Вряд ли в жизни есть более ужасное и шокирующее событие, чем тяжелая болезнь или смерть ребенка. Теряя родителей, мы становимся ближе к смерти. Между нами и вечностью не остается прослойки более взрослого поколения. Этот естественный ход жизни сложно принять. Но, тем не менее, большинство, пережив утрату своей неуязвимости и бессмертности, приходят к смирению. В конце концов, мы часть круговорота в природе, и цикл рождения, взросления и умирания справедлив для всех.

Когда же речь заходит о смерти ребенка, о справедливости сложно говорить. Сама мысль, что ребенок может умереть, не повзрослев, не прожив самостоятельную жизнь, практически непереносима. Это кажется сверхжестоким. Ребенок является гарантом продолжения жизни родителей после смерти. Мамы и папы всегда связывают с ним свои мечты и надежды. Он кровинушка, родная душа, и кажется, что родитель всецело в ответе за его будущее. И вдруг на то, что принято ассоциировать с радостью и счастьем, обрушивается беда. Мир переворачивается. Опоры рушатся. Этого не может быть! За что!? Так нечестно! Иллюзии справедливости, добра лопаются. Чувства вины и беспомощности могут быть всепоглащающими. Проявления скорби могут длиться всю жизнь.

На практике в детском онкологическом отделении можно ощутить и прочувствовать горе охватившее родителей больных детей. Там оно представлено в таком концентрированном виде, что, кажется, его можно потрогать руками. Каждая палата – уникальная история переживания. Каждая семья – неповторимый борец с обрушившимся несчастьем.

Несмотря на общие для всех стадии переживания горя, оттенки личности родителя сквозят во всем. Каждый родитель кроме общих утрат «здорового образа ребенка», «справедливости мира», «своего образа хорошего родителя», «счастливого будущего», «невозвратимого прошлого» переживает еще и утрату чего-то очень сугубо личного и глубокого. Понять чего именно – значит, сделать работу более эффективной. То есть, знание общих закономерностей переживания горя, способность их распознать, наличие техник работы с определенной стадией необходимое, но недостаточное условие успешной работы. Мне показалось важным настроиться на личные ритмы проживания потери клиентом. Найти индивидуальную занозу, которая может превратить нормальный процесс горевания в паталогический.

Для того, чтобы стать способной чувствовать клиента, я проделала сложную внутреннюю работу. Я сама пережила все стадии горевания по поводу утрат иллюзии справедливости мира, своего всемогущества. Это было больно и едва выносимо. Плакала, искала выноватых, ненавидела всех и вся. Страх за собственных детей зашкаливал. Они казались мне бледными и вялыми. Большим усилием воли я не повезла их на внеочередной анализ крови. Позже активировалась стадия сделки: если я буду помогать родителям больных детей, то мои дети не заболеют никогда. Потом в один момент баррикады защит рухнули. Мир вокруг пошатнулся, несколько раз сделал сальто с преворотом и обновленный вернулся на место. Пришло признание и принятие того, что я невсесильна, а в мире случается несправедливость. Хочу я или нет, но я не могу изменить законы природы. Я могу быть сильным человеком, но не могу победить смерть и повлиять на случайность жестокого жребия. Я не вылечу детей от рака, не осчастливлю их родителей. Я просто могу делать свою работу хорошо: могу быть с горюющими, когда им горько и больно, могу дать им моменты близости и поддержки, когда это необходимо, могу помочь им принять то, что не все в наших силах, и поддтолкнуть их делать то, что в наших силах.

Примером индивидуального подхода может стать следующая работа. Моей первой клиенкой была мама пятилетнего Мити – Валя. Они из Тульской области. Валя и ее муж Сергей работают на фабрике, им еще нет 30. У Мити лейкоз. Семья приложила немало усилий, чтобы обеспечить сыну лечение в Москве.

