Примечание: Первоначальный вариант этой статьи был представлен на конференции “Трансгенерационная передача травмы как фокус психотерапевтической работы”, которая прошла 22 мая 2021 года в Институте практической психологии и психоанализа.
 

Аннотация

В статье рассматривается феноменология передачи семейного исторического опыта, механизмы формирования трансгенерационных объектов, проявление межпоколенческих факторов семейных и личных историй как триггеров для супружеских противоречий. На теоретическом материале и клинических примерах представлены способы обнаружения межпоколенческой передачи и разрешения конфликтов через осознание и проработку личных и партнёрских ситуаций.

Ключевые слова: семья, пара, межпоколенческая передача, травма, семейное наследие, секрет, конфликт.

Мы менее свободны, чем полагаем, но у нас есть возможность отвоевать свою свободу и избежать роковых повторений в нашей семейной истории, поняв сложные хитросплетения в собственной семье.

Анн Анселин Шутценбергер 

От одного поколения другому передаются вещи как материальные – ценности и домашняя утварь, картины и фотографии, – так и нематериальные – традиции и воспоминания, семейные истории и мифы, особенности уклада семьи, поведения, взаимоотношений между ее членами. Какие-то психические элементы облекаются в вербальные формы, а что-то носит невербальный характер.

Зигмунд Фрейд в работе «О нарциссизме» (Фрейд, 1914) писал, что психика человека обладает неким «аппаратом», позволяющим ему опознавать эмоциональные реакции других людей. Благодаря этой способности человек может также понимать смысл нравов, церемоний в семье, чтобы впоследствии их психически ассимилировать.

Теме межпоколенческой передачи – «межгенерационному процессу трансмиссии» (Bowen, 1978) – уделяется много внимания, особенно вопросу передачи психической травмы и ее последствиям. Учитывая количество индивидуальных и коллективных травм, с которыми сталкивается современный человек, эта проблематика имеет большое практическое значение.

Безусловно, наиболее тяжелые психотравмирующие последствия возникают в результате событий, угрожающих жизни и здоровью большого числа людей, – военных действий, этнических и религиозных конфликтов, природных и техногенных катастроф. При этом травма как объект семейной истории совсем не обязательно должна быть связана с какими-то глобальным историческими событиями страны или нации. Травмировать могут и эмоционально заряженные события и ситуации, которые имели место внутри семьи, но не были переработаны тем членом семьи и в том поколении, когда они произошли.

Специфика межпоколенческой передачи

Межпоколенческая передача – феномен, разворачивающийся между поколениями, через который реализуется их преемственность, передача от предшествующих поколений потомкам как структурирующих элементов, так и патологичных (в том числе и психических травм).

Передача психического содержания между поколениями семейной группы необходима для социализации новых членов семьи, становления их индивидуальности, усвоения и присвоения семейной истории, индивидуального опыта предков. Передаваемые психические элементы, «психическое наследство», становятся основой для формирования определенных жизненных сценариев.

«Сценарий» (Берн, 2008) – бессознательный жизненный план человека, сформированный под влиянием процессов, происходящих в нескольких поколениях семьи. План жизни человека, в основе которого лежит принятое в детстве решение, изначально спровоцированное родителями и подкрепленное впоследствии событиями взрослой жизни. Понять и в полной мере расшифровать сценарий можно, проследив историю семьи на протяжении минимум трех поколений. Основные компоненты сценария наследуются от предков, и потомки идут по их стопам. Сценарий, или жизненный план, формируется в детстве как способ сохранения психологического баланса и позволяет сделать жизнь более определенной и предсказуемой. Жизненные сценарии могут влиять на различные аспекты жизни индивидуума – такие как выбор партнера, профессии, образа жизни, достижение определенного финансового и социального статуса, стабильность и продолжительность брачных союзов.

