Весь XX век на российские семьи действовали многочисленные психотравмирующие факторы:

• Первая мировая война,
• Октябрьский переворот,
• голод 1921-1922 гг.,
• голод 1932-1933 гг.,
• раскулачивание,
• насильственные миграции,
• сталинские репрессии,
• Вторая мировая война,
• в последнее время - террористические акты.

Психологические и культурные следствия постоянной травматизации –  это травмоцентрическая культура общества. В России это выражается в том, что победа в Великой Отечественной войне является фактором, который формирует национальное самосознание. «Мы – народ-победитель». Великая Отечественная война – самое значительное событие для людей старшего поколения. При этом преобладает не реалистическое, сильно идеологически окрашенное представление о войне. Т о есть речь идет о поведении травмированных и не проработавших свою травму людей. Любое предъявление фактов, «не гладко» победных, воспринимается в штыки, в первую очередь самими ветеранами. Есть причины, почему это так трудно. Бродский говорил, что нет ни одного не фальшивого, настоящего произведения об этой войне. Ну, если быть справедливыми, может несколько и найдется, но это скорее исключения. Ветеранов осталось мало. Недавно, беседуя с одним известным ученым, я услышала такую фразу: «Я первое поколение, не побывавшее на фронте». В начале войны ему было 13 лет. Он говорил о том, что отчетливо чувствовал разницу поколений тогда, но наш разговор происходил, в 2010 и его темой не была война, мы встречались по совершенно другому поводу.

Интересно, что Великая Отечественная война была не самым травматичным фактором российской действительности.  

Люди, конечно, страдали от лишений, страха и горя от потери близких, но враг был понятен и цель казалась благородной. То, что происходило внутри страны, было гораздо хуже, потому что не было представления о враге, насилие казалось несправедливым абсурдом.  Твой враг мог быть  или стать твоим родственником. Хорошо известны истории, когда сосед по коммуналке писал донос, чтобы получить соседнюю комнату, в которой жила твоя семья, и при этом он мог ухаживать за женщиной из этой семьи и даже жениться впоследствии на ней. Когда сажали друзей, они давали показания друг против друга, а выйдя из лагеря и тюрьмы, продолжали дружить. Именно поэтому до сих нация не может выработать отношение к сталинизму, не может отделить себя от тех историй. Здесь все жертвы и все палачи.

Культурно-психологические следствия травматизации

Для травмоцентрической культуры характерно восприятие внешней среды как опасной.  Именно поэтому в  России  постоянно выдвигаются идеи внешней опасности и внешнего врага на самом высоком уровне. Предложение, чтобы на параде в этом году прошли ветераны американцы и европейцы, вызвало однозначную р еакци ю у ветеранов: «Это что, НАТО будет маршировать по Красной площади?!!» Это несомненно эффективный инструмент внутренней политики, с помощью которого поддерживается национальное самосознание.

Кроме того,  у людей возникает осадная ментальность: постоянная готовность к угрозе, низкая цена жизни и здоровья, отношение к текущему социальному положению, статусу,  окружению как временному; успех не является мотивирующим фактором, потому что нет длительной жизненной перспективы.

Травмой для семейной системы являются:

– Резкое изменение структуры семьи (внезапная непредсказуемая смерть члена семьи или его насильственное изъятие, например, в случае ареста);

– Смена среды обитания, особенно насильственная смена, как бывает при ссылке,  эвакуации, насильственной миграции (как это проделали с ингушами, крымскими татарами, и др. народами) для детей, когда их помещают в детский дом в связи с арестом родителей;

– Вторжение посторонних в пределы  семьи, например, при подселении человека в квартиру, так называемое уплотнение,

– Длительная депривация базовых потребностей членов семьи – голод, жизнь в шалашах и землянках  во время ссылки, жизнь в палаточных городках.

Например, рассказ клиентки с лишним весом:

«Мой отец переживал голод дважды. В детстве, Волжский голод 21 года, который унес его отца, моего деда. Мой дед был машинистом в Самаре. Во время голода он закупал в деревнях еду и носил домой. Однажды нес очень большой мешок картошки и надорвался, вскоре после этого умер. Папа всегда говорил, что деда погубила бабкина жадность. После этого мой отец пережил Ленинградскую блокаду. Всю свою жизнь он сушил сухари. В доме всегда была наволочка с сухарями. Он не давал выкидывать еду и заставлял меня все доедать».

