Есть главная история о настоящем мужчине и настоящем герое. История Одиссея. Среди множества испытаний, которые Одиссей и его спутники преодолели, было одно, может быть самое волнующее. Там стали не нужны ум, отвага и сила. Блаженство, позволяющее чувствовать себя счастливым, безмятежным, отданным во власть могущественных женских рук. Блаженство, подаренное Цирцеей. Блаженство перестать быть мужчиной.

В группаналитической терапии дело не ограничивается встречей пациента и терапевта. Здесь пациент встречается с другими пациентами. Мужчины встречаются с женщинами. Мы знаем, что рано или поздно участники группы воспроизведут характерные для них аспекты гетеросексуальных взаимодействий в отношениях с другими участниками. Мы ожидаем увидеть, как в интеракциях членов группы обнаружат себя трудности и препятствия, с которыми они сталкиваются, пытаясь сформировать удовлетворительные гетеросексуальные отношения. Мы увидим, как пациенты ответят на вызовы и требования, которые социум предъявляет их гендерной роли.

Здесь начинается нечто странное. В самом общем виде речь идет о впечатлении, что мужчины в группе оказываются неспособны воспроизвести тот уровень полоролевой, гендерной, гетеросексуальной компетентности, который достигнут ими в социуме на момент обращения к терапии. Иначе говоря, в групповых взаимодействиях не столько повторяются затруднения, свойственные мужчинам за пределами терапии, сколько возникает ситуация иных трудностей и вызовов, не позволяющая реализовать даже те «неудовлетворительные» паттерны, которые были возможны вне группы.

Какова же совокупность событий, относящихся к этому впечатлению?

Мужчин труднее мотивировать к группаналитической терапии и труднее удержать в группе.

Количественное преобладание женщин над мужчинами является проблемой, хорошо знакомой большинству группаналитиков (и критической для группового формата терапии, в отличии от индивидуального).

Мужчины, как кажется, являются более вероятными кандидатами для раннего или преждевременного выхода из группы.

Мужчинам в группе тяжелее, чем женщинам. Сама ситуация психоаналитической группы является таким вызовом гендерной идентичности, который ставит ее под угрозу.

Barbara Elliot описывает характерный, повторяющийся паттерн группового взаимодействия - «… мужчины и женщины формируют подгруппы. Женщины, кажется, берут контроль, становясь доминирующими «говорунами» и диктуя содержание сессии. Мужчины предстают «парализованными», часто выглядят фрустрированными или скучными… женщины страдают от «пассивности» мужчин, а мужчины, оставаясь молчащими, демонстрируют тревогу и злость» (Elliot, 1986).

Следует подчеркнуть, что рассматриваемая ситуация не является постоянной, наблюдается чаще в начальный или в кризисный период жизни группы и, конечно, мужчины-участники могут быть вовлечены в нее в разной степени. Тем не менее, анализ этих, порой кратковременных, эпизодов может быть ключевым для понимания важных аспектов групповой динамики.

Итак, мужчины выглядят пассивными, подавленными, растерянными, начинают нерегулярно посещать сессии, часто возвращаются к вопросам о смысле того, что они тут делают, остаются в стороне от активного взаимодействия женщин в группе. Часто это сопровождается интенсивным отыгрыванием, когда поведение мужчин сразу после окончания сессии резко контрастирует с поведением на группе – флирт, соблазнение, активность, стремление играть доминирующую роль (организовать вечеринку, пригласить женщин в кафе после терапии, предложить заслуживающие внимания книги или фильмы, предложить помощь в житейских вопросах) – все это кажется невероятной, неизвестно откуда взявшейся гендерной ролью, полностью отсутствовавшей в группе.

Иногда описываемая ситуация не связана с образованием подгрупп и может касаться отдельного участника. Чувствуя себя скованным, слабым беспомощным в группе, он обращается обычно к описанию своей мужской роли в жизни. Часто это выглядит как гротескное, преувеличенное до карикатурности и, при этом, клишированное и банальное описание шовинистического гендерного стереотипа – грубый, склонный к риску, не склонный к сантиментам, но надежный охотник, добытчик и защитник. Впечатляет разительное отличие этого описания от того, как выглядят интеракции этого участника в группе.