Мы наверняка вспомним множество примеров артистических, музыкальных и цирковых семей, различных профессиональных династий, где вопрос выбора профессии кем-то из следующего поколения вставал только в том случае, если ребенок, к большому неудовольствию родителей, не хотел идти по их стопам. Также можно встретить семьи, где в нескольких поколениях наблюдаются длительные браки, по 50 лет и более.

Встречаются и более неожиданные ситуации. Так, например, в статье «Животные... как элементы семейной системы» (Федорович, Варга, 2010) описывается случай семьи, в которой из поколения в поколение держали охотничьих собак, причем обязательно чистокровных и дорогих пород. При этом никто из державших таких собак ни в одном поколении не был хоть сколько-то заинтересован собственно в охоте. В ходе работы с семьей было выявлено, что идея заведения охотничьих собак напрямую связана с семейными представлениями о «благородном происхождении» и высоком социальном статусе. Таким образом, с помощью домашних питомцев, семья из поколения в поколение пыталась поддерживать некую собственную социальную планку.

Способы и механизмы межпоколенческой передачи

Межпоколенческая передача происходит на трех уровнях коммуникации – вербальном (поведенческом), невербальном (аффективном) и фантазматическом. На каждом из них происходит передача как важной информации, необходимой для успешного функционирования потомков в обществе, так и травматической, существенно осложняющей это функционирование.

В контексте терапевтической работы особую важность приобретает именно передача травматических переживаний и аффектов, а также способность терапевта эти переживания и аффекты распознавать, исследовать и интерпретировать.

Вербальный уровень передачи предполагает передачу исторических фактов и их трансформированных версий – историй, мифов, воспоминаний, – традиций, конфликтов, ценностей, идеалов, суждений – всего, что является носителем смыслов, объясняющих мир и то, что с нами в нем происходит.

Косвенным образом через вербальную форму передаются также установки по отношению к своей семейной и другим группам, к людям вообще, к окружающему миру и правилам существования в нем: «мир холодный и опасный», «дружба не имеет большого значения, так как друзья всегда могут предать», «любовь и защиту можно получить только в семье, рядом с родными», «мужчинам доверять нельзя», «женщины требовательны и корыстны», «чужаки опасны, раскрываться нельзя, надо всегда держаться от них подальше», «женщина реализуется только через детей», «в нашей семье все дети получают высшее образование» и так далее.

Невербальный уровень передачи предполагает выражение отношения к сообщаемым фактам: аффект в интонациях, жестах, поведении. Ребенок разделяет эмоциональное состояние взрослого, ориентируется на его реакцию, чтобы оценить ситуацию и составить свое представление о ней.

Невербальный аспект передачи может и не осознаваться человеком, особенно если речь идет о ребенке, но бессознательное надежно зафиксирует отличия вербального послания от невербального: изменение дыхания, иной темп речи, «особенное» выражения лица при рассказе; сильный или противоположный по модальности аффект при рассказе о чем-то, на первый взгляд ординарном; ощущение тревоги или даже ужаса, которое сопровождает какие-то темы, говорить о которых запрещено или невозможно. Часто именно невербальная передача сигнализирует слушателю: «В этой истории что-то не так».

Фантазматический уровень коммуникации – полностью бессознательный, это уровень проекций одного из родителей на одного из детей – того, который оживляет вытесненное травматическое воспоминание или конфликтное отношение из собственного детства родителя. Например, новорожденные и грудные дети женщин, получивших в собственном детстве серьезные травмы (абьюз, пренебрежительное отношение и сексуальное насилие), более склонны демонстрировать неуверенную привязанность к своей матери (часто дезорганизованного типа), а также когнитивные и поведенческие проблемы, значительную склонность к виктимизации через несчастные случаи и госпитализации.

На разных уровнях коммуникации возможны разные модели передачи травмы.

На невербальном уровне чаще всего встречаются:

Замалчивание. Молчание также может передавать травматичные послания, и зачастую даже лучше, чем слова. Когда-то давно, еще ученицей начальных классов, перед 9 Мая я стала уговаривать своего дедушку, ветерана войны, летчика, пойти в школу. «Зачем?» – спросил дед. «Ну как зачем… рассказать про войну, как там было…» «Война и есть война, что про нее рассказывать? Как там было… страшно там было…» И в этой короткой фразе было что-то такое, после чего я больше ни разу, никогда в жизни, а после этого разговора дед прожил много лет, не просила его хоть что-то мне про войну рассказывать.

