Примечание: Данный доклад был представлен 22 марта 2024 года на 1-ой ежегодной конференции "Психоаналитическая парная и семейная терапия: от теории к практике", организованной Обществом психоаналитических парных и семейных психотерапевтов.

В некоторых профессиональных кругах Мелани Кляйн считают матерью теории объектных отношений. Значит ли это, что Кляйн создала теорию объектных отношений в одиночку, что у нее нет отца? (Ludlam, 2016). Как мы знаем, для ряда клиницистов, ставших пионерами в применении теории объектных отношений в парной и семейной терапии, идеи Рональда Фэйрберна стали важной опорой в их клинической работе, поэтому в сообществе психоаналитических парных и семейных терапевтов Рональд Фэйрберн – полноправный отец теории объектных отношений. В этом докладе я хочу кратко рассмотреть теоретический вклад Фэйрберна и акцентировать сохраняющуюся актуальность его идей для психоаналитических парных и семейных терапевтов.

Акцентирование значения объектных отношений

Фэйрберн выступал с критикой теоретических построений Фрейда. Он писал об ограничениях теории влечений и теории либидинального развития. Ключевым фактором психического развития Фэйрберн считал объектные отношения, а не влечения. «Объектные отношения переживаются удовлетворительными не вследствие достижения генитального уровня. Наоборот, именно благодаря установлению хороших объектных отношений достигается подлинная генитальная сексуальность» (Kernberg, 2014, с. 75.) – утверждал он.

Он считал, что либидо является функцией Эго, а агрессия – это реакция на фрустрацию и депривацию. То есть, он считал, что такого явление как Ид не существует. Или, иначе говоря, как отметил Кернберг, Фэйрберн предложил новую концепцию Ид. Вместо концепции Ид Фрейда, которая содержит неорганизованные, хаотические импульсы, он предложил Ид, которая содержит глубоко вытесненные, непереносимые возбуждающие и карающие интернализованные объектные отношения (Kernberg, 2014).

О базовой эндопсихической ситуации и множественности Эго

Фэйрберн следующим образом описал базовую эндопсихическую ситуацию. «Первым либидинальным объектом младенца является, конечно, грудь его матери, хотя, вне всякого сомнения, вскоре вокруг этого материнского органа, словно вокруг ядра, начинают формироваться очертания матери как личности» (Фэйрберн, 2020, с. 187).

«Как мы знаем ни одна мать не способна обеспечить идеальные условия для удовлетворения потребностей младенца, фрустрация неизбежна. Поэтому переживание либидинальной фрустрации вызывает у младенца агрессию по отношению к его либидинальному объекту и таким образом дает начало состоянию амбивалентности… Так как для младенца оказывается невыносимым то, что его хороший объект также плох, он стремится облегчить ситуацию, подвергнув расщеплению фигуру матери на два объекта… Поскольку она удовлетворяет его либидинально, она является хорошим объектом, и коль скоро ей не удается удовлетворить его либидинально, она – плохой объект. Однако ситуация, в которой он теперь очутился, в свою очередь, оборачивается ситуацией, которая серьезно перегружает его способность переносить боль, а также его способность к адаптации. Будучи ситуацией во внешней реальности, это ситуация, которую, как он обнаруживает, он не способен контролировать, и которую, следовательно, он стремится смягчить теми средствами, которые имеются в его распоряжении» (Фэйрберн, 2020, с.188-189) – он интернализует свою мать как плохой объект.

Однако перенося таким образом травматический фактор в область внутренней реальности, младенец, по мнению Фэйрберна, «попадает "из огня да в полымя". Пытаясь контролировать неудовлетворяющий объект, он внедрил во внутреннюю структуру своей психики объект, который не только продолжает фрустрировать его потребность, но также продолжает разжигать ее. Таким образом, младенец оказывается перед лицом другой невыносимой ситуации – на этот раз внутренней. Как он пытается справиться с этим? … Он расщепляет плохой внутренний объект на два объекта - (а) привлекательный, или возбуждающий, и (б) фрустрирующий или отвергающий; и затем он вытесняет оба эти объекта (конечно же, используя агрессию как движущую силу вытеснения). Здесь, однако, возникает сложность, поскольку его либидинальную привязанность к целостному объекту делят между собой, хотя и в неравном соотношении, объекты, возникшие в результате разъединения (Фэйрберн, 2020, с. 191). Либидинальные катексисы этих двух объектов, сохраняющиеся, несмотря на их отвержение, дадут затем начало расщеплению Эго. Часть первичного Эго, катектирующая возбуждающий объект, будет отвергнута и вытеснена центральной частью Эго, и, таким образом, породит «либидинальное Эго», а часть первичного Эго, катектирующая отвергающий объект, в результате отвержения центральным Эго породит «внутреннего саботажника» или «антилибидиналный объект».

