Опыт, который я получила, на практике в Онкоцентре, трудно переоценить. Это была трудная, но очень интересная и плодотворная работа, в том числе и над собой.

     Случай, который я хочу описать в этом докладе, на мой взгляд, интересен своим насыщенным содержанием и результатом, который удалось получить за три сессии. В данном случае весьма ярко представлено проявление субличностей, а также возможность их использования в работе с детско-родительскими отношениями. И, конечно, нельзя не отметить гнев, его жизненную необходимость в проживании горя, а также приемы работы с ним.

     1 день.
     
     После вводной беседы с руководителем практики и психологом Онкоцентра, на которой нас тщательно подготовили к работе, я, лишившись той решительности, которая была перед входом в Онкоцентр, направились к своей главной цели – найти клиента и постараться помочь.  Я шла по коридору детского отделения, несмело заглядывая в боксы, и искала желающих поговорить. Вероятно, огромное желание найти кого-то было написано на моем лице, потому что Галина, проходя мимо, остановилась и поинтересовалась, не ищу ли я кого. Я представилась, назвала причину своего здесь пребывания и сказала, что если у нее будет желание поговорить, то я могла бы ее выслушать. Галина уточнила, с кем я работаю: с детьми или с родителями, и была несколько удивлена, что в сферу моего профессионального интереса в детском отделении попала она, а не ее сын. Она даже переспросила, о чем мы будем говорить. «О Вас, о Вашем состоянии, да, о чем захотите» - был мой ответ, и мы устроились на диване в холле рядом с палатой, где лежал ее четырнадцатилетний сын Рома.
   
     «Обо мне? Да я даже не знаю, что сказать. Сегодня уже лучше. Вот вчера было плохо…» - это были первые слова Галины. Сессия продолжалась 1 час 45 минут. Она говорила почти без остановки, и мне иногда приходилось останавливать ее, чтобы отразить чувства, либо задать проясняющий вопрос.

     У Ромы была опухоль глаза, и он уже практически ослеп. За пять месяцев пребывания в стационаре состояние его только ухудшалось. Накануне воспалились лимфоузлы, пришлось срочно сдавать анализы, и Галина пребывала в тревожном ожидании результатов биопсии.  

     Отношения с Ромой были очень напряженными, было трудно контактировать, т.к. он не желал общаться. Галина говорила о том, как ей тяжело настраивать Рому на борьбу с болезнью. Ее твердая уверенность в том, что человек только усилием воли может заставить себя выжить, в каком бы состоянии он ни находился, с одной стороны помогала ей справляться с жизнью в Онкоцентре, а с другой, делала их отношения с Ромой очень напряженными. Похоже, борьба – основной и привычный ее паттерн взаимодействия.
 
     Галина вспоминала, что, обучаясь в медучилище, была шокирована увиденным в морге на занятиях по анатомии. Смерть ее пугала лишь потому, что страшно было оказаться в морге. Она привела пример, что когда работала в травмпункте, после аварии привезли мужчину, травмы которого были несовместимы с жизнью. Врачи уже перестали бороться за его жизнь, и тут Галина, из страха ли или из жалости, начала решительно требовать от мужчины, чтобы он «не вздумал умирать в ее смену, и вообще поимел совесть и вспомнил о своей семье». Как говорит Галина, это сработало, и мужчина выжил. Также она привела пример про своего дедушку, который продлил свои годы благодаря Галине. Каждый раз, когда состояние его ухудшалось, Галина мама звала ее. Галина же весьма резко и решительно требовала от дедушки, чтобы тот и не вздумал умирать в такую жару (или другое время, когда совсем некогда заниматься его похоронами), и вообще подумал о своих родственниках, которым его смерть доставит кучу хлопот. И дедушка «слушался» и продолжал жить.

     Этот способ мотивации к жизни срабатывал с кем угодно, только не с Ромой. Он от такого отношения только еще больше злился и замыкался в себе. Галина не понимала, почему это не работает, и тоже злилась на Рому. Жаловалась, что он не хочет бороться.