Идентификация. Если посттравматические реакции родителя непредсказуемы и пугающи, дети могут чувствовать себя ответственными за родительское несчастье и идентифицироваться с опытом своих родителей, чтобы лучше узнать их и стать к ним ближе. Они стараются чувствовать то же, вплоть до развития такой же симптоматики.

Исследования американских психологов и психиатров, проведенные в рамках программы социальной адаптации ветеранов боевых действий во Вьетнаме (1964–1973), выявили множество случаев, когда фобии и панические реакции наблюдались не только у самих ветеранов, но и у их детей (вплоть до клинической картины ПТСР после военных действий, без собственного военного опыта). Обращал на себя внимание тот факт, что у детей (чаще всего у старших дошкольников и учеников начальной школы) манифестации различных специфических фобий типа боязни грозы, сильного ветра и клаустрофобий различной тяжести возникали в первые шесть месяцев после возвращения родителя домой.

Проигрывание. Пережившие травму склонны снова и снова эту травму проигрывать. Их близкие могут обнаружить себя думающими, чувствующими и действующими так, как если бы они тоже были травмированы или преследуемы.

Моя бабушка (1906 года рождения), планируя что-то сделать, всегда добавляла объяснение типа «Надо подмести пол, а то придУТ и скажУТ, что это у тебя тут так грязно!» Я пыталась выяснять у бабушки, кто, собственно, должен прийти и почему что-то должны сказать, но она обычно отвечала что-то очень неопределенное. Потом мы обсуждали это с моим младшим братом, который проводил с бабушкой гораздо больше времени, и он вспоминал, что достаточно долго, практически до начала школы, был совершенно уверен, что действительно существовали некие невидимые ОНИ, которые наблюдали и оценивали все, что и как он делал.

Возможны модели травматической передачи, работающие одновременно на всех уровнях – на вербальном, невербальном и фантазмическом. Например, Сверхоткрытость. Старшие могут раскрывать конкретную информацию, связанную с травмой, причем часто с различными деталями и подробностями. Взрослыми может двигать желание «подготовить» детей к выживанию в мире, в котором, как они чувствуют, царит опасность. Но на ребенка выливается сырая информация, не переработанная и не вписанная взрослым в свой собственный опыт. Такая информация может оказать существенное травмирующее воздействие. Особенно опасна такая передача для маленьких детей, у которых в силу возраста собственные механизмы проработки еще не до конца сформированы. Ребенок впитывает не вербализированное, не символизированное содержание, которое впоследствии может быть вписано в его телесные и поведенческие реакции.

Людмила Петрановская в статье «Травмы поколений» пишет так: «…Мою подружку мама брала с собой, когда делала подпольные аборты. И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики-то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля. Хотела ли она травмировать дочь? Нет, только уберечь» (Петрановская, 2010).

Травма как наследие поколений

Натан Келлерман (Kellerman, 2001) описал уровни наиболее очевидного влияния травмы на последующие поколения:

В сфере переживания «Я» наблюдается нарушение самооценки с проблемами идентичности, ощущение себя, в зависимости от «статуса» предка, «жертвой», «преследователем», «погибшим», «оставшимся в живых». Жизнь потомка подчинена стремлению к определенным достижениям, способным возместить убытки предков, и может проживаться им в роли «заместителя» утраченных родственников.

Для травмированных взрослых дети – мостик, соединяющий их с жизнью, конкретное оправдание и обоснование выживания, замена потерянных/уничтоженных детей, знак победы над преследователями. И поэтому ребенок вынужденно становится стабилизатором для своих родителей.