Рис. 1. Эндопсихическая ситуация по Р. Фэйрберну.

ЦЭ - Центральное Эго; ВС - Внутренний саботажник; ЛЭ - Либидинальное Эго; ОО - Отвергающий объект; ВО - Возбуждающий объект; Сз - Сознательное; Псз - Предсознательное; Бсз - Бессознательное.

«Что касается отношения центрального Эго к другим Эго, самый важный ключ к разгадке природы этого отношения заключен в том, что, в то время как центральное Эго должно рассматриваться как состоящее из предсознательных, сознательных, а также бессознательных элементов, другие Эго должны равным образом рассматриваться как по существу бессознательные. Из этого мы можем заключить, что и либидинальное Эго, и внутренний саботажник отвергаются центральным Эго; и этот вывод подтверждается тем, что, как мы уже видели, значительный объем либидо и агрессии, вышедший из распоряжения центрального Эго, теперь находится в распоряжении вспомогательных Эго» (Фэйрберн, 2020, с. 180).

«Следует отметить, однако, что, после того как чрезмерно возбуждающий и чрезмерно фрустрирующий элементы были отщеплены от внутреннего амбивалентного объекта, остается ядро объекта, лишенное своих чрезмерно возбуждающих и чрезмерно фрустрирующих элементов. Это ядро приобретет затем с точки зрения центрального Эго статус «принятого объекта»» (Фэйрберн, 2020, с. 227).

В соответствии с пересмотренной концепцией Фэйрберна «принятый центральным Эго «объект», лишенный своих чрезмерно возбуждающих и фрустрирующих элементов, принимает форму десексуализированного и идеализируемого объекта, который центральное Эго может без риска любить» Фэйрберн, 2020, с. 227). Как мы видим, на этом рисунке Фэйрберна еще нет идеального объекта.

К этому Фэйрберн добавляет – «важно отметить, что именно в такого рода объект истерический пациент пытается превратить аналитика – и это также такой объект, в который ребенок пытается превратить своих родителей, обычно со значительной долей успеха. Поэтому теперь я полагаю, что это такой объект, который формирует ядро Супер-Эго, как я стал воспринимать его (в отличие от «внутреннего саботажника»). Однако представляется более соответствующим природе этого объекта описывать его как «Эго-идеал», нежели чем как «Супер-Эго» (и, таким образом, возродить этот более ранний термин)» (Фэйрберн, 2020, с. 227-228).

Мне представляется, что это замечание касательного истерического пациента имеет более универсальное применение. В частности, именно в такого рода идеальный объект супруги пытаются превратить друг друга. Однако, как мы знаем отношения между центральными Эго и идеализируемыми объектами супругов не выдерживают испытания временем. Другие репрезентации Эго и внутренних объектов неизбежно прорываются на сцену супружеского взаимодействия, происходит возвращение вытесненных плохих объектов.

Дэвид и Джил Шарффы по этому поводу пишут: «в ходе выбора партнера центральная система Эго выбирает в лице супруга идеальный объект… Однако, в безопасной обстановке брачных обязательств вытесненные объектные отношения, отражающие первоначальный опыт отношений с родителями, возвращаются и ищут выхода… Теперь каждый из супругов рассматривает другого в качестве частично идеального, частично возбуждающего и частично отказывающегося удовлетворять потребности, как и прежние объекты. В здоровом варианте это дает новую возможность интеграции вытесненных систем и расширения системы центрального Эго. Но там, где соединение частей представляет собой ригидную закрытую систему, вытесненные отношения снова и снова повторяются, и повторно вытесняются, чтобы сохранить брак (несмотря на то, что это его обедняет). В этом случае центральное Эго вместо того, чтобы подтверждать отдельную идентичность объекта, найденного в личности брачного партнера, ожидает, что объект будет соответствовать его внутренней «картинке» объекта (Шарфф, Шарфф, 2018, с. 37).

Думаю, здесь будет уместно привести небольшую виньетку из работы Гарри Гантрипа (Guntrip, 1963, p. 324), который описал случай мужчины, чья любовная жизнь была расщеплена между двумя реальными женщинами: женой и девушкой в офисе. В основном он воспринимал свою жену враждебной, преследующей и ненавидимой, тогда как другая женщина его сексуально возбуждала. Но эти чувства могли также и меняться на обратные, когда любовь и привлекательность сосредоточивались на жене, а отторжение – на девушке в офисе. Еще одним интересным открытием Гантрипа было постоянное присутствие в фантазии этого пациента третьей фигуры, в реальности не существовавшей. Это была его «идеальная жена», которая его безупречно поддерживает, но никоим образом эмоционально не затрагивает. Таким образом, этот человек обладал тремя частично диссоциированными структурами или системами. Одна – это возбуждающий, либидинальный объект, связанный с его либидинальным Эго, отщепленный от второй системы – отвергающего, преследующего объекта, связанного с враждебным анти-либидинальным Эго. Эти частичные идентичности, чередуемые на двух реальных женщинах, были тем гнетом, от которого он хотел избавиться посредством лечения.