Другой мой клиент вспоминал, как  его дед не засыпал без куска хлеба под подушкой. Дед был профессором, известным советским ученым, и этого куска хлеба он мучительно стеснялся.  Семья на такое поведение реагирует странным чувством, как будто в ней живет особенный человек. Мой клиент  стеснялся дедушки. Ему было неловко, особенно перед друзьями;

– Социальное порицание травмирующего фактора, невозможность открытого горевания. Более того, требование открытого отречения от родителя, если он «оказывался врагом народа».

Травма в семье повышает уровень тревоги в семейной системе и снижает уровень функционирования членов семьи.

Ответы семейной системы на травму:

Снижение уровня функционирования. Возникновение социальных страхов, повышение тревоги в семье и уровня взаимного контроля (впервые экспериментально было показано К. Бейкер и Ю. Гиппенрейтер. В своей статье К. Бейкер и Ю. Гиппенрейтер исследовали российские  семьи, где были родственники пострадавшие от репрессий. Исследование показало, что если насильственно изъятого из семьи  человека оставшиеся старались выкинуть из памяти, исключали его из семейной группы, то в следующих поколениях нарушался уровень  функционирования).

Слава и Леля. Славе 40 лет, никогда не был женат. Леле 28 лет. Пришли, чтобы  решить, жениться ли им. Вместе 5 лет. Отношения конфликтные. Для Славы характерна закрытая позиция в общении с Лелей, он не озвучивает свои потребности, не говорит о чувствах, постоянно сомневается, быть им вместе или нет. Несмотря на то, что они живут вместе, ведет себя как посторонний. Например, дал Леле деньги в долг, но под проценты, взял расписку. Леля гиперфункционал в этих отношениях. На генограмме видно, что эмоциональные связи с родным отцом нарушены. Отец с матерью расстались, когда Славе было 9 лет. С тех пор они не встречались, ни отец не стремился, ни Слава его не искал. Отец – алкоголик. Дед по материнской линии – фигура неясная. Он рано умер, про него ничего не известно.  Про линию бабушки известно, что бабушка была из детского дома, ее взяли в какую-то семью, с которой она связей не поддерживала, когда вышла замуж за дедушку.  Слава очень много работает за неадекватно маленькую зарплату. Его главный приоритет – работа, затем друзья, затем любовные связи. Отношения с матерью плохие. Когда я спросила, что там за история, Слава сказал, что он не помнит, что-то было в его подростковом возрасте. Остался осадок, он старается держаться от мамы подальше.  В процессе терапии я просила выяснить историю деда. Он был арестован перед войной, войну провел в шарашке на Урале. В 1950-е годы его выпустили, он вернулся к жене и вскоре умер. Пока дед был под арестом, мама и бабушка старались с ним не общаться, не писали, не посылали передач, боялись, что их так же могут арестовать.  В родительской семье основной эмоциональный фон – страх, тревога, нет модельной мужской фигуры, и есть идея, что мужчины, во-первых, уязвимы, во-вторых, не очень нужны женщинам. Слава боится создавать прочные эмоциональные связи. Леля – человек с другой историей и другого поколения, зарабатывает больше, твердо знает, что хочет за Славу замуж, что любит его, хочет детей. Это история гипер- и гипофункционирования.

Вот  другой пример. Дед  моего клиента был мельником. Он был раскулачен, его и его семью выгнали из большого дома, но не арестовали.  Дом деда был лучшим в деревне. Там сделали правление колхоза. Дедушка все лето жил с семьей в лесу. Осенью пришел в свою деревню и сказал: «Где нам жить? Дом вы отобрали». Коммунисты подумали и предложили ему жить с бедной вдовой в ее доме. Она там жила со своей дочерью. Дедушка тоже уже был вдовец, у него было трое детей. Он согласился. Пришел к ней в избу со своими детьми. Его дети были подростками, они все постарались уехать из этой деревни. В частности, отец моего клиента. Никто из них больше туда не возвращался. А дед всю оставшуюся жизнь прожил с этой женщиной, назначенной ему коммунистами в жены.  Отец моего клиента стал военным. Потом пристрастился к алкоголю. Мой клиент нигде не работал больше года. Отовсюду уходил из-за конфликтов. Женился на дочери алкоголика. Детей нет. Замещающий ребенок – брат жены, который ее на много младше. Сейчас ему 24 года. Школу не закончил, нигде не работает. Семья очень конфликтная. Сейчас никто из них не работает, живут втроем в однокомнатной квартире.