Потомок может чувствовать себя «обязанным» достичь «большего», что бы это ни значило, жить даже не на пике своих возможностей, а как будто даже за их пределами. Если работа, то обязательно «на износ», «за двоих», «чтобы предки могли гордиться». Соизмерять свои силы и дозировать нагрузку – нельзя и стыдно.

Возможны и обратные ситуации. Человек может очень много работать, но при этом периодически попадать в ситуации, когда работа не оплачивается. Он будет до конца терпеть задержки оплаты, «понимать», «входить в положение» и в конечном итоге оставаться ни с чем. На новом месте ситуация повторяется снова и снова. Как будто внутри сидит запрет на получение чего-то, даже честно заработанного, или необходимость «отрабатывать» что-то, за что не полагается оплаты.

В когнитивной сфере может присутствовать катастрофизация, страх и ожидание следующей трагедии, озабоченность смертью, низкая стрессоустойчивость перед раздражителями, которые могут напоминать о трагических событиях.

Как результат предыдущей родительской травмы у потомков во время столкновения с травматичным опытом наблюдается повышенная уязвимость. Израильские ветераны, чьи родители пережили холокост, показывали более высокий уровень, большее количество симптомов ПТСР и более длительную продолжительность этих симптомов, чем ветераны, чьи родители не имели такого опыта.

В обычной жизни человек может достаточно успешно функционировать, добиваться больших результатов, карьерного роста и высокого положения, но в случае возрастания нестабильности, например при риске попасть под сокращение, переживать это не как возможную неприятность, а как надвигающуюся катастрофу и даже впадать в паническое состояние.

В эмоциональной сфере следующих поколений наблюдаются случаи тревоги аннигиляции, встречаются кошмары преследований, дисфорические настроения, связанные с ощущением утраты и скорби. Неразрешенный конфликт вокруг гнева, осложненный чувством вины. Дети родителей, перенесших серьезный травматизм, могут демонстрировать те же нарушения, что и их родители: хрупкость родительского функционирования, значительную уязвимость в стрессовых ситуациях, чувство вины, тревоги и депрессии.

Дети травмированных родителей, изо всех сил старавшиеся, но так и не получившие родительской любви и принятия, могут стать требовательными родителями-перфекционистами, крайне озабоченными успехами и достижениям своих собственных детей. Через эту озабоченность часто проглядывает желание все-таки получить признание своих престарелых родителей, но уже через доказательство собственной успешности как идеальных родителей.

В сфере межличностных отношений возможны как чрезмерная зависимость от отношений и тревожный тип привязанности, так и, наоборот, крайняя степень независимости, сложности в построении интимных отношений и в решении межличностных конфликтов. Известно множество случаев, когда выросший ребенок полностью отказывается от идеи построить собственную семью, потому что «не может оставить» кого-то из травмированных родителей.

Степень влияния

Не каждое тяжелое и эмоционально окрашенное событие обязательно оборачивается психологической травмой. Тяжесть травмирующего события, безусловно, является важным фактором, влияющим на восприятие, но далеко не единственным. Степень травматичности того или иного события определяется в итоге также и степенью психологической устойчивости субъекта, перенесшего травму, преобладающей у него стратегией совладания. Комплекс «ребенка выжившего» присутствует у всех потомков, но не обязательно в патологичной форме.

Не само по себе переживание травмы представителем предшествующего поколения оказывает негативное влияние на потомков, а степень ее психической проработки, качество и количество посланий, передаваемых ребенку. Что верно для детей выживших, также верно и для внуков выживших. Последствия могут быть менее выраженными, но иногда один внук несет больше груза, чем другие. Третье поколение (поколение внуков) может воспринимать своих родителей (второе поколение) как менее принимающих и дающих меньше автономности, но при этом иметь тенденцию видеть в своих бабушках и дедушках скорее героев, чем жертв, и устанавливать с ними более близкие и теплые отношения. Передача травматизма третьему поколению часто происходит по линии психопатологии – вероятность появления у них депрессии, психастении и ипохондрии значительно выше по сравнению с потомками не перенесших травмы.