На протяжении своей жизни, как сообщает Гантрип, этот пациент придерживался своего третьего, идеального видения отношений, свободного от конфликтных аспектов двух других. От брака этот человек ожидал бесстрастности и рационального здравомыслия. Что означало глубинное отрицание своего либидинального Эго и порицание анти-либидинальным объектом настоятельных, жадных потребностей в любви и зависимости.

Генри Дикс (Dicks, 1967), комментируя данный случай Гантрипа, отмечает, что поскольку идеализация, согласно гипотезе Фэйрберна, покрывает взаимоотношения между идеальным объектом и центральным Эго, очищенным и ослабленным отщеплением всех дестабилизирующих элементов, Эго будет в защитных целях отвергать проявления запретного либидинального и анти-либидинального поведения у реального партнера, который быстро может стать «козлом отпущения», так как такие объектные отношения находятся под запретом.

С этой приверженностью связи центрального Эго с идеальным объектом Дикс связывает поразительную степень оскорбленного чувства собственной правоты – феномен, который мы часто наблюдаем у женатых людей, когда их точка зрения не признается партнером как очевидно и абсолютно верная. «Если бы только мой партнер мог смотреть на все по-моему, я был бы идеальным мужем или была бы идеальной женой». Расхождения не может быть, поскольку у идеализированных объектов их нет.

Теория развития

Только что мы, по сути, рассмотрели теорию раннего развития и мир внутренних объектов, который во многом определяет развитие супружеских отношений.

Фэйрберн считал, что «развитие объектных отношений, по сути, есть процесс замены инфантильной зависимости от объекта на зрелую зависимость от объекта. Этот процесс развития характеризуется: (а) последовательным отказом от изначальных объектных отношений, основанных на первичной идентификации и (б) постепенным принятием объектных отношений, основанных на дифференциации объекта. С изменением характера объектных отношений происходит постепенное изменение в либидинальной цели, посредством чего изначально оральное, сосущее, инкорпорирующее, преобладающе «вбирающее» стремление заменяется зрелым, неинкопорирующим и преобладающе «дающим» стремлением, сопоставимым с генитальной сексуальностью» (Фэйрберн, 2020, с. 78-79).

Фэйрберн предложил следующую схему развития объектных отношений:

1)       Стадия инфантильной зависимости, характеризующаяся позицией взятия и появлением амбивалентности.

На этой стадии материнская грудь выступает для младенца в качестве частичного объекта; затем младенец начинает воспринимать мать с грудью как целостный объект, однако все еще преобладает отношение к ней как к частичному объекту.

2)       Переходная стадия между инфантильной зависимостью и зрелой зависимостью или стадия квази-независимости.

Эта стадия характеризуется конфликтом между прогрессивным побуждением отказаться от инфантильной установки первичной идентификации с объектом и регрессивным стремлением сохранить эту установку.

3)       Стадия зрелой зависимости.

Эта стадия характеризуется обретением способности отдавать. Зрелая зависимость включает в себя взаимоотношения между двумя независимыми индивидуумами, которые дифференцированы друг от друга.

Говоря о переходной стадии, Фэйрберн пишет о дихотомии, некой раздвоенности между инфантильной зависимостью и зрелой зависимостью. Как будто это не столько сменяющие друг друга этапы, сколько сохраняющиеся на протяжении жизни позиции.

Фэйрберн считал, что течение переходной стадии квази-независимости «поведение индивида характеризуется отчаянными усилиями отделиться от объекта и не менее отчаянными стремлениями воссоединиться с объектом – отчаянные попытки «убежать из тюрьмы» и «вернуться домой». Каждая из этих установок может преобладать над другой, однако между ними существует постоянное колебание вследствие присущей каждой из них тревоге. Сепарационная тревога проявляется как страх изоляции, а присущая идентификации тревога проявляется как страх заключения в замкнутом пространстве, заточения и поглощения» (Фэйрберн, 2020, с. 90).

В другой работе Фэйрберн добавляет: «Следует отметить, что вряд ли в этом мире существует индивид, которому в течение всего чувствительного периода инфантильной зависимости и последующего переходного периода выпало на долю счастье иметь совершенные объектные отношения. Следовательно, никто не освобождается полностью от состояния инфантильной зависимости и от некоторой степени оральной фиксации» (Фэйрберн, 2020, с. 107).

