ и заявил, что вся имеющаяся в психическом аппарате энергия имеет эндогенное происхождение, энергия не поступает в буквальном смысле в психический аппарат посредством системы органов восприятия. (Складывается впечатление, что в дальнейшем — напр., в 1920 году, Фрейд об этом забыл). Однако, в Толковании сновидений (1900) он вновь возвращается к описанным в «Проекте» механизмам и снова помещает системы восприятия и сознания на противоположных концах психического аппарата. Его нерешительность в этом отношении, похоже, главным образом объясняется тем фактом, что кортикальное (сенсорное) восприятие и (моторная) система сознания формируют интегрированную функциональную единицу, так как моторная разрядка неизбежно порождает перцептивную информацию. (См. смежное расположение соматосенсорных и моторных гомункулов). Гибридная локализация Фрейдом в 1917 году систем восприятия и сознания соответствует этому. В финальном описании его системы φ (переименованные в 1900 году в «восприятие») и ω («сознание») были объединены в единое функциональное образование, в систему «восприятие-сознание». На данном этапе Фрейд пояснил, что система «восприятие-сознание» на самом деле представляет собой единую систему, которая подпитывается двумя источниками возбуждения: экзогенные стимулы порождают перцептивное сознание, а эндогенные стимулы порождают аффективное. Фрейд также отошел от идеи, что аффективное сознание регистрирует количественный «уровень» возбуждения в ψ-системе, вместо чего предположил, что — как и перцептивное сознание — оно регистрирует нечто качественное, вроде длины волны (т.е. колебания уровня энергии в системе предсознания в единицу времени, см. Freud, 1920). Главное, что необходимо вынести из этого краткого экскурса в историю локализации Фрейдом сознания — это то, что он самого начала и до конца концептуализировал сознание как кортикальный процесс. (Несмотря на то, что иногда у него возникали на этот счет кратковременные сомнения, например, 1923, стр. 21). Явно сформулированное подтверждение того, что он приписывал кортикальную локализацию сознания как перцептивному, так и аффективному сознанию, можно найти в Freud 1940. Описание первых намеков на то, что поверхностная локализация Фрейдом внутренней (аффективной) поверхности системы «восприятие-сознание» была ошибочной (см. Solms, 1997).

³Если бы аффективное сознание действительно представляло собой свойство коры головного мозга, «принцип удовольствия» Фрейда функционировал бы как нисходящий регуляторный принцип, а он таковым не является (см., например, Freud, 1911).

⁴Сравните с описанием этого процесса Фрейдом: «Катектические иннервации выбрасываются вперед и затем оттягиваются обратно в виде быстрых периодических импульсов, которые Ид посылает в полностью восприимчивую систему «восприятие-сознание». При условии, что эта система катектируется таким образом, она получает восприятия (которые сопровождаются сознанием) и далее передает возбуждение в системы бессознательной памяти, однако, как только катексис изымается, сознание стирается и функционирование системы останавливается. Это выглядит так, словно посредством системы «восприятие-сознание» бессознательное выбрасывает «щупальцы» во внешний мир и поспешно оттягивает их обратно, как только они взяли образцы исходящего от него возбуждения» (Freud, 1925, р. 231). Обратите внимание, что «щупальцы» Фрейда остаются бессознательными до тех пор, пока не достигают кортикальной системы «восприятие-сознание». Для того, чтобы примирить его концепцию с современными знаниями, мы должны сказать: «Ид [а не бессознательное] выбрасывает щупальцы»;

⁵Таксономия врожденных потребностей — это эмпирический вопрос из числа тех, что я упоминал ранее, он не оказывает воздействия на базовый постулат, что мы рождаемся с определенным набором врожденных потребностей, которые переживаются в виде аффектов и запускают стереотипные предикции. Я прекрасно понимаю, что таксономия, которую я здесь привожу, отличается от предложенной Фрейдом. В отличие от многих своих последователей, Фрейд (1920) принимал тот факт, что биология вполне может «сдуть искусственную ткань наших гипотез [о природе и точном количестве инстинктов]».

⁶Тот факт, что мы можем удовлетворять свои потребности лишь посредством взаимодействия с другими, и делает жизнь такой сложной. Невозможно успешно совокупляться с самим собой, привязываться к самому себе и т.д., что, однако, не мешает нам пытаться! (Из этих простых фактов и возникает психоаналитическая теория «нарциссизма»).