Пациент Н. Временами мне кажется, что он смотрит  на меня с умоляющим выражением лица. В своем отклике я нахожу чувство, что он нуждается в спасении, в том, чтобы я стал его союзником, что я обманываю его надежды и перестаю быть для него мужчиной, способным восстановить утраченный смысл происходящего. Эти чувства во мне усиливаются, когда в ответ на мои вмешательства, поддерживающие открытость, спонтанность, интерес друг к другу и т.п. он реагирует унынием и отстраненностью.

В определенном смысле терапевтическую ситуацию можно рассмотреть как конфликт между гендерной ролью мужчины и положением пациента (анализанда). В бесчисленных описаниях и определениях понятия гендер, существует относительное согласие в том, что в отличие физиологической данности пола, гендер представляет собой результат взаимодействия психологических, социальных и культурных факторов. В том числе, гендерная роль и идентичность всегда интегрированы в реальную или воображаемую социальную группу.

Взаимодействие пациента с терапевтом в индивидуальной терапии является, по сути, социальной ситуаций. Однако, успешно развивающийся терапевтический процесс, рано или поздно начинает для пациента от «социальной ситуации» принципиально отличаться. В самом общем виде это можно соотнести с регрессией. Если этот специфический для индивидуальной психоаналитической терапии сдвиг происходит, то пациент получает возможность не активировать те аспекты идентичности, которые детерминированы нахождением в социальной группе, являются ответом на ее требования и способом адаптации и сохранения принадлежности к этой группе. В результате пациент может «позволить себе» лежа на кушетке чувствовать себя беспомощным, слабым, зависимым и т.п.

Очевидно, что это сильно упрощенная и схематичная конструкция, здесь «за скобками» остаются явления переноса, регрессии, фантазии и т.д. Но все же кажется важным, что речь идет о совокупности параметров, которые в социуме связаны с позицией лежа. Если рассматривать общепринятые типизации маскулинного гендерного стереотипа (независимость, самоутверждение, агрессивность, подавление эмоций, активная сублимация в действиях и т.п.), то ясно, что существует конфликт между ожиданиями социальной группы и положением пациента, лишенного возможности демонстрировать внешние гендерные паттерны и контролировать ситуацию.

Вероятно, значительные периоды времени в индивидуальной терапии (исключая начальную фазу, периоды интенсивного сопротивления и т.п.) пациент может чувствовать себя относительно свободным от ожиданий и требований социальных групп. Сама индивидуальная терапия может периодически восприниматься как происходящее вне социальности (по крайней мере, соответствующей социальному миру взрослого пациента). Такое восприятие не полностью противоречит реальности. Во-первых, аналитическая ситуация действительно резко отличается от привычных способов социального  взаимодействия. Во-вторых, диадная структура, оживающая в индивидуальном сеттинге, предшествует и «противостоит» социальности.

Ситуация группаналитической терапии задает принципиально иные предпосылки. В аналитической группе восприятие социальной реальности не может быть полностью устранено ни в какой момент. Упрощая, можно сказать, что группа не репрезентирует социальную реальность, а является ею.

Как же выглядит в группе конфликт между терапевтическими и гендерными требованиями?

Групповая культура, принятие которой является необходимым условием терапевтической работы, предполагает нормы открытости, обсуждения чувств, активного участия в интеракциях при запрете на отыгрывание в действиях как внутри, так и вне группы. В качестве ценных аспектов групповой культуры утверждаются способность к эмпатии, интуиция, межличностная проницательность, чувствительность, сострадание и способность заботиться. При незначительных оговорках, эти черты большинством исследователей атрибутируются как женственные или как элементы женского гендерного стереотипа. Позволим себе еще одну пространную цитату из B.Elliot: «Легко отметить, что характеристики, атрибутивные женщинам – это характеристики, наиболее благоприятные для терапии, как для пациентов, так и для терапевтов. Эти черты в наибольшей степени, будут подкрепляться терапевтом, так, что женщины, вступающие в терапевтическую группу, получают отчетливые и немедленные премущества… группаналитическая терапия переживается мужчинами и женщинами как фемининная деятельность» (Elliot, 1986).

В этом контексте, на этапе интернализации терапевтических норм группы, мужчины, в отличие от женщин, испытывают неявное, но интенсивное давление в том, чтобы отказаться от основных аспектов своей гендерной идентичности.