     Слушая ее, я представила, что мог бы чувствовать слепой, обессиленный химиотерапией четырнадцатилетний мальчик, чего бы он хотел от мамы, когда ему так плохо и физически, и морально. Этот вопрос я и задала Галине. Она пожала плечами и сказала, что не знает, что ему нужно. И тут же поправила, что ведь это работало с другими, почему же с ним не работает. «Может быть потому, что Вы для него мама и он еще ребенок, в отличие от тех взрослых людей, для которых Вы были медсестрой.» - предположила я в ответ на ее вопрос. И это предположение оказалось решающим в нашей с ней работе. Оно дало ей возможность увидеть эти две свои части, "субличности" - медсестра и мама.

     После короткой паузы Галина начала рассказывать про их отношения с сыном, про то, как с ним всегда было легко. Он был послушным, спокойным мальчиком, ей было просто с ним. Она всегда хотела видеть его более мужественным, таким же как ее отец, в связи с чем и отдала заниматься карате.

    Слушая про их идеальные отношения, мне захотелось прояснить, почему сейчас так трудно общаться и понимать друг друга. Я поинтересовалась, с каких пор их отношения испортились, что произошло?. Если честно, я ожидала, что причиной разлада отношений стала болезнь, поэтому ответ несколько удивил, причем удивил своей очевидностью, как мне казалось. «После рождения внука», - ответила Галина, и взгляд ее наполнился нежностью.

     Два года назад ее старшая дочь Даша родила сына, как сказала Галина, по ее настоятельному совету. Отношения с отцом ребенка не сложились, однако, Галина потребовала, чтобы Даша рожала. Внука она считала больше своим сыном. Мне стало понятно, что Рома сильно ревновал мать к племяннику, и я решила немного задержаться на этой теме, чтобы это стало очевидно и для нее. Галину эта ревность злила. Она не понимала, как может четырнадцатилетний подросток ревновать к малышу.  И тут же вспомнила, что накануне воспаления лимфоузлов, ей звонила дочь, и Галина разговаривала с внуком. Так как Рома не видит, то мир он воспринимает в основном на слух, и он сразу отметил, как нежна Галина в разговоре с внуком, и как резка с ним. Вместо того чтобы понять и принять чувства сына, Галина пыталась, как ей казалось, разумными доводами, объяснить, что она его тоже любит, но внук совсем маленький и она ему тоже нужна.

     Галина говорила о самоубийстве. Говорила весьма уверенно. Она намеревалась покончить с собой, если Рома умрет. Она и Роме об этом говорила, и, как мне показалось, это была своего рода поддержка. Не совсем та, которая была нужна ее сыну, но, по-видимому, другой она не могла предложить на тот момент.

     Чувство вины мучило Галину. Она винила себя в болезни сына. Сожалела, что отдала его заниматься каратэ, т.к. травма могла спровоцировать болезнь. Не могла простить себя за то, что достаточно жестко повела себя, когда Рома начал встречаться с девушкой, которая ей очень не нравилась. Галина с дочерью заставили Рому отказаться от нее. Был серьезный конфликт, также негативно повлиявший на отношения Ромы и Галины.

     Сессия была очень насыщена и содержанием, и чувствами. Галина то плакала, то опять становилась жесткой «медсестрой». Мои реплики воспринимала настороженно-отстраненно. Не спорила, но и интереса не проявляла. Причем то, что она к ним прислушивается, я поняла из направлений, которые она выбирала. Галина - человек анализирующий, и это очень помогло нам продвигаться вперед.

     В начале сессии мне показалось, что Галина находится на стадии сделки, однако, позже я поняла, что она только переходит от шока к гневу. И гнева было много, но пока он был направлен либо на себя (в виде чувства вины), либо на Рому за нежелание бороться.

     Мои комментарии относительно того, что Рома, возможно, нуждается в материнской нежности и понимании Галины, как потом выяснилось, направили ее на размышления относительно своей роли в отношениях с Ромой. Я поняла, что ей было трудно быть мамой в ситуации болезни, намного безопаснее и привычнее для нее была роль медсестры. Она сама это признала. Быть мамой больного ребенка очень трудно, слишком много душевной боли. Также эта позиция может парализовать в ситуациях, когда нужно четко соблюдать предписания врачей, порой преодолевая сопротивление ребенка. Так как Галина была заинтересована в коррекции отношений с сыном, то она пошла на то, чтобы пересмотреть и переоценить паттерны их взаимодействия, несмотря на весьма сильное собственное сопротивление.

     2 день.