Социальные страхи. Трудно было даже выбрать какой-то случай. Практически в каждой дисфункциональной семье есть тема социальных страхов. Она может проявляться в виде перфекционизма как способа адаптации к враждебной среде, либо в виде неадекватной сервильности и страха начальства. Социальные страхи нарушают иерархию ценности семьи. Часто конфликты случаются из-за того, что при столкновении с социумом кто-то из супругов встает на сторону  постороннего человека, а не на сторону супруга. Серьезный кризис в семье возникает, когда дети идут в школу. Страшно и то, что ребенок может либо не вписаться в коллектив и его будут обижать, и одновременно то, что он своими неуспехами опозорит семью.

Повышение тревоги в семье и уровня взаимного контроля

 Муж и жена. Старший сын уходит на фронт и пропадает без вести. Семья была в эвакуации и вернулась. В мае 1945 года раздается звонок от секретарши мужа: «Антон доехал до дома?» Мать, которая не работает, домохозяйка, пытается понять, в чем дело. Секретарша говорит, что Антон позвонил с вокзала, что он в Москве, спрашивал, не знает ли она, где теперь живет его семья. Секретарша сообщила ему адрес и через некоторое время радостная позвонила домой к шефу.

Антон не появился больше никогда. Никто не знает, что с ним случилось. Его мать просидела у телефона два года. Не выходила из дома. После этого в течение двух поколений в семье наблюдается неадекватный контроль за сыновьями, в то время как дочери пользуются свободой.

Опыт собственной семьи (Г.Б.) – отец, который в 19 лет попал в окружение, был ранен, но не смог застрелиться и попал в плен. «Проживание на окуппированных территориях» – были вынуждены писать в анкетах она, ее мать и ее старшая сестра, – клеймо на всю жизнь

Психотерапевтическая помощь травмированным семьям осуществляется в России бессистемно, нет простроенной координации работы психологов, врачей и социальных работников. Тем не менее, в системном подходе есть разработанные техники и подходы.

Классические методы системной семейной психотерапии:

1. Восстановление непрерывности хронотопа. Семья на сеансах  пытается восстановить последовательность событий до травмы и после нее. Если травма была давно, живых свидетелей и жертв уже не осталось, то эта работа может занять много времени. Люди ищут свидетелей, документы, посещают места утраченных жилищ, находят могилы.

Например,  когда работали с теми, кто пострадал на Дубровке или в Беслане просили подробно вспоминать, что было до и после, и чем подробнее, тем лучше.

2. Организация внутрисемейного обсуждения травмирующих событий.  Часто бывает сопротивление. Пытаются исключить из обсуждения детей, не хотят обсуждать это с ними. Считают, что лучше забыть. Особенно ярко это было в Беслане, когда семья говорила ребенку «забудь», а он не мог и воспринимал это как запрет на разговоры о своем состоянии с членами своей семьи.

3. Обсуждение и анализ межпоколенческой передачи. Это то, что мы делаем в тех случаях, когда травма была давно. Здесь применяются техники  Мюррея Боуэна. Клиент расспрашивает всех, кто что-то знает или помнит, пытается понять, где была адекватная реакция на фактическое событие, а где «эмоциональный след», который не связан с реальными фактами его собственной жизни. Он как исследователь пытается понять, где его чувства, а где унаследованные чувства и с помощью каких коммуникаций ему были переданы чувства прошлых поколений.

Например, к нам обратилась супружеская пара с жалобами на конфликтные отношения. Основная тема конфликтов – ревность жены. Ревность избыточная и неадекватная. Оба актеры.  У обоих есть поклонники таланта. Жена считает, что муж ей изменяет, только ловко скрывает. Дальнейшие беседы прояснили механизм такой уверенности : жена считала себя «плохой», полагала, что муж с ней несчастлив и  в глубине души не понимала, как можно от нее не гулять. Она постоянно чувствовала себя за все виноватой и металась между гневом и чувством вины. Анализ ее генограммы показал, что бабушка по материнской линии пережила такую историю:  ее мать, т.е. прабабушка клиентки, была арестована вслед за своим мужем. Бабушка и ее младшая сестра остались одни. Они пошли к соседям. Те их приютили. Через какое-то время соседа арестовали, и он вскоре умер в заключении. Бабушка считала всю жизнь, что она виновата в смерти этого человека. Чувство вины и ощущение негативного могущества передавалось от поколения к поколению. Мать клиентки вышла замуж за слепого человека, ветерана войны. Она считала, что спасая его, совершает подвиг. Все женщины в семье сверхконтролирующие, требовательные и жесткие. Бабушка клиентки уже умерла, но мать была жива. Клиентка поехала к ней в другой город и расспрашивала ее о фатальном чувстве собственной никчемности, о вине, как это было связано с бабушкиной историей, где жизненные факты, а где семейные легенды. Это помогло. Выстроился ряд жизненных фактов, и ряд унаследованных чувств и стратегий.