На наш взгляд, связанные с этим процессы протекают на двух уровнях. В глубинном смысле описанная ситуация является способом, которым в группе актуализируется центральная для любой терапии проблема бисексуальности, конфликта между мужским и женским в индивиде.

По словам А.Россохина, «постепенный переход от конфликтных взаимоотношений между мужскими и женскими влечениями к новому, более целостному … бисексуальному Я – развивающемуся андрогинному Я, признающему свои психические и телесные ограничения, но  и одновременно дающему пространство для развития обоим влечениям… – это … психическая динамика достаточно хорошего психоаналитического случая» (Россохин, 2005).

На другом уровне, на уровне групповой, социальной реальности мы сталкиваемся с конфликтом иного рода. С одной стороны, группа выступает как уникальное, специфическое терапевтическое сообщество и в этом качестве «требует» отказа от мужской идентичности. С другой стороны, она выступает в качестве стандартной социальной группы, и в этом случае с не меньшей настойчивостью продолжает требовать соответствия гендерному стереотипу.

В данном сообщении мы ограничимся анализом конфликта второго типа и рассмотрим его более подробно.

Что происходит, когда аналитическая группа выступает в своем уникальном качестве терапевтической среды?  Дело в том, что упомянутые «групповые нормы» (открытости, эмпатии, заботы, отказа от отыгрывания и т.п.) с одной стороны, формируют желательный и осознаваемый стиль социального взаимодействия в группе. С другой стороны, при интеграции этих норм группа начинает восприниматься участниками как социальное пространство, защищенное от агрессии и угроз, обещающее (быть может впервые) понимание, принятие и заботу. Важно, что речь идет не об отношениях «с другим», а о характеристике «социальной ситуации».

Последнее обстоятельство является одним из факторов, обеспечивающих «терапевтическую регрессию» в группе. Ситуация «заданная» групповой культурой создает предпосылки для групповой бессознательной динамики, выражающейся в активации регрессивных желаний и установок. Центральное место на этом этапе принадлежит зависимости. С точки зрения Бионовской концепции групповой динамики речь идет о базисном допущении по типу зависимости (Bion, 1961).

Групповая ситуация создает возможность получения удовольствия от принятия пассивной, расслабленной, зависимой позиции, от переживания чувств слияния, «растворения» границ Я. Такая динамика связана с восприятием самой группы как архаичной, всемогущей материнской фигуры, в совокупности с примитивной идеализацией всемогущества терапевтов. Один из аспектов переживаний на этом этапе – интенсивное (будучи усиленным группой – императивное) стремление чувствовать себя беспомощным младенцем.

Таким образом, группа, с одной стороны, требует принятие правил взаимодействия, не совпадающих с мужским гендерным стереотипом. С другой стороны, групповая ситуация детерминирует активацию бессознательных желаний, связанных с пассивными, женственными и регрессивными аспектами участника. В последнем случае конфликт между гендерной ролью и бессознательной групповой матрицей становиться  интрапсихическим.

Пациент С.: «Мне так хорошо в группе, где можно расслабиться, чувствовать себя спокойно, не соперничая, не боясь подвергнуться унижению, как это всегда было в детстве в компании мальчишек. Мне так стыдно, что мне хорошо в группе…»

Одновременно со всеми этими процессами, аналитическая группа остается реальной социальной группой, объединяющей взрослых людей. В этом смысле в группе всегда остается социальный контекст, требующий использования всего арсенала конвенциональных моделей поведения в социальных ситуациях. Для пациента-мужчины это отношения с женщинами, соперничество и кооперация с другими мужчинами, место в иерархии и т.п. Этот контекст в группе нельзя устранить, если только не выйти из нее, не впасть в транс или в психоз.

Таким образом, можно сказать, что принятие групповых норм, вовлечение в групповую ситуацию и в бессознательную групповую динамику ведет к размыванию и утрате мужской гендерной роли в ситуации, в которой это недопустимо и воспринимается как непереносимая угроза и катастрофа. Это может переживаться не просто как неясная и противоречивая гендерная идентичность, а как крайняя степень позора.