     Через неделю Галина не стала разговаривать со мной. Вернее она сначала согласилась, но попросила подождать, пока она покормит Рому. После обеда она не проявила интереса к беседе, прошла мимо меня, делая вид, что не замечает. Мне показалось, что она едва сдерживает злость. Не могу сказать, что я была уверена в том, что она захочет со мной разговаривать, но и молчаливая агрессия была неожиданна для меня. Я забеспокоилась, что могла навредить ее целостности своими предположениями о том, что она нужна Роме, как понимающая мама.

    С одной стороны, я сожалела о столь дерзком вмешательстве, с другой, я понимала, что это было нужно для того, чтобы помочь и Галине, и Роме. Но Галина – очень сильный человек, и я была уверена, что она это выдержит. Так оно и получилось.

     3 день.

     Когда я пришла через неделю, Галина сразу согласилась поговорить. Сессия длилась полтора часа, и основной темой ее был гнев во всем многообразии его проявления. Также ярко прозвучала тема жизненных ролей.

     Она начала с того, что была удивлена сильному чувству злости, направленному на свекровь. Галина не понимала, почему вдруг она так сильно ее возненавидела. Да и не виделись они уже много лет. Теплых чувств она никогда к ней не испытывала, но и ненависти не было. Выяснилось, что за несколько дней до нашей встречи, приезжал бывший супруг Галины - Андрей. Галина считала, что Андрей сильно зависит от матери, и та манипулирует им. Роль «спускового механизма» сыграл звонок свекрови мужу, после которого, как сказала Галина, медсестра ошиблась и ввела Роме не то лекарство, вследствие чего у него начались судороги. Выстроив эту цепочку, Галина высказала бывшему мужу, что если с Ромой что-нибудь случится, то виновата в этом будет свекровь, так как с самого Роминого рождения невзлюбила его и сглазила. Также она пригрозила расправиться с ней, так как терять ей уже нечего. Высказав это, Галина сама была удивлена своей ярости.

     Было очевидно, что очень много и обиды, и злости  на свекровь и на мужа Галина сдерживала в себе долгие годы. Моя задача состояла в том, чтобы помочь ей выговорить этот тяжелый груз.

     Галина говорила об отношениях с бывшим мужем, которые до сих пор не завершены, не смотря на то, что они давно развелись. Я почувствовала, что она до сих пор на него обижена, хотя и говорила, что ничего к нему не чувствует, что он лишь отец ее детей. Хотя было видно, как наполнились грустью ее глаза, когда она говорила о годовщине их свадьбы, о которой муж и не вспомнил. Я спросила: «А как Вы представляли себе этот день?» Галина сказала, что, честно говоря, ожидала от мужа хоть какого-то признания ее ценности в его жизни за эти двадцать пять лет.

     Мы сидели в холле у окна, Галина часто оглядывалась на дверь палаты, как будто тревожась, что Роме может что-то понадобиться, а она не услышит. Попросив соседку по палате позвать ее, если вдруг Роме что-нибудь понадобится, Галина немного расслабилась, сняла заколку и браслет, положила их на подоконник, распустила волосы и, устроившись поудобнее, начала рассказ об истории их с мужем отношений, о своем детстве, об идеалах, об изменах, об отношениях со свекровью, о работе, о значимых людях в ее жизни.

     Галина рассказала, что вышла замуж лишь потому, что мама ей сказала: «Галя, если ты меня любишь, то ты не посмеешь отменить свадьбу и выйдешь замуж». На мой вопрос, почему она не могла ослушаться маму, Галина расплакалась и сказала, что ей всегда не хватало материнской любви и заботы, что ей приходилось завоевывать любовь мамы, т.к. был еще младший брат, и на нее времени не было.

     Побыв какое-то время в этой обиде, разочаровании и злости, проговорив и проплакав эти чувства, Галина «вдруг» вспомнила о соседе-еврее, который учил ее жизни, а она его напутствия безоговорочно принимала и реализовывала. Она сама не понимала, почему ему так доверяла. На мое предположение о том, что он, очевидно, был очень значимой фигурой для нее, она сказала, что да, наверное, ей всегда хотелось, чтобы у них дома тоже было так спокойно и безопасно, как в семье соседа. Видимо, такая возникшая вне пределов семьи ресурсная модель родительства, взрослости привлекала ее, давала силы. На вопрос, что это были за наставления, Галина сказала, что в это были в основном правила поведения в различных жизненных ситуациях. И так мы вышли на тему ролей и их значимость.