Валя согласилась на беседу без колебаний. Вела себя деликатно. На первой встрече говорила о своем беспокойстве за ребенка: как он выдержит лечение, не отстанет ли в развитии. В начале беседы мальчик был в игровой комнате, и работа шла очень слажено. Контакт быстро установился, клиентка медленно, но искренне говорила. В середине разговора вошел Митя. Славный мальчик с пышными волосами, круглыми щечками. Я про себя порадовалась. Митя с неодобрением посмотрел на меня и проигнорировал приглашение к знакомству. Улегся на кровать и стал каждую минуту задавать маме какие-то вопросы. Только клиентка начинала говорить о своих переживаниях, как Митя всеми способами пытался ее отвлечь. Я чувствовала себя виноватой, что не даю несчастному больному мальчику насладиться общением с матерью. Когда Митя заявил, что он голоден и хочет есть, у меня началась настоящая паника. За час до этого руководитель практики рассказала нам о проблемах с аппетитом у лечащихся детей. Я судорожно смотрела по сторонам в поисках пищи и предложила маме прерваться, чтобы накормить ребенка. Мама осталась к этому равнодушна, чем еще больше шокировала меня. Конец беседы был сумбурным. Митя кричал, Валя пыталась говорить и со мной, и с ним, я старалась завершить беседу и назначить следующую встречу. К моему удивлению, и мама, и сын с большим удовольствием согласились увидеться еще и долго благодарили меня.

Анализируя первую встречу, я пришла к выводу, что Валя находится на стадии депрессии. Об этом говорили ее подавленность, усталость, повышенная сензитивность, плаксивость, вялость, малая эмоциональная отзывчивость. Имея желание говорить, она делала это с большими паузами, долго подбирала слова. Казалось, у нее нет сил реагировать на выходки сына. Весь ее вид говорил: спасите меня, я больше не могу, я устала.

Лишь с помощью супервизии я поняла, что Митя искусно манипулировал. Чтобы достучаться до мамы, ему приходилось прикладывать большие усилия. Опасное для здоровья поведение, просьба о еде, постоянные вопросы были необходимы для разрушения контакта между матерью и мной. Наша близость, казалось, была непереносима для него.

На следующую встречу я шла вооруженной до зубов: краски, кисточки, альбом, два вида карандашей, пластилин, фартук. Валя встретила меня с улыбкой, Митя - с гримасой ярости. Он наотрез отказался общаться, лег на кровать и стал пронзительно кричать. Мы с Валей разместились за столом и начали разговор: как прошел курс лечения, как прошла поездка домой. Говорить о чем-то более серьезном было сложно, так как Митя то падал с кровати, чем вводил маму в ужас, то включал телевизор на полную громкость, то сам вопил, то звонил папе и бабушке и говорил, что мама хочет с ними пообщаться. Мама порывалась отшлепать сорванца. Я каким-то волшебным образом сумела не обращать на это внимание, но вести в таких условиях полноценную беседу было, мягко говоря, сложно. Валя не могла расслабиться, разговор не шел, мы ходили по кругу, обсуждая этапы лечения. Тогда я предложила Вале порисовать. Она замялась, но быстро согласилась, выбрав акварель. Умных мыслей в голове не было, и я предложила ей нарисовать, все, что ей захочется. На моих глазах Валя начала погружаться в себя, она перестала реагировать на сына, казалось, не замечала меня. В полном отстранении она молча начала рисовать. Взяв побольше воды, она выбрала синий цвет и нарисовала морские волны. Движение ее были медленны, вид задумчив. В левом углу появилось солнце, которое закрывали тучи. По волнам одиноко плыл нежно сиреневый парусник. В завершении в правом углу, прямо на волнах Валя разместила две пальмы. Общее впечатление от рисунка: хрупкость, неизвестность, тоска, одиночество. Валя рассказала, что она изобразила неудавшуюся поездку на море, запланированную как раз на время настоящего лечения. Стало понятно, что она груcтит не только о болезни сына как таковой, но и о том, что она лишилась возможности нормально жить, наслаждаться жизнью. Проглядывающее сквозь тучи солнце говорило о надежде на лучшее. Отсутствие почвы под пальмами, одинокий парусник, казалось, кричали о страхе неизвестности и неопределенности.