Можно предположить, что для мужчины само пребывание в психоаналитической группе содержит «универсальный» травматический потенциал. Специфика этого опыта состоит в тесном взаимодействии индивидуальной и групповой бессознательной динамики с паттернами более широкого социокультурного контекста.

Одной из релевантных социокультурных моделей является обсуждаемая антропологом Д. Гилмором (2005) идея о том, что «женственность чаще представляется как биологическое качество, которое подчеркивается и усиливается с помощью средств культуры», но не создается с помощью тех или иных социальных и культурных практик. Тогда как мужественность «есть не естественное условие, наступающее автоматически по мере биологического созревания, а скорее неустойчивое или искусственно созданное состояние». Маскулинность – это то, что создается социальной группой с приложением огромных специальных усилий. Культурные концепты маскулинности подразумевают, что успех этого процесса не гарантирован, более того успех менее вероятен, чем неудача. И, наконец, поскольку мужественность является искусственно произведенным социумом и неустойчивым состоянием, оно «подвержено девальвации или утрате».

Таким образом, терапевтическая группа является «социумом», в котором привычные стратегии производства и поддержания маскулинности отсутствуют. Это заставляет вернуться все тревоги связанные с возможной неудачей в обретении или возможной утратой мужественности, когда-то более или менее успешно нейтрализованные в процессе социализации.

Другой аспект этого опыта связан с соотношением регрессии и маскулинности. Обобщая психоаналитические концепции, Д. Гилмор пишет: «обретение мужественности – это сражение против регрессивных желаний и фантазий, отречение от тяготения к идиллическому блаженству детства. С таких позиций формула возмужания это «восстание против детскости». Эта борьба специфически направлена против регрессии» (Гилмор, 2005).

Очевидно, что многие важные стратегии поведения мужчин в группе в значительной степени или полностью ориентированы на разрешение проблем, порожденных драматическим вызовом, который терапевтическая ситуация бросает мужской идентичности.

Вероятно, одним из радикальных решений является уход из группы. В наибольшей степени это относится к ранним и немотивированным (компульсивным) уходам (после 1-2 сессий) мужчин, которые в период предгрупповой подготовки обнаруживали достаточную степень мотивации к работе в группе и способность рефлексировать по поводу трудностей и тревог, связанных с пребыванием в ней. Создавалось впечатление, что происходила мгновенная дорефлексивная оценка ситуации, как угрожающей, даже в отсутствии таких событий в группе, которые могли бы быть идентифицированы как фрустрирующие и непереносимые.

Другой вариант поведенческой стратегии мужчин можно обозначить как ригидное сохранение гендерной роли. Такие участники остаются в группе, но всеми силами сопротивляются попыткам группы добиться от них принятия групповых норм и ценностей. Призывы «говорить о себе», «делиться проблемами», «не скрывать чувств», «не стесняться выражать эмоции» вызывают открытое возмущение, противодействие или «искреннее непонимание». Это непонимание иногда производит впечатление когнитивного дефицита на фоне впечатляющих интеллектуальных способностей. Основной ролью такого участника становится подчеркнутый гендерный шовинизм с обесцениванием женщин и с грубой сексуализацией всех возникающих интеракций и отношений, с тенденцией к отыгрыванию вовне.

Понятно, что такое поведение может быть детерминировано множеством динамических причин и может указывать на различные источники сопротивления. Однако, ряд устойчиво наблюдающихся особенностей – утрированный характер описанного поведения, несвойственный участнику за пределами терапии; мгновенное появление данного паттерна на начальном этапе и неизменное сохранение на любых этапах групповой динамики – позволяют предположить, что во многих случаях речь идет о стереотипной защите от утраты мужской идентичности. Речь идет не столько о сопротивлении в терапии, сколько о позиции, позволяющей оставаться вне терапии.