     Я поняла, что так она принимает роль матери, привыкает к ней. Поэтому и зашел разговор о ролях. Она рассказала, что накануне вышла на улицу прогуляться, во время прогулки она думала об их с мужем отношениях. Распределив роли: она – мама Ромы, Андрей – папа Ромы, но они уже не супруги, а два разных человека, ей стало намного легче. Захотелось думать о жизни, строить планы, сделать себе что-нибудь приятное. Она пошла и купила сковородки, которые давно хотела. Мужу не сказала о потраченных деньгах, придумала историю, что это принесли из благотворительного фонда. Поделилась чувством вины, что на фоне плохих анализов у ребенка она покупает сковородки. Мне захотелось ее поддержать, поэтому я сказала, что для того, чтобы заботиться о Роме, она, прежде всего, должна позаботиться о себе. Поэтому если сковородки принесли ей радость, то тем самым она помогает и Роме. На этом мы и завершили сессию.

     4 день.

     Придя через неделю, я застала Галину на кухне. Она была рада меня видеть и попросила поговорить с ней, пока она будет готовить котлеты и лечо для Ромы. И опять час сорок пять, но на этот раз на кухне, куда часто заходили другие мамочки. Не самое уединенное место, но выбор в стационаре не велик.

     У Ромы после химии упали показатели крови, ему обязательно нужно было кушать. Очень трудно накормить ребенка после химии, поэтому Галина сразу же пошла в магазин за необходимыми продуктами, как только Рома согласился поесть, но при условии, что это будут ее котлеты и лечо «как он любит».

     В этот день к Роме пришел заниматься психолог, и Галина не смогла без слез смотреть, на то,  как ее сын не справляется с самыми простыми заданиями. Она, наверное, очень сильно хотела помочь ему, но так как сделать за него ничего не могла, то отправилась на кухню готовить для него обед, который придаст ему сил и, возможно, поможет поправиться.

     А между тем, отношения их стали теплее. Галина все чаще жалела Рому, понимала и помогала ему. Обращаясь к нему, она все чаще говорила «Ромочка», «сынок». Гуляя вместе, они много разговаривали, и Галина с удивлением открывала для себя, какой взрослый и разумный ее сын. Она как будто стала осознавать ценность каждой минуты.

     Так как это должна была быть наша последняя встреча, я сразу предупредила Галину, что моя практика заканчивается, и что на следующей неделе будет работать другая группа. Как потом оказалась, Галя «не услышала» этих слов.

     Она начала с гнева и чувства вины. Неделю назад в отделении умерла девочка, которую Галина хорошо знала. Смерть детей всегда отзывается в душах других родителей из отделения. У Галины оживились воспоминания, связанные с конфликтом, который произошел между ней и мамой этой девочки. Для меня это стало подтверждением того, что Галина проживает стадию гнева. Проговорив чувство вины и злость, Галина завершила эту тему фразой «она же взрослый человек и сама о себе позаботится, а я должна заботиться о своем сыне и о себе». Уже не было слепой ярости, как в истории с обвинением свекрови; проработанный гнев помог Галине стать более конструктивной.  

     Галина говорила о том, что она все чаще и чаще старается быть мамой для Ромы, однако, когда нужно ставить капельницу, она на время «переключает себя в роль медсестры», иначе у нее начинают дрожать руки, и наворачиваются слезы. На что я сказала, что одно не исключает другого. И очень здорово, что она может управлять этими состояниями и использовать их с учетом обстоятельств.

     Так как сессия была последней, то основной своей задачей я видела укрепление материнской компетентности, старалась дать больше ресурсов и поддержки. Злость и обида были переработаны и отражены.

     Она заговорила о детях, своих и чужих. О том, что порой легче получается выстроить доверительные отношения с чужими детьми, чем со своими. Опять сравнивала дочь и сына, удивлялась их разнице. Потом сказала, что всегда хорошо понимала как Рому, так и Дашу. Только вот Рома вобрал в себя все то, что Галине в себе не нравилось (замкнутость, застенчивость), а Даша как будто бы осмеливается совершать в своей жизни те поступки, на которые Галина бы никогда не решилась.