Пока Валя рисовала, я налаживала контакт с Митей. Предлагала ему порисовать, полепить, поболтать. Он рвал в клочья предложенные листы бумаги, потом, выбрав черный карандаш, малевал с таким усилием, что вспарывал листок, позже каракули стали менее интенсивные и, наконец, он сел вместе с нами за стол и проявил желание сотрудничать. Ему тоже захотелось рисовать красками. В отличие от мамы, он вгрызался сухой кисточкой в краски, пытаясь сделать цвет более насыщенным. Он нарисовал мухомор и вокруг него черную траву. Взяв желтый цвет, он попытался нарисовать солнце, но просто не смог, руки его не слушались. Казалось, он не верит в существование солнца. Я расспросила Митю о рисунке. Он рассказал, что это страна злого волщебника, добрых волшебников не бывает. На вопрос в кого превратил бы всех нас волшебник, он ответил: маму - в волчицу, его - в волчонка, меня – в зайчика. Волчонок решал съесть ему зайчика или пощадить.

В это время мама снова рисовала, на этот раз то, что она не может выразить словами. Она изообразила дом с большими окнами (Митин детский сад), радостных детишек вокруг песочницы, яркое солнце. Митя определив, что он один из детей, стал пытаться испортить свое изображение. Было ощущение, что он ненавидит себя.

Использование рисунка, как элемента арт-терапии, в данной сессии помогло прояснить многое. Стало понятным, что Валя сильно переживает потерю «нормальной жизни», когда ребенок ходил в садик, она на работу, можно было планировать отдых. Сейчас все по-другому. Но говорить об этих потерях она не могла. Сознательно ей казалось, что единственное, о чем можно переживать, - это о болезни ребенка как таковой. «Лишь бы ему было хорошо!» - повторяла она. Говорить, что ей лично тоже очень тяжело, что она, молодая женщина, не может жить полноценной жизнью, было для нее неприемлимым. Но рисунки не могли это скрыть.

Мите рисунки помогли отреагировать агрессию, проявилась его идентификация с агрессором. Стало очевидным огромное чувство вины, за то, что он заболел, сделал маму грустной.

Я смогла определить дальнейший план работы: помочь маме осознать, что она имеет право на удовлетворение своих личных потребностей. А также помочь ей пережить потерю тех нужд, которые сейчас не могут быть удовлетворены. Я предполагала говорить с ней о ее праве просить о помощи у близких, что поможет ей распределить обязанности между родственниками, даст ей возможность иметь свободное время для отдыха и реализации своих собственных желаний. Все это в итоге поможет процессу лечения. У мамы появятся силы, улучшится настроение, она сможет быть более эмоционально отзывчива.

С Митей мы обсудили его роль волчонка, как это сложно быть им и никого не съесть. Я посоветовала ему надувать шарики силой своей злости, чему он был очень рад.