Как мы знаем нельзя окончательно и бесповоротно оставить параноидно-шизоидную позицию и занять депрессивную позицию. Схожая ситуация, как мы видим, наблюдается и со стадиями инфантильной зависимости и зрелой зависимости. Хотя Фэйрберн выделяет переходную стадию квази-независимости, отделяющую одну стадию от другой, похоже вполне уместно также говорить об инфантильной зависимости и зрелой зависимости как позициях, и их возможной смене на протяжении близких взаимоотношений в ходе жизни.

Анализ сновидения

В статье «Рассмотрение эндопсихической структуры с точки зрения объектных отношений» (1944) Фэйрберн приводит сновидение, которое, как он отмечает, потрясло его тем, что будучи достаточно простым, оно показалось ему содержащим в себе фундаментальные истины.

Это был сон замужней женщины, которая первоначально обратилась к нему с жалобами на фригидность. Ее фригидность, по мнению Фэйрберна, бесспорно представляла собой феномен истерической диссоциации (истерической анестезии, в сочетании с истерическим полупараличом вагины); но, как и все подобные феномены, пишет Фэйрберн, она представляла собой лишь одну сторону более общей проблемы личности.

Во внешней реальности эта пациентка, как правило, посвящала себя разыгрыванию ролей – роли хорошей жены, хорошей матери, хорошей хозяйки и хорошей деловой женщины. Она с видимым успехом играла роль хорошей жены, хотя ее реальная личность была для ее мужа совершенно недосягаемой. Это было верно не только в сфере эмоциональных отношений, но также и в сфере интимных отношений; потому что, оставаясь фригидной в половом акте, она могла создавать видимость возбуждения и сексуального удовлетворения.

Явное содержание сновидения

Сновидение «состояло из короткой сцены, в которой пациентка видела саму себя в старинном доме, принадлежавшем ее семье на протяжении нескольких поколений. Ее жестоко атаковала известная актриса. Это нападение наблюдал ее муж, но он казался совершенно беспомощным и неспособным ее защитить. Нанеся свои удары, актриса отвернулась и начала играть роль, которая, по-видимому, предполагалась изначально. Вскоре она оставила свою роль, чтобы в качестве промежуточного акта вновь нападать на сновидицу. Затем сновидица пристально вглядывалась в собственную истекающую кровью фигуру, лежащую на полу, и в какой-то момент заметила, что эта фигура на мгновение превратилась в фигуру мужчины. С этого момента фигура стала попеременно превращаться то в ее собственную, то в мужскую, до тех пор, пока пациентка не проснулась в состоянии острой тревоги» (Фэйрберн, 2020, с. 166).

Ассоциации к сновидению

В своих ассоциациях сновидица поведала, что мужчина, в которого превращалась ее собственная фигура, был одет в костюм, очень напоминающий ей один из тех, который она недавно предложила приобрести мужу. Отношение пациентки к мужу как внешнему объекту было, как отмечает Фэйрберн, в высшей степени амбивалентным.

Следует так же упомянуть о том, что в то время, когда ей приснился этот сон, ее муж участвовал в военных действиях и должен был приехать домой в отпуск. Накануне его возвращения, и как раз перед тем, как ей приснился этот сон, у нее заболело горло.

Материал сессии, предшествовавший данной сессии, также подтверждал еще одно подозрение, что нападавшая актриса в такой же степени принадлежала личности сновидицы, как и собственная фигура сновидицы, против которой было направлено нападение. В действительности, фигура актрисы удачно представляла определенный аспект самой пациентки; поскольку она была замкнутой и неконтактной личностью, проявлявшей очень мало искренних чувств по отношению к другим, но которая довела до совершенства технику создания фасада настолько, что этот фасад приобретал совершенно искренний вид и завоевывал для нее необыкновенную популярность.

В ходе анализа уже появилось много материала, ясно показывающего, что фигура актрисы,  по крайней мере,  столь же хорошо могла представлять мать сновидицы – притворщицы, не допускавшей каких-либо естественных и спонтанных проявлений любви по отношению к своим детям, и не приветствовавшей таковых с их стороны, и для которой мир моды был сценой, на которой она провела свою жизнь, играя различные роли.

Кроме того, в ходе анализа уже было выяснено, что ее отец погиб на службе во время войны 1914-1918 годов, в то время, когда ей было всего лишь шесть лет от роду; и анализ обнаружил значительное чувство обиды по отношению к нему как к либидинальному объекту, оказавшемся одновременно и возбуждающим, и отвергающим. Анализ к тому времени так же обнаружил, как тесно она идентифицировала посредством переноса мужа с отцом.