Семья моей знакомой всегда жила закрыто, контактировала только с проверенным узким кругом, «лишние» люди в доме были практически под запретом. Дед всю жизнь прослужил в силовых структурах, НКВД, затем МВД. В качестве кого и чем конкретно он там занимался – никогда не обсуждалось. В своей семье дед был «первым лицом» и самым уважаемым человеком. Отец этой знакомой, напротив, был в каком-то смысле «козлом отпущения», а скорее даже «паршивой овцой», всячески отвергаемым и постоянно критикуемым, потому что стал «неизвестно кем» – закончил психфак МГУ – вместо того, чтобы найти себе «нормальную работу», пойти по стопам дедушки.

Знакомая вслед за остальными также обесценивала своего отца. А вот с дедушкой с самого раннего детства у нее были очень близкие отношения, полные тепла и нежности. Он был главным и практически эталонным мужчиной в ее жизни.

Дедушка как бы вытеснил из ее сознания не только отца, но и, символически, всех остальных мужчин практически на всех уровнях отношений. И реальные мужчины, с которыми она пыталась общаться, были или «совсем не то», или намного (вдвое и больше) старше нее, женатые, то есть в явном виде не подходящие для создания полноценной семьи и рождения детей. Но при этом именно с такими мужчинами и в таком формате отношений – без серьезной привязанности и обязательств – она чувствовала себя наиболее комфортно.

После смерти деда молодая женщина пошла работать в МЧС. Служба была для нее чем-то, что приближало ее к деду, позволяло чувствовать себя «достойной его». Однако через 10 лет она была вынуждена уволиться по состоянию здоровья. Итог – на протяжении многих лет не появилось ни семьи, ни сколько-то серьезных личных отношений, а только целый букет различных диагнозов, в том числе клиническая депрессия, клаустрофобия и эпизоды мании преследования.

Поскольку она была единственным ребенком в семье, то я могу предположить, что печальный итог ее идентификации как на социальном, так и на соматическом уровне – это результат концентрации в себе всего того непрожитого и невысказанного опыта предков, который не мог быть безопасно переработан предыдущими поколениями в силу закрытости этой семьи.

Раскрытие межпоколенческой тайны в индивидуальной консультации

Отдельное место в межпоколенческой передаче занимают секреты. Секреты – это информация, которую запрещено знать, раскрывать, которую надо прятать, но о существовании которой нельзя забывать.

Темы секретов – сюжеты и истории, угрожающие идеалам семьи и личности. Секреты обычно связаны с особенностями рождения, социального исключения, определенными болезнями и смертями; с тайнами усыновления и отказа от детей; с фактами «незаконного» рождения; абортами, выкидышами, младенческой смертностью (особенно смертью первенцев); изменами, разводами; самоубийствами и другими «стыдными» причинами смерти – алкоголем, наркотиками и убийствами; с психическими заболеваниями и другими «неприемлемыми» диагнозами; с зависимостями; случаями нарушения закона, тюремными заключениями и т.д.

Секрет передается вместе с запретом на его знание. Секрет просвечивает через интонации, жесты, употребление неподходящих слов, оговорки, обрывки «странных историй» и «историй не про нас», через окружающие объекты. Для большей надежности секрет может быть дополнительно отгорожен от реальности какими-нибудь мифами или фантазиями, часто преувеличенно героическими или романтическими.

Семья «Ч». Клиентка Мария (46) рассказывала на сессиях, что в детстве и подростковом возрасте она очень страдала от состояния собственной «недостаточности». Что бы она ни делала, каких бы успехов ни достигала, это все было как будто «не то». Любые успехи воспринимались как что-то незначительное и сопровождались оценкой типа «Нет, это, конечно, прекрасно, что у тебя тут что-то получилось, но в другом-то месте – не так… Не дотянула!..»