⁷По этой понятной причине Фрейд и объединял их.

⁸В работе Фрейда отношения между (страхом) тревогой и либидо имеют длительную историю. Достаточно сказать, что в итоге оказалось, что у них — как и у всех перечисленных здесь инстинктов — совершенно отдельные нейронные цепи и химические процессы.

⁹В данном случае научные подтверждения также находятся на стороне тех психоаналитиков, которые (как Фэйрберн и Боулби) заявляли, что привязанность и вожделение представляют собой две независимые друг от друга биологические потребности.

¹⁰Несмотря на то, что я сказал выше, интересно обратить внимание на то, насколько эта система мозга переплетается с участками головного мозга, отвечающими за переживание вожделения у женщин.

¹¹Именно поэтому детство и качество родительского воспитания имеют такое большое значение для психоанализа.

¹²Истоки которого, в свою очередь, можно проследить в его «принципе нейрональной инерции» (Freud, 1950 [1895]).

¹³Такое научение может буквально спасать жизни. Альтернативой ему является научение при помощи естественного отбора на протяжении поколений, т.е., отбиралось (и становилось врожденной предикцией) то, что работает, потому что это поддерживало выживание и, следовательно, репродуктивный успех наших предков. Остается только посочувствовать всем остальным, кто сделал неправильные случайные «выборы».

¹⁴Следы кратковременной памяти быстро угасают вследствие механизма обратного захвата нейротрансмиттеров, которые возвращают пресинаптические нейроны в состояние, которое предшествовало образованию этих следов, вследствие чего они могут вскоре формировать новые следы. См. Mongillo et al., 2008.

¹⁵Еще одна тесно связанная с этим причина заключается в том, что сложный организм должен расставлять приоритеты. Для того, чтобы определиться, «что делать следующим», проблемы необходимо проранжировать по приоритетности. В целом это обусловлено тем, что невозможно делать две вещи одновременно (напр., человек должен сначала есть, а потом пить, сначала победить соперника, а потом совокупляться). Способности моторной системы определяют исполнительное «окно» не меньше, чем рабочая память. (См. Merker, 2007).

¹⁶Я придерживаюсь мнения, что такое «окрашивание» (или «цветовая кодировка») различных потребностей при помощи аффекта является важным посредником приоритизирования описанных выше процессов. Это позволяет мозгу распознать и компартментализировать те расчеты, которые требуют обновления от тех, которые не требуют, и, тем самым, сократить сложность расчетов и сэкономить энергию переработки. Это важная часть определяющего вклада квалиа в нейронную переработку информации (см. Solms & Friston, 2018).

¹⁷См. Puryear & Mizumori (2008). См. теорию сознания как «глобального рабочего пространства». См. также Haubrich et al (2015).

¹⁸Важно отметить: врожденных кортикальных предикций, скорее всего, не существует. См. Ellis & Solms (2018).

¹⁹См. сноску ниже, где изложено дальнейшее обсуждение того, что Фрейд (Freud 1915b) называет «особыми характеристиками системы Бессознательного».   

²⁰Обратите внимание: с этой точки зрения источником эдипова комплекса является пережитый опыт. (Здесь я отличаю сам эдипов комплекс от тех потребностей, которые его запускают.)

²¹Именно поэтому системное Бсз отличается качеством безвременья. Также именно поэтому оно допускает обоюдные противоречия; что просто подразумевает, что оно обладает толерантностью к неразрешенным проблемам. То же самое применимо и к еще одной «особой характеристике» системного Бсз, а именно, что оно отдает предпочтение психической, а не материальной реальности, что просто подразумевает, что оно непроницаемо для данных. Четвертая особая характеристика Бсз — это мобильность катексисов первичного процесса, которую я уже обсуждал выше.

²²См. Blagys & Hilsenroth, 2000; Smith & Solms, в печати

²³Устойчивый характер старых предикций и является причиной, по которой пациенты могут иногда почувствовать себя хуже (регрессировать) в момент стресса — вернуться к своим старым способам поведения.

²⁴См. Turner et al., 2008, Kirsch et al., 2008.

²⁵Я хотел бы выразить благодарность Джонатану Шедлеру за щедрую помощь при подготовке данного раздела статьи, который основан на работе Солмса (Solms, 2018).