Другие направления танцетерапии

Мэриан Чейс танцевала в компании Денишоун и преподавала танец. На основании своего многолетнего опыта она начала осознавать, что ее метод работы с людьми обладает не только эстетической, но и терапевтической ценностью. В начале 1940-х годов ее пригласили работать с пациентами больницы Святой Елизаветы, крупной федеральной психиатрической клиники в Вашингтоне, в округе Колумбия. Кроме того, она была первым танцетерапевтом в Честнат Лодж, где на нее оказала влияние работа Фриды Фромм-Райхман и Гарри Стэка Салливана. Мэриан Чейс создала особый подход в танцетерапии, который фокусируется на выражении чувств в контексте группового взаимодействия:

«По мере того как участники группы выстраивали отношения с пациентом на основе эмоций, выражаемых в танце, они стали понимать и принимать его полные смысла, хотя и эксцентричные движения. Так постепенно уменьшалось его чувство одиночества и страх непонимания, и он все больше и больше отходил от своих аутистических способов выражения, и, кажется, это в свою очередь позволило ему войти в группу и функционировать в ней так, что это приносило удовлетворение как самому пациенту, так и другим членам группы». (Chace, 1953, p. 225)

Чейс работала в основном с группами. Она проигрывала музыкальные записи на фонографе, используя музыку для выражения, создания и раскрытия различного настроения.

«Подбор музыки во время сессии созвучен основному эмоциональному фону группы. Группа, в которой царит депрессия, начинает занятия с медленных вальсов и через быстрые вальсы переходит к полькам или кадрилям и возвращается к быстрым вальсам. В группе возбужденных пациентов занятие начинается с движения под громкую, быструю музыку и заканчивается слушанием созерцательной музыки, например, сюиты Баха или прелюдии Дебюсси». (Chace, 1953, р. 221)

В качестве ведущей группы она подхватывала двигательные темы различных пациентов и отражала их своим собственным телом. Говоря во время танца, она часто повторяла слова и фразы, оброненные пациентами, усиливая и ритмически преобразуя как вербальное выражение, так и физическое действие. Она также побуждала пациентов к тому, чтобы они по очереди становились ведущими группы, «передавая лидерство от членов группы танцетерапевту, ее помощникам и обратно» (Chace, 1975, р. 76).

Именно в этих группах были созданы танцевальные пьесы. Авторами, хореографами, продюсерами, постановщиками и актерами в этих пьесах были пациенты. Первая пьеса «Отель Святой Елизаветы» представлял собой сатиру на больничную жизнь. Следующая постановка — «Плач человечества» — была трехчасовой замечательной интерпретацией жизни Доротеи Дикс и проблем психически больных людей. Участие в этих и других постановках танцевальных пьес подарило многим пациентам опыт успешного присоединения к энергичному и творческому сообществу.

Ирмгард Бартениефф также была одной из основоположниц танцетерапии. Она родилась в Германии на пороге ХХ в. Ее знания по биологии, искусству и танцу объединились в единую систему благодаря обучению у Рудольфа Лабана. Австриец Лабан был выдающимся харизматичным новатором, который участвовал в основных событиях своего времени, в частности, в развитии современного танца. Он являлся создателем Лабананализа, тонкой и сложной системы наблюдения, анализа и записи движения. Лабананализ включает: Лабан-нотацию (оценка и запись количественных характеристик движений тела), Усилие/Форму (оценка качественных характеристик движения) и Гармонию пространства (постижение взаимоотношений тела и пространства посредством осей, плоскостей, точек и поверхностей различных многогранных форм, как будто танцор находится в центре куба, октаэдра или икосаэдра).

