Лучшие в мире теннисисты тренируются по пять часов в день, чтобы устранить недостатки в своей игре. Мастер дзэн постоянно добивается невозмутимости мыслей, балерина – отточенности движений, а священник все время допрашивает свою совесть. В каждой профессии есть область еще не достигнутого, в которой человек может совершенствоваться. У психотерапевта эта область, это необъятное поле для самосовершенствования, которое никогда нельзя пройти до конца, на профессиональном языке называется контрпереносом.

Ирвин Ялом. “Лечение от любви”.

Пожалуй, единственным общепризнанным прорывом в психоаналитической теории со времен Зигмунда Фрейда следует признать открытие отношений. Появившиеся в 40-е – 50-е годы концепции объектных отношений превратили область интерсубъективности в предмет психодинамического исследования и объяснения. Клиническим следствием этих новаций стало начало “эры контрпереноса” в психоаналитической практике.

На наш взгляд, особое место в истории психоанализа принадлежит Мелани Кляйн и ее школе. Во-первых, именно Кляйн психоаналитики обязаны обращением к теме отношений, которой ей удалось придать уникальное, собственно психодинамическое звучание. В концепциях внутренних объектов и объектных отношений, бессознательных фантазий, шизоидно-параноидной и депрессивной позиций, проективной идентификации и т.д. проблематика отношений была выражена на языке психоаналитической метапсихологии и таким образом включена в клинические и генетические исследования [ 12] . Во-вторых, в ходе дискуссий вокруг теории Мелани Кляйн (продолжающихся и поныне) в психоаналитическом сообществе фактически был узаконен теоретический плюрализм, первым примером которого стало знаменитое “Джентльменское соглашение” Британского психоаналитического общества [ 9] . Кляйнианский психоанализ не разделил участь индивидуальной и аналитической психологии, структурного психоанализа и неофрейдизма. Долгое время он оставался излюбленной темой для критики со стороны доминирующей в Северной Америке эго-психологии, однако сегодня мы являемся свидетелями медленного, но неуклонного проникновения идей Кляйн во все существующие психоаналитические подходы. В данном случае история психоанализа демонстрирует нам значительно большую продуктивность относительной лояльности в сравнении с сектантской непримиримостью. Обогащающее влияние английской школы объектных отношений ощутимо сегодня далеко за пределами Британии, как, впрочем, и за пределами самой школы М. Кляйн.

Переоткрытие контрпереноса в современном психоанализе произошло под безусловным влиянием кляйнианской школы. Несмотря на то, что сама Кляйн отказывалась признать расширенное понимание контрпереноса, предлагавшееся такими ее последователями, как Паула Хайманн и Хайнрих Ракер, без воздействия ее теории такое расширение вряд ли было бы возможным. На наш взгляд, теоретическое обоснование использования контрпереноса в психоаналитической технике становится возможным только при учете расширенного понимания переноса в концепции Кляйн – как экстернализации внутренних объектных отношений, использующей примитивные защитные механизмы (проективную идентификацию, проекцию, интроекцию, расщепление и др.). Такое “пространственное” описание, в противоположность фрейдовскому темпоральному, требует учета чувств и фантазий аналитика, участвующего в сценическом разыгрывании внутренней драмы пациента. На этом уровне взаимодействие аналитической пары определяется примитивными защитными механизмами, функционирующими еще до образования стабильных границ Я и объекта, и поэтапно эти границы конституирующими. В этой связи не кажется случайным, что первые связные концепции контрпереноса сложились при ощутимом воздействии кляйнианских взглядов на перенос. 1)

Феномен контрпереноса впервые был идентифицирован и описан З. Фрейдом, который, однако, не уделил ему особого внимания. В нескольких своих работах, в частности, в докладе “Что ждет в будущем психоаналитическую терапию?” (1910) [ 5] , Фрейд указывал на трудности понимания аналитиком бессознательного пациента, связанные с его собственными бессознательными конфликтами и “слепыми пятнами”. Таким образом, он рассматривал контрперенос как препятствие на пути продвижения психоанализа пациента (и – развития психоанализа как научной дисциплины), что было одним из оснований для введения процедуры личного обучающего анализа для будущих психоаналитиков. С другой стороны, в работе “Советы врачу при психоаналитическом лечении” (1912) [ 5] Фрейд указал на позитивную значимость бессознательных реакций терапевта на предоставляемый пациентом материал. Он рекомендовал слушать рассказ пациента с “равномерно распределенным” или “свободно парящим” вниманием, ни на чем специально не сосредотачиваясь, наблюдая за своими реакциями столь же непринужденно, сколь и за высказываниями пациента. Несмотря на то, что в отношении данной позиции Фрейд не использовал понятие контрперенос, оставляя за ним сугубо негативное значение, он указал на важность спонтанных эмоциональных и мыслительных ответов аналитика для понимания бессознательных процессов в психике пациента. В последующем это дало возможность аналитикам использовать понятие “контрперенос” для обозначения всех реакций терапевта на пациента.