В ходе работы клиентка также вспоминала, как много нарциссического стыда было у ее матери. Мать говорила: «Да если мои коллеги узнают, что у моей дочери тройка по математике, я же со стыда сгорю…» Или «Если ты не научишься хорошо готовить до замужества, нам с бабушкой будет ужасно стыдно, что мы не подготовили тебя к семейной жизни…» и т.д. И это создавало ощущение, что Мария не просто «не дотягивает» сейчас, а никогда в принципе не сможет достичь того «уровня», который был очевиден и доступен всем остальным членам семьи, кроме нее самой.

Про свою семью клиентка рассказывала достаточно много. Дедушка – ветеран, инженер-строитель, высококлассный и уважаемый специалист. Бабушка – домохозяйка. В семье очень гордились отсутствием конфликтов. «Мы никогда не ругаемся», «мы никогда не скандалим», «мы никогда не выясняем отношения», причем «выяснение отношений» было практически также неприемлемо и недопустимо, как «скандалы и ругань». Также в семье было категорически запрещено иметь секреты. «Не хотеть о чем-то говорить – это было очень плохо». Не рассказать о чем-то дома – недопустимо и невозможно. Это могло быть поводом для серьезных обид и разборок. Нельзя было даже закрывать межкомнатные двери, ну разве что ненадолго, когда кому-то надо переодеться, но потом сразу же открыть. Если Мария долго держала дверь своей комнаты закрытой, это было поводом для кого-то из старших прийти и проверить, что там происходит, причем автоматически предполагалось, что обязательно происходит что-то плохое, запрещенное, «а иначе с чего бы тебе ее закрывать».

Среди родственников отношения в этой семье считались образцом, эталоном, предметом восхищения, а для кого-то даже и зависти. На многих больших семейных встречах вспоминали, как бабушка «верно ждала» дедушку во время войны. Как она безропотно переносила его длительные командировки и переезды из города в город, и все эти истории были про «какая любовь!», «столько лет душа в душу» и т.д.

Онажды Мария вспомнила, что, когда она была подростком, бабушка время от времени говорила «очень странные вещи». Например, «Вот если бы начать жизнь с начала, я никогда не вышла бы замуж». Советовала внучке: «Если у тебя будут проблемы "по-женски", никогда не говори об этом мужу, иначе он тебя бросит и другую найдет». Такие разговоры внучку смущали. Она не могла понять, как это возможно, при такой огромной любви, о которой все столько говорят, и не хотеть еще раз замуж. И уж тем более при недопустимости что-то скрывать, как это вдруг «не говори мужу»?  

В истории кое-что изменилось после кончины деда. На похороны пришло очень много народу, в том числе и женщина, с которой, как внезапно оказалось, на протяжении многих лет у деда были очень близкие отношения, практически вторая семья. Эту историю внучка услышала от двух бывших коллег, обсуждавших любовницу деда, сидя рядом с ней на поминках. Мария поделилась услышанным со своей матерью, и та запретила дочери обсуждать это с кем бы то ни было еще. «Ради бабушки», «ради памяти дедушки», потому что «все могут пострадать и ничего хорошего от этого никому не будет», «всем нам будет только стыдно» и т.д.

«Скелет в шкафу», угрожающий образу идеальной целостной семьи, проглядывал через расхождения в истории, которые клиентом могли и не осознаваться, но в ходе работы терапевт обращал на это внимание: отношения бабушки и дедушки – пример «любви на все времена», но при этом говорились «странные вещи», бабушка хотела бы прожить жизнь, не выходя замуж за дедушку. В семье очень гордились доверием, открытостью и отсутствием конфликтов, но при этом закрытая дверь могла стать «поводом для немедленной проверки и разборок». В семье категорически запрещалось иметь секреты, но бабушка учила внучку, если случаются какие-то проблемы, хранить их в тайне.