В 1936 г. Ирмгард эмигрировала из нацистской Германии в Америку, где стала физиотерапевтом. Сочетая принципы движения Лабана с принципами неврологии и анатомии, она разработала ряд корректирующих упражнений для пациентов отделения полиомиелита. С тех пор ее «коррекция» переросла в «Основы Бартениефф» — высокодифференцированный подход к развитию и пониманию трехмерного, полнофункционального потенциала движения человеческого тела. Помимо преподавания «Основ Бартениефф». она обучала танцоров, хореографов, преподавателей движения, а также танцетерапевтов, физиотерапевтов, психологов и антропологов всем аспектам Лабананализа.  Кроме осуществления практической и преподавательской деятельности, она участвовала в долгосрочном исследовании, которое включало изучение поведения в малых группах и индивидуальных двигательных паттернов психиатрических пациентов. Она также принимала участие в кросс-культурных исследованиях паттернов человеческого движения, в исследованиях взаимоотношений между матерью и ребенком и в исследованиях поведения животных.

На протяжение тех лет, когда я разрабатывала свой собственный подход, я брала за основу опыт, полученный на занятиях с Труди Шуп и Мэри Уайтхаус, а также сотрудничества с Ирмгард Бартениефф. Я познакомилась с работой Мэриан Чейс, вступив с ней в переписку, общаясь с ее учениками и читая ее публикации. Казалось, что образы всех четырех женщин проигрывались во мне, особенно, когда я вела группы.

Как молодой танцетерапевт я испытывала сложности с теорией и в то же время проявляла к ней огромный интерес. С одной стороны, исцеляющая сила танца не нуждалась в доказательстве. С другой стороны, мои коллеги и я хотели утвердить нашу только оперившуюся профессию, постоянно велись дискуссии о необходимости развития нашей собственной теоретической основы.

В 1971 г. на конференции Американской ассоциации танцевальной терапии на Восточном побережье я познакомилась с доктором Альмой Хоукинс. Она создала факультет танца в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса (UCLA) и теперь разрабатывала программу высшего образования по танцевальной терапии. Мы обе представили свои работы на конференции и обнаружили много совпадений. Она показала видеозапись своей работы с пациентами (Hawkins, 1972). На общем собрании между нами возник продуктивный диалог, который продолжился на борту самолета на обратном пути в Калифорнию. Она задавала мне интересные вопросы, которые заставили меня задуматься о природе воображения и о том, как она соотносится с теоретическими обоснованиями танцетерапии. Мы создали малую «группу по изучению теории», в которой не было лидера и которая регулярно собиралась у нее дома на протяжении нескольких лет. Мы читали всю возможную литературу о взаимоотношениях тела, воображения и сознания. Мы обменивались идеями, разрабатывали концепции и искали различные пути, чтобы совместить наши идеи. Чтение и дискуссии помогли нам создать общий терминологический язык.

Мы разработали несколько теоретических моделей и организовали по ним конференции. Выступающих просили связывать свою работу с аспектами танцетерапии, которые  выявлялись нами. Одна модель (Govine et al., 1973) выделяла четыре теоретических уровня развития: 1) осознание тела; 2) спектр реакции, т.е. расширение двигательного словаря; 3) аутентичная реакция; 4) интеграциядвижения и смысла. Другая модель (Hawkins et al., 1980) выделяла пять аспектов практики танцетерапии 1) интерактивный процесс; 2) телесно-ощущаемое чувство; 3) использование системы образов; 4) терапевтические  взаимоотношения; и 5) вербализацию. Эти модели не предлагались как готовые. Скорее, они преподносились как точки отсчета, при помощи которых терапевт мог прояснить свой  подход и которые поощряли процесс постоянного концептуального развития.

ВЛИЯНИЕ ПСИХОАНАЛИЗА

Помимо основателей танцетерапии, важный вклад в развитие данной области внесли и другие направления. Психоаналитические влияния обычно связывают с работой пионеров глубинной психологии: Фрейда, Адлера, Юнга и Ранка. Но особенно важным признается вклад Райха, Салливана и Юнга, так как вопросы, которые находятся в центре их внимания, являются фундаментальными аспектами практики танцевальной терапии (Schmais, 1974, р. 9).