Особый интерес представляет стратегия «отказа» от гендерной роли. Внешне это выглядит как поведение участника, полностью идентифицировавшегося с групповыми нормами, активного в открытом обсуждении своих трудностей, проблем, чувств и т.п. Однако, первоначальное чувство удовлетворения по поводу продуктивной терапевтической позиции этого пациента, сменяется у терапевтов обеспокоенностью и озадаченностью. Предъявление себя как слабого, ненадежного, имеющего постыдные мысли и фантазии выглядит не как обретенная способность быть открытым, мучительно преодолевая потребность в социальном одобрении и признании. Скорее речь идет о чувстве наслаждения и облегчения, связанного с «саморазоблачением». Воодушевление, с которым переживается стыд и унижение, позволяет предположить, что «стратегия позора» достигает важных целей. Трудности и тревоги связанные с поддержанием гендерной роли, обострившиеся в ситуации группы, могут быть устранены. Расщепление позволяет игнорировать группу как социальную реальность и воспринимать ее как среду, поощряющую регрессию и не требующую взросления. Отказ от маскулинной роли, освобождение от необходимости отвечать гендерным требованиям и «быть героем», переживаются как выполнение требований «групповой культуры». Гендерный позор становится равен регрессивному блаженству.

Итак, является ли для мужчин группа тем местом, где появляется возможность сближения с женщинами без препятствий своей гендерной роли, и сближения с женским в себе без препятствий социального фаллического порядка?  Что происходит, если эти препятствия устранены или могут быть устранены в воображении? Что происходит на острове Цирцеи?

Облегчение, связанное с отказом от гендерной роли и фаллического доминирования, похоже, указывает на реализацию интенсивных желаний. Получить право на сближение и слияние без необходимости доказывать превосходство, вести войну, доминировать над «врагом». По словам Ж. Курню (2005), «Не отрекаться больше от женского – это значило бы признать и испытать то, что пассивность позволяет почувствовать… связать боль с удовольствием… не быть больше источником неуверенности в продолжении, но, наоборот, позволить себе получать; положиться блаженным на грудь любой молодой женщины, будь то ценой смерти…».  Два процесса развиваются одновременно: столкновение с собственной фемининностью и столкновение с женщинами без защитных кастрационных фантазий.

Кастрационные страхи и порождаемый ими фаллический порядок выступают как защита от жгучей зависти по отношению к женщинам и как способ репрезентировать и контролировать невыразимое, нерепрезентируемое, «ускользающее от любой символизации»  женское наслаждение (Курню, 2005).

Мужчины, отказавшиеся от гендерного превосходства в группе, оказываются беззащитны перед этой затапливающей завистью к женщинам. Амбивалентное отношение к собственной фемининности, заставляющее «реагировать, становясь отчужденными и сдержанными» (Elliot, 1986), не позволяет принять эту свою часть как источник наслаждения и блаженства в мире слияния и утраты символического порядка.

С другой стороны, групповая ситуация создает предпосылки к тому, чтобы непереносимая зависть к женщинам, была вновь репрезентирована в кастрационном дискурсе, но на этот раз в виде фантазии о фаллической женщине (фаллической матери).

Женщины выглядят в группе более активными и адекватными тем условиям, которые предполагает терапевтический сеттинг. Демонстрируя женственные гендерные характеристики (как об этом говорилось ранее), они оказываются в более сильной позиции. В результате в терапевтической группе они более авторитетны, компетентны и, кажется, они контролируют ситуацию. Таким образом групповая ситуация продуцирует смешение, при котором женственные проявления приобретают характер фаллических (Elliot, 1986). Если на этом этапе доминирует матрица зависимости, то сама группа бессознательно воспринимается как материнский, т.е. женский объект. Таким образом, женщины в группе, помимо «обретенной» ими фаллической силы, в воображении мужчин объединяются с этой матрицей, становятся ее «союзницами», получая дополнительную силу от приобщения к грандиозной матке и к грандиозной груди.

Как плотно нужно заткнуть уши? Какими канатами нужно привязать себя к мачте, чтобы не исчезнуть, растворившись в пении могущественных сирен?

Что в таком случае означает для мужчин оставаться в группе?  Встреча с женщинами выглядит как тяжелая травма. Зависть к ним становится всеобъемлющей. Зависть к женскому наслаждению, к архаическому могуществу грандиозной матери дополняется фаллической завистью. Собственный фаллос в этот момент, обесцененный и младенческий, не может стать той силой, которая позволяла обесценивать и кастрировать женщин, фантазировать о доминировании над ними в социальном пространстве вне группы. Единственный выход – избавиться от зависти овладев материнско-женским могуществом и наслаждением, присвоив их себе в роли младенца, погрузившись в пространство где нет различий, границ, борьбы, а есть только блаженство. Но в группе за такое решение нужно заплатить позором. Группа остается проводником «социальности», в которой такое решение атакуется как неприемлемое и наказуемое. Многие мужчины на этой стадии жалуются на то, что они вынуждены скрывать от своего окружения посещение группы, так как чувствуют, что признаться в этом означает опозориться, предстать в глазах других слабым и никчемным, «не мужчиной».