Интерпретация сновидения

По мнению Фэйрберна в явном содержании сновидения в драме принимают участие четыре фигуры: фигура сновидицы, подвергающейся нападению актрисы; мужчина, в которого превращается фигура сновидицы, и с которым она затем чередуется; и муж сновидицы как беспомощный зритель.

Фэйрберн отмечает, что мы не должны забывать о нашем единственном свидетеле этого действия – о самой сновидице, о наблюдающем Эго.

Есть так же веская причина рассматривать и вторую фигуру как составную; потому что нападающая актриса, несомненно, представляла как еще одну фигуру сновидицы, так и фигуру матери.

По крайней мере, можно смело заключить, что в латентном содержании сновидения было шесть фигур; и, в конце концов, именно это важно для целей интерпретации.

«Три фигуры Эго, появляющиеся в сновидении как отдельные, в действительности представляют отдельные структуры Эго в психике сновидицы. Таким образом, Эго сновидицы… оказывается расщепленным на три отдельных Эго – центральное Эго и два других вспомогательных Эго, которые… отрезаны от центрального Эго. Из этих двух вспомогательных Эго одно является объектом агрессии другого. Поскольку атакуемое Эго тесно связано с отцом сновидицы (и посредством переноса с ее мужем), можно смело предположить, что это Эго щедро наделено либидо; и его, соответственно, можно охарактеризовать как либидинальное Эго. Поскольку атакующее Эго тесно связано с матерью сновидицы как репрессивной фигурой, его поведение вполне соответствует поведению, традиционно приписываемому Супер-Эго в установлении эдиповой ситуации. Поскольку, однако, нападение по всем признакам является карательным, а не нравоучительным, и вызывает аффект не вины, а явной тревоги, неправомерно… приравнивать атакующее Эго к Супер-Эго… Следовательно, атакующее Эго, возможно, лучше всего было бы охарактеризовать как внутреннего саботажника» (Фэйрберн, 2020, с. 174-175).

Фэйрберн пишет: «Таким образом, пытаясь раскрыть, о чем говорило это сновидение, и определить его структурный  смысл, я отклонил традиционную классификацию психической структуры в терминах Эго, Ид и Супер-Эго в пользу классификации, выражаемой в терминах структуры Эго, расщепленной на три отдельных Эго - (1) центральное Эго, (2) либидинальное Эго и (3) агрессивное, преследующее Эго, которое я обозначил как внутреннего саботажника (Фэйрберн, 2020, с. 175).

В интерпретации этого сновидения Фэйрберн показал, как интернализованные отношения с родительскими объектами могут непосредственно влиять на взаимоотношения в браке. Поэтому совершенно не удивительно последующее использование данной модели Фэйрберна в работах Генри Дикса, а также Дэвида и Джилл Шарффов, которые внесли большой вклад в развитие супружеской и семейной терапии объектных отношений.

Вытеснение и возвращение плохих объектов

В статье «Вытеснение и возвращение плохих объектов» Фэйрберн отмечает, что объясняя процесс вытеснения своим пациентам, он «нашел полезным говорить о плохих объектах как находящихся… погребёнными в подвале психики за запертой дверью, которую пациент боится открыть из-за страха либо обнаружить скелеты в шкафу, либо увидеть те призраки, которые обитают в данном подвале» (Фэйрберн, 2020, с. 120).

Однако сколь бы сильно пациент ни желал отвергнуть плохие объекты, он не может от них ускользнуть. Фэйрберн продолжает: «Они навязывают ему себя, и он не может им сопротивляться, потому что они обладают властью над ним... Другими словами, они «овладевают» им, подобно злым духам. Однако это еще не всё. Ребенок не только интернализует свои плохие объекты, потому что они силой принуждают его к этому, а он, в свою очередь, пытается их контролировать, но также, и это самое главное, потому что он в них нуждается» (Фэйрберн, 2020, с. 123-124).

Одно время Фэйрберн работал с детьми, которые стали жертвами сексуального насилия или совершили правонарушение. На него произвело большое впечатление их сопротивление воспоминаниям о своей травме. Он пришел к выводу, что они сопротивляются пробуждению травматических переживаний, так как они представляют собой регистрацию отношений с плохим объектом. Эти дети не желали признавать, что их родители – плохие объекты. Ребенок скорее назовет себя плохим, чем будет иметь своих родителей плохими. Беря на себя ношу плохости и вины, ребенок пытается очистить своих родителей от присущей им плохости. Такую защиту посредством взятия вины на себя Фэйрберн назвал моральной защитой.