Значительное влияние на танцетерапию оказали работы Вильгельма Райха, поскольку он уделял особое внимание выразительному языку тела. Его понятие «защитного панциря» (подавленные эмоции сохраняются в теле в виде хронического напряжения мышц) и его убежденность в ценности катарсического высвобождения легли в основу работы многих танцетерапевтов.

Межличностная теория личности Салливана также сыграла большую роль в развитии танцетерапии. Чейс, ее ученики и многие другие специалисты рассматривают танцетерапию прежде всего как процесс группового взаимодействия. Люди отражают и отзеркаливают движения друг друга и/или вступают в диалог на основе движений, в котором сплетаются воедино различные качества. Мэриан Чейс описывает это так:

«Движения, используемые для установления первоначального контакта с пациентом, качественно могут быть похожи на движения самого пациента (это не точная имитация, так как пациенты часто воспринимают такое подражание как насмешку), или могут выражать совершенно иную эмоцию, с помощью которой терапевт реагирует на жесты пациента». (Chace, 1953, р. 221)

Признание К.Г. Юнгом терапевтической ценности творческого выражения легло в основу теории и практики танцевальной терапии, а также всех остальных видов психотерапии творчеством. Клэр Шмайс пишет:

«Благодаря работе Юнга возникло доверие к использованию искусства как средства, при помощи которого человек мог бы стать сам для себя объектом. Он считал, что творческий опыт или то, что он называл «активным воображением», выполняет как диагностическую, так и терапевтическую функцию. Творчество пробуждает материал, который можно анализировать и который в то же время сам по себе является катарсическим. Благодаря не-буквальным или совершенно иррациональным аспектам творческого акта, глубинные чувства, которые бросают вызов словам, могут быть представлены в виде символов». (Schmais, 1974, р. 9)

В более широком смысле активное воображение — аналитический метод психотерапии Юнга. Он открывает двери в бессознательное и дает фантазии свободную дорогу, причем одновременно сохраняется сознательное понимание. Кроме этого метода, Юнг предложил идеи, которые сформировали обширную теоретическую основу, на которой строились и продолжают строиться другие теории. В данной книге мы попытаемся расширить данные наработки с точки зрения танца, движения и телесного опыта.

ТАНЕЦ / ДВИЖЕНИЕ КАК АКТИВНОЕ ВООБРАЖЕНИЕ

Будучи начинающим танцетерапевтом, я работала в ряде клинических учреждений — сокровищнице опыта работы с людьми всех возрастов, проходивших лечение по поводу самых разных психиатрических синдромов. Работая с психотическими пациентами и с теми, кого, как казалось, захлестывает бессознательное, я обнаружила, что вначале использую танец и движение, чтобы установить контакт, а затем — чтобы строить работу по достижению более полного, материального сознательного ощущения самих себя, друг друга и мира. Работая таким образом, я стремилась к постановке конкретных целей. Я чувствовала, что моя задача — привносить внимание и жизнь в кажущиеся «мертвыми» части тела пациентов и помогать каждому из них расширить спектр двигательных возможностей. Такие структурированные сессии часто включали изучение базовых ритмов, дыхательные упражнения, техники балета и современного танца и большое разнообразие форм этнического танца, а также игровые взаимодействия и разного рода танцевальные импровизации.