Этот процесс прекрасно описывается словами Ж. Курню, который, говоря о желании мужчин разделить женское наслаждение подобно Шреберу, замечает, что «к счастью сообщество вмешивается, сообщество мужчин, этих существ языка и общества; оно не терпит одинокого наслаждения, прежде всего потому, что оно опасно, а затем потому, что  непродуктивно» (Курню, 2005).

Аналитическая группа это одновременно и пространство, обещающее  наслаждение и «сообщество, которое вмешивается». Мужчина оказывается в центре этой драмы и обречен искать выход, которого возможно и нет вовсе.

Очевидно, что, в определенном смысле ответ на этот вопрос, возможность выхода, терапевтический прогресс для каждого пациента свой. Мы не можем здесь даже вкратце коснуться всех релевантных тем: восприятия гендерных ролей терапевтов, процессов идентификации, роли гомосексуальности, различных типов групповой  матрицы и базисных допущений и т.п. Остановимся на более скромном вопросе. Если то «затруднительное» положение мужчины, которое мы пытались описать, детерминировано самим фактом «терапевтической группы», то не содержит ли сама группа по определению источник надежды, ресурс, на который можно опереться?

Мы рассмотрели конфликт, порожденный наличием двух расходящихся измерений группы – контейнирующего, материнского пространства терапии и требовательного социального сообщества. Обратимся к третьему измерению группы, не сводимому к первым двум.

Группа - пространство первосцены. Это неустранимый аспект групповой ситуации. В отличие от индивидуальной терапии, где первосцена возникает как фантазм на определенном этапе развития переноса, группа в любой момент своего существования наполнена реальным наблюдением взаимодействия других, образования пар, присутствием третьего в любых диадных интеракциях, и, наконец, отношениями с парой терапевтов.

Независимо от глубины регрессии отдельных участников и группы в целом, от архаичности доминирующей групповой матрицы, символы первосцены всегда поддерживают потенциальный инцестуозный контекст.

Терапевтические отклики, поддерживающие и проясняющие переживания и интеракции на этом уровне, дают возможность катектировать взаимный интерес, стратегии соблазнения, амбивалентные переживания близости и соперничества. Интенсивность инцестуозных импульсов может быть тем, что позволяет выдержать разрывающую несовместимость желаний погрузиться в матрицу и сохранить социальную гендерную роль. Инцестуозное пространство выглядит в этом случае промежуточным, где совместимы надежды на инфантильное наслаждение и принятие ограничений, связанных с социальной полоролевой идентичностью. Эта «промежуточная» роль на ранних кризисных этапах группы является более важной, чем деструктивные, препятствующие развитию аспекты инцестуозности, которые в дальнейшем должны оказаться в фокусе терапии.

Вовлеченность в инцестуозный контекст, позволяет переживать мужскую роль, как включенную в драматургию желаний. Соблазнять и быть соблазняемым, испытывать возбуждение и страх, сохранять связи, обманчивые и обнадеживающие - все это может стать альтернативой тотальной зависти, требующей тотальной капитуляции и гендерного позора или тотального доминирования и ригидной шовинистической гендерной позиции. Фаллическая авантюра, открывающая множество потенциальных путей развития, в противовес фаллическому порядку, превращающему в мертвящую схему собственную идентичность и межличностный мир.

Между свинством в садах Цирцеи и огромным тугим луком, обретаемым рядом с Пенелопой лежит плаванье, странствие, приключение… 
Что нас толкает в путь? Тех ненависть к отчизне, 
Тех скука очага, еще иных – в тени 
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни – 
Надежда отстоять оставшиеся дни. 
В Цирцеиных садах дабы не стать скотами, 
Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств, 
Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя 
Не вытравят следов волшебнициных уст. 
Ш. Бодлер (пер. М. Цветаевой)