Он пишет: «Очевидно, предпочтительнее быть условно хорошим, чем условно плохим, однако, ввиду отсутствия возможности быть условно хорошим, предпочтительнее быть условно плохим, нежели чем безусловно плохим (Фэйрберн, 2020, с. 122). Фэйрберн отмечает, что убедительность ответа может быть наилучшим образом понята, если ответ будет сформулирован на языке религии, ибо такой язык дает наилучшее понимание для взрослой психики той ситуации, какой она представляется ребенку. «На языке религии данный ответ гласит, что лучше быть грешником в мире, управляемым Богом, чем жить в мире, управляемым Дьяволом. Грешник в мире, управляемым Богом, может быть плохим, однако здесь всегда наличествует определенное чувство безопасности, проистекающее из того факта, что окружающий мир хорош, и, во всяком случае, всегда есть надежда на спасение (Фэйрберн, 2020, с. 122).

«Страх высвобождения плохих объектов из бессознательного является глубочайшим источником сопротивления, ибо, когда такие плохие объекты высвобождаются, мир вокруг пациента наполняется демонами, столкновение лицом к лицу с которыми для него слишком ужасно… В то же самое время, для меня теперь фактически несомненно, что высвобождение плохих объектов из бессознательного является одной из главных целей, достижение которых должен ставить перед собой психотерапевт, даже за счет тяжелого «невроза переноса», ибо лишь когда интернализованные плохие объекты высвобождаются из бессознательного, появляется какая-то надежда на разрушение их катексиса. Однако плохие объекты могут быть безопасно высвобождены лишь в том случае, если аналитик стал для пациента достаточно хорошим объектом. В противном случае, возникающая в результате небезопасность может оказаться невыносимой» (Фэйрберн, 2020, с. 127).

Разрушение катексиса плохих объектов и цели психоаналитического лечения

«Из вышесказанного следует, что, среди различных целей аналитическая техника должна (1) давать возможность пациенту освобождаться от своих «погребенных» в бессознательном плохих объектов… и (2) содействовать разрушению либидинальных связей, посредством которых пациент привязан к этим прежде незаменимым плохим объектам» (Фэйрберн, 2020, с. 134).

«Однако высвобождение таких объектов, достигаемое в аналитическом лечении, отличается от их спонтанного высвобождения в том отношении, что оно связано с терапевтической целью – и, в конечном счете, с терапевтическим воздействием, вследствие того факта, что данное высвобождение контролируется аналитиком и защищается той безопасностью, которая присуща ситуации переноса. Тем не менее, во время анализа пациенту трудно по достоинству оценить такие тонкие отличия; однако он быстро понимает, что лечится по принципу: чем ушибся, тем и лечись. И лишь когда высвобожденные плохие объекты начинают утрачивать тот ужас, который был для него с ними связан, он начинает ценить достоинства терапии душевной иммунизации. Здесь следует отметить, что то высвобождение вытесненных объектов, ни в коей мере не является идентичным активной экстернализации внутренних плохих объектов, которая характерна для параноидной техники (Фэйрберн, 2020, с. 136).

Главной целью психоаналитического лечения, согласно Фэйрберну, является осуществление синтеза личности посредством сокращения того тройственного расщепления первичного Эго, которое в некоторой степени имеет место у каждого индивидуума.

То есть, «содействие максимальному синтезу тех структур, на которые было расщеплено первичное Эго, в ходе установления терапевтических взаимоотношений с аналитиком. В осуществление этой цели вовлечены две дополнительные цели, а именно: (а) максимальное сокращение сохраняющейся инфантильной зависимости, и (б) максимальное сокращение той ненависти к либидинальному объекту, которая, в конечном счёте, ответственна за первоначальное расщепление Эго (Фэйрберн, 2020, с. 297-298).

В другой своей работе ещё одной целью психоаналитического лечения Фэйрберн выделяет пробивание брешей в закрытой системе, которая образует внутренний мир пациента, чтобы, таким образом, сделать этот мир доступным для воздействия со стороны внешней реальности. Сохранение такой закрытой системы вовлекает в себя увековечивание отношений, господствующих между различными структурами Эго и их соответствующими внутренними объектами, а также между собой.

Фэйрберн пишет: «Реальные взаимоотношения с внешним объектом является взаимоотношениями в открытой системе. Однако в той мере, в какой внутренний мир принимает форму закрытой системы, взаимоотношения с внешним объектом возможны лишь на языке переноса, то есть, при условии, что к внешнему объекту относятся как к объекту внутри закрытой системы внутренней реальности… Чтобы такое изменение произошло, необходимо, чтобы взаимоотношения пациента с аналитиком претерпели процесс развития, на языке которого взаимоотношения, основанные на переносе, заменились бы реалистическими взаимоотношениями между двумя людьми во внешнем мире. Такой процесс развития представляет разрушение закрытой системы, внутри которой развились и сохранялись симптомы пациента и которая компрометирует его взаимоотношения с внешними объектами. Данный процесс также представляет собой установление открытой системы, в которой искажения внутренней реальности могут быть скорректированы внешней реальностью, и могут иметь место подлинные взаимоотношения с внешними объектами» (Фэйрберн, 2020, с. 300-301).