Работая с людьми, относительно нормально функционирующими, но чувствующими себя отрезанными от своих внутренних ресурсов, я стремлюсь гораздо меньше использовать структурированные формы в работе и обращаюсь к самому телу как проводнику в бессознательное. Чтобы проиллюстрировать это, хотелось бы вспомнить молодую женщину, которая пришла на сессию в гиперактивном, некомфортном состоянии души. Я попросила ее просто позволить себе вести себя или двигаться так, как она себя чувствует. Мы включили музыку. Она начала двигаться, но все ее разнообразные движения были разобщенными и хаотичными. Словно что-то начиналось, а затем внезапно обрывалось. Затем возникало что-то еще. Но все так и оставалось разрозненным — казалось, что она просто все больше и больше раздражается и находится в разладе с собой. Но постепенно, когда она стала лучше осознавать чувство давления и фрустрации, начала проявляться форма. Она начала двигаться четко и целенаправленно, создавая пространство для себя. Ее движение стало спонтанно соединяться с ее дыханием, и она стала прислушиваться к сиюминутному процессу, совершаемому ее телом. В конце танца она сидела на полу с согнутыми ногами и ненапряженной прямой спиной, вращая головой, делая круги все меньшие и меньшие и используя спину как ось вращения. Эти последние движения были очень аккуратными и центрированными; она свободно дышала и выглядела умиротворенной и уверенной. Когда она открыла глаза, у нее возник ряд инсайтов, включавших осознание того, что ее гиперактивное состояние — лишь маска, скрывающая избегание. Опыт движения позволил ей осознать, что она чувствовала давление и ограничения со стороны определенных людей в ее жизни. Когда она смогла разрешить себе почувствовать ужасную фрустрацию, она смогла выявить проблему и приступить к ее решению. С помощью воображения она решила стать более настойчивой и уверенной по отношению к самой себе и другим — метафорически заявить права на свое собственное пространство. Этот самонаправляемый процесс движения также отражал архетипическую тематику. Он провел ее сквозь хаос к новому ощущению порядка.

Я вспоминаю и другую женщину, которая в первый раз смогла выразить в танце настроение, доминирующее в жизни. Она описала это настроение как «медленное, подавленное и мрачное». Мы выбрали музыкальный отрывок, который частично отражал эти чувства: финальную тему партитуры Рави Шанкара из фильма «Чарли». Вначале она лежала и слушала музыку. Когда она начала двигаться, казалось, это ей стоило огромных усилий, как будто руки, ноги, голова и туловище весили сотни фунтов. Позволив себе символически выразить мертвый груз депрессии, она смогла пережить ее эмоциональное ядро. Это было чувство глубочайшей печали, беспомощности и отверженности. Она была глубоко вовлечена в данный опыт и смогла оставаться с ним. Когда музыка подошла к концу, она начала тихо, но глубоко плакать.

С годами я обнаружила, что меня все сильнее привлекает именно такой — направляемый изнутри — вид работы. Чтобы вовлечься в нее, движущемуся необходимо развить способность переносить некоторую степень напряжения. Противоположности сознательного и бессознательного должны образовать своего рода единство и удерживаться вместе. Хотя чаще всего это приносит наибольшую пользу тем, кто уже сформировал устойчивый сознательный взгляд на действительность, иногда я находила, что от этого выигрывают люди, поглощенные психозом. При данном подходе к работе роль терапевта заключается не столько в структурировании, мотивировании или открытом взаимодействии, а скорее в эмоциональном присутствии и одновременно в сохранении сознательного рефлексивного видения. Этот сдвиг вначале привел меня к тому, чтобы стать психотерапевтом, потом — получить психоаналитическое образование, а затем практиковать в качестве юнгианского аналитика.

На протяжении этого периода изменения и развития я была поглощена вопросами о том, как провести мост между вербальными и невербальными аспектами психотерапии. Мне, как и другим танцетерапевтам, было ясно, что процесс самоуправляемого, ведомого воображением движения приводит людей к самым глубоким аффектам. Но тогда, когда мы уже там, возникает вопрос: что нам делать с этим? По этому поводу мы с коллегами вели продолжительные споры. С одной стороны, мы признавали ценность эмоционального катарсиса. Он снимает напряжение, и большинство людей впоследствии чувствуют себя лучше. Он может приостанавливать процесс отрицания и подавления, помогает людям чувствовать самих себя и устанавливать взаимоотношения с другими — взаимоотношения глубокие и аутентичные. Но, с другой стороны, катарсис сам по себе не обязательно приводит к интеграции психики. Есть ситуации, когда люди просто научаются мастерски плакать или кричать, и это также становится защитой от искренних чувств и взаимоотношений.