     Галина постепенно принимала реальность. Она понимала, что у Ромы дела плохи. Опускать руки она не собиралась, но и о самоубийстве уже не говорила. Сказала, что все равно все когда-нибудь умрут. И если Рома умрет раньше, то, к сожалению, у него такая судьба. И если она не умрет вместе с ним, это не означает, что она его не любит. Просто судьба у каждого своя, и дата смерти на могильной плите у каждого своя. Она говорила это довольно робко, в глазах блестели слезы. Я поняла, что она лишь привыкает к этой мысли, и ей очень нужна поддержка.

     Галина заканчивала готовить обед, а мне пора было завершать нашу встречу. Я поблагодарила ее за наш разговор, за ее доверие и откровенность, которые очень ценны для меня, за то, что она нашла время и душевные силы для этой работы. В завершении мне захотелось дать как можно больше поддержки и тепла, создать резерв, которого хватило бы надолго. Ведь это была последняя встреча. Я сказала, что восхищаюсь ее удивительной способностью быть и очень сильным человеком, способным самой и помогать своему сыну справляться с такими тяжелыми обстоятельствами, и в то же время оставаться любящей, нежной и компетентной мамой для Ромы. Галина улыбнулась и, опустив глаза, сказала, что уже ждет наших вторников, что ей стало легче справляться с такой жизнью. А еще она сказала,  что мамы других детей, с которыми она обычно общалась, удивляются переменам, произошедшим с ней, слезам, которые она стала себе позволять не прятать от других, разве что только от Ромы. Раньше Галина была для них образцом выдержки и оптимизма, и считалось, что уж если Галина плачет, то значит действительно все совсем плохо. На что Галина им отвечала: «Все! Отстаньте от меня! Теперь я - мама. Мне психолог сказала быть мамой. Хочу и плачу.»

     Я помогла отнести Ромин обед в палату. Галина попросила, чтобы я подождала ее, пока она отведет Рому в туалет. Она вывела его в коридор. Рома был очень худой, высокий, измученный болезнью, слепой мальчик. Одной рукой держась за капельницу, а другой за маму, он с трудом преодолел несколько метров. Галина посмотрела на меня и, еле кивнув в Ромину сторону, тихо сказала: «Вот он, мой Рома». Как будто бы она хотела показать мне его. Наряду с невероятной горечью, вложенной в эту фразу, я услышала и гордость. Во всяком случае, мне показалось, что это была гордость: гордость за сына, на долю которого выпали невероятно тяжелые испытания, а он терпеливо и не по годам мужественно пытался их преодолевать.

     Больничная суета, царившая тогда в коридоре, ускорила и несколько смазала наше прощание. Галина спросила, приду ли я в следующий вторник. Я напомнила, что моя практика в Онкоцентре завершена. Мне показалось, что некоторая растерянность промелькнула в ее глазах и быстро исчезла. И тут она сказала, что не понимает, почему с Ромой психологи не разговаривают вот так. «Как?» - спросила я. «Ну, вот так, как Вы. Не про болезнь, а про него». Увидев лечащего врача Ромы, решительно приближавшегося к нам, Галина полушепотом сказала: «Или вот они тоже…»

     Подошел врач, напомнил, что пришло время осмотра. Мы, поблагодарив друг друга, попрощались.
          
         Итак, в рамках трех встреч в стационаре удалось провести работу по коррекции детско-родительских отношений, работая с мамой онкобольного ребенка. Коррекция отношений стала возможной в ходе работы с материнской идентичностью консультируемой, в результате которой она смогла увидеть, осознать и в зависимости от обстоятельств переходить от субличности жесткого, контролирующего функционала к субличности чувствительной, понимающей мамы.  
     Тяжелая болезнь ребенка чрезвычайно усилила уровень материнской тревоги и при таком уровне ей трудно было оставаться адекватно функциональной - и для процесса лечения, и для отношений с сыном одновременно. Работа с субличностями была направлена на снижение уровня тревоги (была внесена структура, повысилась степень осознаваемости происходящего).
     Результат был достигнут благодаря тому, что удалось выстроить доверительные отношения, в рамках которых консультируемая смогла проговорить злость, ненависть, обиду, свою потребность в любви и заботе, а так же за счет полученной поддержки и укрепления ее внутренних ресурсов.
     Эта работа дала консультируемой новый в ее взрослом состоянии опыт взаимодействия – без борьбы, без конкуренции.