На третью встречу я шла уверенно, казалось, ничто меня не может смутить. То, что я увидела, открыв дверь палаты, не вписывалось в мои планы. Счастливые Валя, Митя и папа Сергей стояли вместе и радостно смотрели на меня. Я хотела отменить встречу, но они настояли на ее проведении. Мы вместе сели за стол. Я не знала, что делать. Все казались довольными: соседка по палате уехала, и семья вместе собиралась провести в больнице 5 дней. Я ощущала себя лишней, думала о других пациентах. На помощь пришел мой «креативный чемоданчик». Я предложила родителям создать совместный рисунок. Они взялись за дело, а мы с Митей пытались лепить и разговаривать. Получившийся совместный рисунок шокировал меня. Казалось, Валя и Сергей рисовали не просто каждый свое, а против друг друга. Валя – парусник, Сергей – унитаз, Валя – рыбку, Cергей – танк и т. д. Я испугалась, стало очевидным, что согласованность семьи – лишь внешнее впечатление. Митя начинал потихоньку заводиться. Родители закончили рисунок, и сами не могли его прокомментировать. Тогда я предложила создать им еще один, но на этот раз прислушиваться друг к другу и создать совместный законченный сюжет. Воодушевленные родители хотели было взяться за дело, но Митя вырвал чистый лист бумаги и изорвал его на мелкие кусочки, второй он скомкал, третьий растоптал. Ребенок был в ярости. Мне очень хотелось, чтобы родители объединились в новом рисунке и начала отвлекать Митину ярость на себя. Мама с папой еле сдерживались, чтобы не наказать Митю, но, видя мое спокойствие, принялись за свою работу. Митя был разярен. Я дала ему в руки пластилин, и он разделывал его на мелкие кусочки. Честно говоря, мне было страшно. Я не совсем понимала, что происходит. Родители чувствовали себя неловко. Сергей хотел отшлепать сына. Валя пыталась поговорить с ребенком. В таких нелегких условиях они все же смогли создать совместный рисунок. Когда он был закончен, папа, уставший, отсел от нас на кровать. Митя пытался уничтожить их творение, но я не дала ему это сделать. Неожиданно Митя успокоился и лег на другую кровать полностью умиротворенный. Мы остались с мамой вдвоем за столом. Внутри у меня все кипело. Я не знала, как себя вести, чувствовала вину за происходящее разобщение. Позже я поняла, что идентифицировалась со злым ребенком, который не хочет близости между родителями, так как привык к очень близким больничным, практически симбиотическим отношениям с матерью. Но при этом одновременно он хочет, чтобы мама и папа были вместе. Сложно переносимая амплитуда эмоций. Жуткое чувство разрушителя.

Тем не менее, нужно было продолжать работать. Мы с мамой обсудили произошедшее. Она встревоженно рассказывала, что Митя перестал ее отпускать, капризничает, постоянно требует ее внимания. Дальше мы говорили о рисунках. Я сконцентрировалась на втором совместном варианте. На нем была изображена осень. Солнце в тучах, черные птицы, пикирующие на маленький домик в левом углу, дерево с облетающей листвой и несоразмерный дереву гриб. Валя сказала, что это похоже на текущую ситуацию. Сюжет не был веселым, но выбранные краски были достаточно яркими, а главное, картина была вполне согласованная. Я отметила хорошую слаженность в этй работе и подчеркнула, как важно быть вместе в сложный момент, стараться понимать друг друга, поддерживать и выращивать то, что их объединяет.

В данной встрече рисунки вскрыли проблемные зоны семьи, обнажили то, что тщательно скрывалось, возможно, и от самих супругов: отсутствие единой родительской позиции по поводу воспитания ребенка, неотреагированные эмоции, некоторая отстраненность. Стало очевидным, что болезнь ребенка расшатывает отношения между мужем и женой. Супруги отыграли многие невысказанные эмоции в первом рисунке. Второй рисунок показал, что глобально они одинакого воспринимают происходящее, что возможны позитивные варианты сотрудничества, важно лишь быть в большем контакте друг с другом. В этот раз творчество опять помогло Мите отреагировать свой гнев.

Впереди предстоит дальнейшая работа с этой семьей. Уже на настоящем этапе стало очевидным, что применение арт-терапии, как вспомогательного средства, сделало работу более эффективной. Использование рисунков позволило выявить скрытые как индивидуальные, так и семейные конфликты, которые не были очевидны для меня и, возможно, для клиентов. Были обнаружены новые темы, которые в начале казались неприемлимыми для обсуждения. Все члены семьи смогли через рисунок отреагировать отрицательные эмоции, трансформировать их, используя символы. Они приобрели новый способ справляться с напряжением через рисунок, получили опыт успешной совместной деятельности.

Для меня данная работа была важным шагом в приобретении собственной профессиональной идентичности. Не побоявшись экспериментировать, я сумела справиться с беспомощностью, творчески подошла к процессу консультирования, что сделало его более эффективным.