Обе женщины, которых я только что описала, смогли приблизиться к мощнейшим наплывам чувств и двигаться сквозь них. Возникая, они каждый раз сопровождались спонтанным инсайтом и выходили на новый уровень интеграции. Такой глубокий, направленный вовнутрь процесс имеет свою собственную жизнь и темп. В подобном случае мне, как правило, хватает здравого смысла не мешать, с благодарностью позволяя спонтанному процессу делать свое дело. Но иной раз мощный поток эмоций прерывает символический процесс. Если это происходит, движущийся словно отделяется от опыта, причем отделение это бывает ригидным, ломким и даже диссоциированным. Или же движущийся может быть поглощен аффектом, в течение какого-то времени идентифицируясь с ним.

На протяжение многих лет я поощряла катарсическое освобождение, а не подавление аффекта, словно это было единственной альтернативой. Но постепенно стал очевиден третий вариант — контейнирование. Контейнировать аффект не значит подавлять или отрицать его. И это не значит освобождаться от него через катарсическое очищение. Контейнировать значит глубоко чувствовать то, что внутри нас, выносить ужасный дискомфорт и находить способ символически выражать все это. Символическое выражение вмещает напряжение противоположностей. Мы чувствуем, но в то же время сохраняется наблюдающее Эго. Развитие происходит, когда мы контейнируем аффект, терапевтические взаимоотношения являются одновременно и контейнером, и процессом. Образ контейнера, хранилища — алхимического temenos — сыграл решающую роль в моем решении получать психоаналитическое образование.

Вспоминая свои первые шаги на поприще танца и танцевальной терапии, раз за разом осознаешь: то, что я видела, делала и осознавала только на интуитивном уровне, теперь осознается по-новому и все больше дифференцируется за счет большего понимания теоретических обоснований. Я также по-иному смотрю на свое обучение у Кармелиты Мараччи, Труди Шуп и Мэри Уайтхаус и на годы работы с детьми. Этот яркий, эмоциональный, творческий опыт создал наиболее прочное психологическое основание для моего последующего образования в области традиционной психотерапии, психоанализа и практической деятельности в качестве юнгианского аналитика.

Сегодня образовательные программы для танцетерапевтов могут предоставить более глубокую сопутствующую психологическую подготовку, чем было возможно раньше. Это укрепляет интеграцию танцетерапии с широким психотерапевтическим сообществом. И если есть что-то, что я могла бы порекомендовать из опыта своих первых лет работы,— это то, что образование в области танцетерапии, а также в сфере всех других форм психотерапии и анализа может значительно обогатиться в процессе работы с детьми и пациентами со всеми типами эмоциональных расстройств, получающими лечение в клиниках и больницах.

Точно так же, как танцетерапия углубляется и обогащается посредством психологического образования, профессиональная подготовка традиционных психотерапевтов и психоаналитиков углубляется и обогащается благодаря обучению танцу/движению, в особенности танцетерапии. Важно помнить, что самый первый опыт сознания мы получаем через тело. Физическое сознание — основа, с которой начинается наше психологическое развитие. В одном из последних эссе Джудит Хаббак размышляет о психологическом выигрыше укоренности в своем теле:

«Пациенты, гармонично живущие в своем теле, создают образы, которые становятся символами, гораздо охотнее, чем те, кто не ценят себя как физических существ» (1988, р. 26).

Я рассказала свою историю, чтобы непосредственно представить, как танец/движение ценны для психотерапии, в особенности в форме активного воображения. В следующем разделе я представлю теорию глубинной психотерапии, которая отражает, поддерживает и определяет мое понимание выразительного движения. В ее основе лежат эмоции, способы  их выражения и их роль в психологическом развитии.