Изначально клиентка считала, что состояние «недостаточности» постепенно прошло «как-то само, с возрастом». Но в ходе работы вспомнилась история с дедушкиных похорон. И стала понятна связь между секретом, буквально «выпавшим в руки» девочке-подростку, и прекращением идеализации собственной семьи. Хотя это знание по сути так и осталось «секретным», образ «идеальной во всех отношениях семьи» как будто бы померк, и, как следствие, у клиентки постепенно стал исчезать образ себя как кого-то «неправильного и недостаточного» на фоне «правильных и идеальных» других. В данном случае секрет, переложенный на следующее поколение этой семьи, потерял часть своей заряженности и перестал быть источником прежнего интенсивного стыда и страха. Его все еще нужно было хранить, но эта «горячая картофелина» (English, 1991) уже не была настолько горяча.

Наследие поколений в работе с парами и семьями

Основными механизмами передачи психического содержимого между поколениями можно считать идентификацию – бессознательный процесс присвоения психикой субъекта черт значимой личности. Не только собственно моделей поведения и реагирования, симптомов любимого объекта, но и бессознательных элементов психики, конфликтов, сценариев и ролей, идеалов и представлений объекта.

В случае взаимодействия в паре эти присвоенные, интроецированные объекты могут вступать во взаимодействие с аналогичными объектами партнера, что может приводить к возникновению неосознаваемых сценариев конфликта, воспринимаемых парой как «возникающих на ровном месте».

Семья М. Ко мне на консультацию обратились муж и жена, Николай и Марина (44 года), врачи, с жалобами на непрекращающиеся стычки и разборки. Ссор стало так много, что пара начала думать о разводе. Хотя поводы для ссор были разнообразные, оба супруга признавали, что все они какие-то очень мелкие, малозначительные, вроде как ссориться из-за этого глупо, но все равно при возникновении очередной ситуации кто-то из супругов взрывался, и конфликт разворачивался с новой силой. Особенно часто повторялись упреки мужа по двум поводам: продукты, забытые и испортившиеся в холодильнике, и большое количество вещей у жены («у тебя слишком много баночек и кофточек»).

Однажды они чуть не подали на развод после ссоры по поводу двух банок сметаны, одна из которых была забыта на полке в холодильнике, потом куплена и съедена вторая, а в первой завелась плесень, и ее пришлось выбросить. Муж был в ярости. И даже на сессии, когда вспоминался этот случай, аффект был очень сильный. При этом супруги – не просто врачи, а владельцы частой клиники, то есть семья явно живет в приличном достатке.

Я обратила внимание на это несоответствие выраженности аффекта и тяжести ситуации и спросила, как мужчина относится к еде, оставленной в тарелке. Вопрос его немного удивил. «Нормально отношусь, что тут такого? Не пихать же в себя насильно, если больше не хочешь…» Расщепление стало еще более заметным, и я решила разобраться в ситуации детально.

В ходе разговора выяснилось, что Николай много времени проводил в доме у дедушки с бабушкой, они с братом практически там воспитывались. Дед – военный моряк, ветеран войны, был очень строгим человеком, и в семье поддерживался определенный порядок, нарушение которого было просто немыслимо. Николай не помнит, чтобы по этому поводу что-то специально говорилось или требовалось. Это просто «было так и никак не могло быть иначе». И одним из этих «не могло быть иначе» была невозможность допустить, чтобы продукты как-то портились. Вопрос вообще не стоял о выбрасывании, невозможно было даже подумать о том, чтобы что-то «пропало».

Такое же отношение к вещам вообще и к продуктам в частности было и у Николая. Ни в детстве, ни в студенческие годы у него не было «ничего лишнего». Николай рано остался без родителей, уже в студенческие годы он мог рассчитывать только на себя, и ему приходилось серьезно экономить. Но эта ситуация его не особо тяготила. Его позиция была «мне столько не нужно» и «мне всего хватает», даже когда речь шла о нехватке денег на самую простую еду.

До шести лет Марина жила на Дальнем Востоке, отец был военный, у семьи был очень хороший достаток. Она до сих пор вспоминает свои наряды, в которых ходила в детский сад. Потом родители переехали в Москву. Она хорошо помнит этот переезд. Ехали В МОСКВУ!!! Ожидалось, что они едут в еще лучшие условия, оставили-раздали-раздарили много вещей, уезжали «налегке», но в Москве все оказалось далеко не так, как все себе это рисовали. Материальное состояние семьи резко ухудшилось. Мать Марины очень сожалела о том, что многие вещи они не взяли с собой и Марина пошла в школу «как нищенка». И это состояние «нехватки» потом Марину долго преследовало.