Клиническая иллюстрация

В качестве клинического примера, который позволит нам попробовать применить концепции Фэйрберна к конкретному случаю, я хотел бы привести случай №6 из классической работы Генри Дикса «Напряжения в браке» (Dicks, 1967), поскольку в ней он впервые показал релевантность и практическую ценность идей Рональда Фэйрберна для понимания динамики супружеских отношений.

Итак, случай №6. Приятная пара из высшего среднего класса обратилась за помощью вследствие усугубившейся преждевременной эякуляции М., часто происходящей до начала фрикций, что называлось единственной и «не слишком важной» проблемой их одиннадцатилетнего брака. Возраст М. – 43 года, Ж. – 35. Двое детей, 9 и 8 лет, были зачаты во время каникул за рубежом, когда М. «чувствовал себя более спокойным и беззаботным».

М., типичный «английский джентльмен» из солидной, консервативной семьи, следовал примеру своего отца в выборе школы, спортивных достижениях и построении карьеры в уважаемой, но тяжелой профессии, которая ему не нравилась. Он мечтал о жизни загородом. Элегантный и загорелый, он выглядел «мужчиной женской мечты». Но его сексуальная история была отнюдь не историей «дамского угодника». Очень немногие его успехи на этом фронте до брака произошли со случайными девушками «на одну ночь» из низов на военной службе за рубежом, без увлечения или уважения к ним. Его научили уважать женщин его собственного класса, и он не осмеливался «дискредитировать» их коитусом. Его мать была отстраненной и прекрасной, а няня – строгой и чопорной. Единственная его попытка сношения с девушкой из его социального круга до брака не удалась.

Ж. была из того же сословия, но потеряла отца и старшего брата в детстве, и испытала финансовую и эмоциональную нестабильность сначала с матерью, а затем – еще и с отчимом, возмущавшим ее. Привлекательная и оживленная, до брака она преуспевала в карьере, которая включала в себя путешествия за рубеж. Это привело к ряду чрезвычайно волнительных и доставляющих яркое удовольствие романов с сексуально опытными «негодниками» – все они были иностранцами. Вначале она это отрицала, но на и индивидуальном интервью смогла выразить сильные чувства вины по поводу своего прошлого, о котором М. знал мало. Ему она казалась женщиной, в которой сочетается социально почитаемое и сексуально возбуждающее – такая роль хорошо подходила ее настоящей личности.

Но, выходя замуж, она не этого искала. После ее самостоятельной жизни он казался ей спасителем, без которого «она бы пустилась в разгул». Он представлял все то, чего ей не доставало в отсутствие отца и брата. Он был рыцарственным, уважал ее, и было замечательно не сталкиваться с сексуальным заигрыванием, но быть лелеемой, получать подарки, найти «надежное плечо». Его красивая внешность, однако, также сулила романтическое и свободное от чувства вины сексуальное удовлетворение после свадьбы.

Постепенно М. перекладывал на нее принятие все большего количества решений, к ее значительному неудовольствию. Но даже тень несогласия или спора не омрачила их уютную взаимную нежность. Она говорила: «Я хотела мужа чистого, достойного англичанина – он защищал меня, и с ним я словно становилась маленькой девочкой». – «Я знаю, что дохожу почти до визга, – но мне нужен только этот мужчина». – «Как я могу разлюбить человека, от которого до сих пор ожидаю реализации – это как быть вечно помолвленной».

Но он также ни за что не должен был знать, как она раздражалась и какое бешенство от его медлительной, неловкой робости она вынуждена была скрывать. Она сделала из себя преданную мать и жену, которая должна была расплачиваться безропотной жизнерадостностью за всю ту доброту и обеспеченность, которыми она наслаждалась.

На совместном интервью Ж. проявила свою способность играть роль доброй, умеющей упрашивать, терпеливой женщины, которая почти что отвечала на вопросы за М. Даже его тревогу относительно финансового положения она переиначила в благодарность за его заботу о ней. «Он так серьезно страхуется, что я буду весьма богатой вдовой» – сказала она.