Постклассические методы работы. Главное  – проконтролировать факт «индуцирования» или «навязывания» факта травмированности терапевтом, а также избежать одностороннего понимания травмы как события, наносящего ущерб. Есть различные точки зрения на то, насколько ресурсными могут быть травмы (Шаламов). Но все же полагаем, что необходимо:

• различать «физический факт» травмы и ее психологические следствия для данной конкретной семьи;
• стремиться специально не делать акцент на травме, чтобы избежать осознания себя клиентами как травмированных и нацеленности на подобное «отреагирование»;
• стремиться смотреть на последствия травмы с разных сторон, поиск ресурсных достижений для клиента, его семьи и ближайших родственников, переживаваших травмирующее событие;
• обсуждать и различать эффективные и неэффективные (в целом или в настоящей ситуации) средства совладания с травмой, появившиеся в данной семейной системе; обсуждение возможности использования этого опыта как ресурсного в решении актуальных собственных проблем клиента
• обсуждать ситуацию осознания и отслеживать жизнь семьи «после травмы», чтобы убедиться в том, что она прекратила действовать на жизнь семьи. Отдельно – приемлемые и не приемлемые способы памяти, поддержания символического контакта и проч.
• работать с прерванной «жизненной линией» по ее восстановлению; символический контакт с жизненной линией самого клиента и его родительской семьи.

Случаи для конференции по травме

Прежде всего, необходимо заметить, что в таком анализе можно использовать для иллюстрации практически абсолютное большинство семей в России:  все старшее поколение, бабушки и дедушки клиентов, испытали на себе воздействие войны и сопровождавших их травмирующих событий этого времени. Поэтому если проявляется дисфункция, то она в очень значительном числе случаев может быть увидена как связанная с пережитыми старшим поколением семьи травмами.

Мой случай в классическом ключе (хотя в работе в последствии будут использоваться и элементы ориентированного на решение подхода) – один из ряда рядовых случаев, находящихся сейчас в работе. Молодая женщина, третья – младшая дочь в семье, никак не может отделиться от родителей, чувствует себя чрезвычайно ответственной за них, возвращается домой не позже 10 вечера и обязательно ест мамин ужин, даже если сыта, иначе мама не разговаривает с ней несколько дней. Личная жизнь не складывается – два затяжных романа с женатыми мужчинами. Две старшие сестры, 42 года и 39 лет, хотя живут отдельно, обязательно должны звонить каждый день матери с подробным рассказом событий за день – иначе мать обидится. Мать выпивает – без алкоголя не засыпает.  У родителей этой женщины – бабушки и дедушки клиентки – трудно складывались отношения, причем объяснить внятно никто ничего не может. Известно, что дед воевал, был инвалидом войны, и у него был «непростой характер». После отъезда единственной дочери – матери клиентки – бабушка стала сильно выпивать и в 63 года покончила жизнь самоубийством.

У отца клиентки родители никогда не были женаты – они познакомились совсем молодыми на принудительных работах в Германии, бабушка клиентки забеременела, но отца ребенка на каких-то эшелонах уже после освобождения отправили в СССР раньше, и она больше никогда его не видела, хотя и она, и потом и ее внучки многократно пытались его разыскать. Потом у нее еще от одной связи родилась дочь – «очень хотелось еще детей». Замуж не вышла. Когда в семье матери клиентки бабушка погибла, семья решила, что будет правильней перевезти эту женщину «в помощь по хозяйству» маминому отцу – инвалиду. Клиентка в детстве приезжала к этой паре на лето и просто считала их бабушкой и дедушкой…

Клиентка с трудностями в контакте с постоянно и тяжело болеющими и очень конфликтно живущими родителями, хотя оба родителя – люди очень много работающие и сделавшие научные карьеры в Советском Союзе. Они уже пожилые. Мама росла в семье, где ее отца, видимо сотрудника ЧК, расстреляли совсем молодым, бабушка была сослана вместе с ребенком в Сибирь вступила в другие отношения. Вернулась в Москву. Когда началась война, ее разыскал дальний родственник и спас, помог уехать в эвакуацию. Там они потерялись. Она как-то вернулась, но после войны опять была сослана… Этот человек вновь ее нашел и потом стал ее третьим мужем…