Для нее наличие какого-то запаса, будь то одежда или косметика, – это в определенном смысле гарантия того, что в будущем этой нехватки не будет. И чем больше этот запас, тем спокойнее Марина себя чувствовала. Она рассказывала, что если открыть шкаф, то у нее может висеть рядом несколько кофточек практически одного цвета и похожего фасона. Это то, что сильно раздражает мужа, но для нее это как «уверенность в завтрашнем дне» – денег может не стать в любой момент, но «у меня это все уже будет». Николай был очень удивлен тому, что для Марины запасы имеют настолько серьезное значение. До этого момента он был уверен, что это «ее бестолковость, расточительность и она просто не помнит, что у нее где есть».

На этом примере хорошо видно, что каждый из супругов бессознательно следовал своему собственному внутреннему сценарию. Для Николая это был отказ от всего «лишнего» и «ненужного» ради экономии ресурсов и способности «обойтись малым». Для Марины – это был путь накопления ресурсов ради избавления себя от тревоги по поводу возможной нехватки чего-то в будущем. Эти сценарии практически противоположны. Когда один из супругов воспроизводил свой сценарий в отношениях, у другого это вызывало вспышки протеста и гневную реакцию. Эти «короткие замыкания» одного сценария на другой могли провоцировать конфликты каждый раз, как только возникала соответствующая ситуация.

При этом важно отметить тот факт, что ничего из рассказанного не было чем-то совершенно новым для супругов. И история бабушки и дедушки Николая, и история переезда родителей Марины – это старые, давно известные в семье вещи. Но то, каким именно образом это прошлое становится источником семейных конфликтов в настоящем, и изначальные причины, по которым эти конфликты неизменно повторяются снова и снова, – вот это было для супругов чем-то новым, открывшемся непосредственно в ходе консультирования.

Заключение

Травма как объект семейной истории может быть связана как с глобальными событиями, угрожавшими жизни и здоровью большого числа людей, – военными действиями, этническими и религиозными конфликтами, природными и техногенными катастрофами, – так и с эмоционально заряженными событиями и ситуациями, имевшими место, но не переработанными внутри семьи.

Межпоколенческая передача происходит на всех уровнях коммуникации – на вербальном, невербальном и фантазматическом. На каждом из них вместе с важной информацией, необходимой для успешного функционирования потомков, происходит и передача информации травматической, существенно осложняющей это функционирование.

Взрослыми может двигать желание защитить своих детей и подготовить их к выживанию в современном мире. Но в итоге это желание может оказать серьезное травмирующее воздействие, особенно на маленьких детей, не готовых в силу возраста к проработке сырого, не переработанного содержания. Впоследствии это может оказать серьезное влияние на телесные и поведенческие реакции человека в более старшем возрасте.

Травмирующие объекты, интроецированные в раннем возрасте, могут не только проявляться в индивидуальных реакциях на различные житейские ситуации, но и вступать во взаимодействие с аналогичными объектами партнера, что может в итоге приводить к возникновению межличностных конфликтов разной степени тяжести.

В ходе индивидуальной и парной работы терапевту может быть очень полезно и важно обращать внимание не только на контекст семейной истории, но и на особенности ее пересказа – на наличие аффектов, расхождений и противоречий, на присутствие каких-то неназванных фигур, неопределенных объектов и действующих лиц, на упоминания привычных, «очевидных» и «само собой разумеющихся» действий и правил.

За этим особенностями может скрываться бесценный терапевтический материал, позволяющий с высокой точностью определить базу внутреннего или межличностного конфликта, что в дальнейшем послужит надежной основой для успешного проведения индивидуальной или парной/семейной терапии.