Некоторая сексуальность была время от времени доступной М. и, вероятно, всегда – Ж., несмотря на их общее чувство вины, репрезентированное викторианскими материнскими фигурами из детства. Эта вина минимизировала земные, грязные сексуальные требования, которые каждый из них мог позволить себе адресовать тем фигурам, которые они сообща возвысили, превратив в щедрые, ограждающие, невзыскательные идеальные Я, которые никогда не сердятся и всегда приязненны. Оба партнера постоянно заявляли о том, что считают секс между любящими супругами «чудесным» и «чистым». Каждый страшился изменить их весьма стереотипные половые роли: М. – защитник, рыцарственный и обожающий Ж.  Ж. – жертвующая  собой, добрая, терпеливая и заботливая. Каждый партнер ожидал, что другой будет полностью любящим, не обижающимся и поддерживающим, как хороший родитель.

Неудивительно, что вытесненное отчасти пробралось в их взаимодействие. Как либидинальные побуждения, так и возмущение исходили от Ж., которая была более независимой и предприимчивой, тогда как у М. можно было усмотреть некоторый элемент гомосексуальности и ужаса перед обволакивающей мощью материнских фигур, стоящих на пьедестале.

Однако в основном идеализация определяла образ партнера, а также конфигурацию самих супружеских отношений как идиллического, невзыскательного состояния, в котором каждый супруг мог избегать агрессии или полного либидинального удовлетворения, с его коннотацией как «дикости» и «грязи». В эту совместную защиту безопасности они инвестировали слишком много своих ресурсов, чтобы быть готовыми к переменам. После начальных интервью они прошли параллельную индивидуальную терапию у двух разных терапевтов в течение года, однако лечение в данном случае натолкнулось на столько мощное сопротивление, что его не удалось преодолеть. Увы, в подобных случаях мы зачастую обнаруживаем, что рациональные сожаления и обращение за помощью из-за этого ощущаемого обеднения и остановленного созревания слабы по сравнению с мощью и жесткостью таких защит-сговоров.

Этот клинический пример проливает свет на то, сколь мощное сопротивление-сговор порождает идеализация. В этом случае бессознательные идентификации обоих партнеров с внутренними ролевыми моделями анти-либидинальных объектов и отторжение других частей себя отлично согласовывались.

Можно сказать, что в их разделенном внутреннем мире был общий объект – плохая сексуальная женщина, связанная с плохим сексуальным мужчиной. Поскольку Ж. ощущала себя плохой сексуальной женщиной, она пыталась найти убежище в хорошем идеализированном мужчине, в утраченном отце, чью религию она соблюдала, и идентифицировалась с послушной, добропорядочной дочерью рядом с этой моделью идеального мужчины. Поскольку М. отвергал в себе свою плохую сексуальность, он приписывал своей жене ожидание своего собственного идеального Эго – ожидание рыцарственного, заботливого асексуального мужчины. Он также в защитных целях идентифицировал ее с образом «истинной леди», которая, как его запрещающая, строгая, отстраненная фигура матери-няни, не должна была быть опорочена тем, что можно было украдкой сделать со случайной «чужачкой» из низов. Можно и далее уточнять этот сложный обмен атрибуциями. Но в каждой из них оставалось также сильное притяжение либидинального объекта – искушенная и сексуально пробужденная женщина, наслаждающаяся красивым, большим спортивным мужчиной.

Каждый партнер обещал другому исцеление расщепления в их потенциально зрелой личности, однако совместно они также уклонялись от конфронтации со своими либидинальными аспектами, которая повлекла бы за собой отношение к другому как к возбуждающему либидинальному объекту, а также – такое отношение другого, будто ты обладаешь крепким первичным сексуальным Я, от угрозы чего каждый партнер вынужден был укрываться и спасаться.

Можно также сказать, что случаи №6 – это пример стабильной диады, зависящей от согласующейся идеализации ради поддержания равновесия всей супружеской системы. Посредством успешной идеализации и комфортного совместного отрицания, их более глубокие потребности исключались. Однако несложно увидеть, как много усилий на бессознательном уровне поглощает такой процесс вытеснения и отщепления, который должен поддерживать исполнение требуемой роли каждым партнером.

Данный тип брака по типу сговора, встречающийся не так уж редко, является иллюстрацией отношения между разумными целями центрального Эго в модели Фэйрберна, идеализацией и напряженным поддержанием шаткого мира внутри брака. Дикс (Dicks, 1967) пишет, что мы можем называть достигнутое таким образом равновесие совместной «ложной самостью» пары. Сложность здесь заключается в том, что подобного рода «ложная самость» супружеской пары высоко ценится в обществе, поскольку представляет собой прекрасную подделку под христианский брак: мирный, разумный и достойный – именно тот, к которому стремятся многие обычные люди. В действительности же такой брак представляет собой высшую степень аспекта социального конформизма, реализуемой ценой гибкости и целостности двух человек с их потенциалом к продолжению личностного развития.