Данное теоретическое нововведение приписывают Пауле Хайманн, которая в 1949 году выступила с докладом “О контрпереносе” на конгрессе в Цюрихе (доклад был опубликован в 1950 г.) [ 7] . В своем выступлении Хайманн достаточно резко обозначила несколько позиций.

• Во-первых, контрпереносом следует называть тотальный ответ аналитика на пациента, всю совокупность его осознанных и бессознательных реакций в ходе психоанализа.
• Во-вторых, такой ответ не только неизбежен, но и полезен, ибо, при умелом использовании, открывает возможность более полного понимания пациента. По мнению Хайманн, понятие контрпереноса должно повторить путь таких фрейдовских понятий, как “сопротивление” и “перенос” – стать из препятствия инструментом работы.
• В-третьих, контрперенос является произведением пациента в той же, если не в большей степени, что и продуктом психической деятельности аналитика. Предполагалось, что квалифицированный аналитик в достаточной мере свободен от невротических реакций переноса, поэтому он способен отличать чувства пришедшие от пациента от своих собственных, и использовать их в качестве инструмента терапевтической работы.

В результате П. Хайманн предлагала аналитикам строить интерпретации с учетом собственных контрпереносных переживаний. Так, в приводимом ею примере, 40-летний пациент сообщает о своем намерении жениться, что вызывает у аналитика чувство беспокойства и тревоги. Материал следующих сессий проясняет, что свою подругу пациент считает несчастной беженкой, нуждающейся в его защите и поддержке. Для Хайманн это пояснение становится свидетельством деструктивных чувств, которые пациент испытывает по отношению к ней, пытается загладить их посредством репарации – женитьбы. Тем самым контрпереносное беспокойство аналитика получило свое объяснение.

Работа Хайманн обозначила демаркационную линию, отделяющую классические представления об аналитике как “непрозрачном зеркале” от понимания его неизбежной вовлеченности во взаимодействие с пациентом. Следует отметить, что подобное понимание в не до конца проясненном виде и раньше присутствовало в работах психоаналитиков. Среди наиболее примечательных примеров следует назвать работу Теодора Рейка “Слушанье третьим ухом” и статью Дональда Винникота “Ненависть в контрпереносе”, вышедшую незадолго до доклада Хайманн (в 1949 г.) [ 17] . Так, Винникот обращает внимание на интенсивные и крайне негативные чувства, которые вызывают у терапевта пациенты с тяжелыми психотическими и антисоциальными расстройствами. В подобных случаях, по его мнению, испытываемая терапевтом ненависть оправдана и необходима, ибо принадлежит внутреннему миру пациента, имеющего крайне негативный опыт ранних взаимоотношений. Такие чувства Винникот называет объективными – они относятся не к внутренним конфликтам терапевта, но к его реалистическому восприятию пациента. Только тогда, когда такой пациент вызовет в терапевте объективную ненависть, он может чувствовать себя достойным объективной любви. В качестве примера Винникот приводит случай 9-летнего мальчика из приюта, которого он на три месяца взял к себе в дом. Вначале мальчик регулярно убегал из дома, также как он делал это раньше в приютах. Позднее эти побеги прекратились, однако ребенок стал крайне агрессивно вести себя дома, круша все, что было ему доступно. Стало ясно, что убегая, он пытался спасти дом (мать) от бесконтрольных приступов своей ярости. Вызываемая же им в окружающих ненависть давала понять, что его агрессия не всесильна и границы между ним и объектами все еще существуют.

Распространение идеи терапевтического использования контрпереноса происходило с таким размахом, что очень скоро стало вызывать обратную реакцию. Особые нарекания вызывали два пункта новой идеологии:

1. понимание контрпереноса как “произведения” пациента;
2. положение о том, что не только интерпретации могут строиться на контрпереносе, но и прямое его раскрытие пациенту оказывает целительный эффект (в явном виде данная концепция была сформулирована в 1951 г. Маргарет Литтл [ 13] , но зачатки ее содержатся уже в понятии “объективного переноса” Винникота).

В США Анни Райх в серии своих работ предложила оставить за контрпереносом значение препятствия аналитической процедуре, возникающего из бессознательных конфликтов аналитика, которые актуализируются в ответ на обнаружение близких по типу конфликтов пациента. Такие реакции Райх противопоставила эмпатическим откликам аналитика, возникающим в результате частичной идентификации с пациентом (в своем понимании эмпатии Райх опиралась, в частности, на появившиеся к тому времени исследования Хейнца Кохута) [ 15, 16] . Работы Райх оказали огромное влияние на американских психоаналитиков, к сожалению, не только позитивное. На многие годы тема контрпереноса была закрыта для большой части психоаналитического сообщества, т.к. на ней стояло клеймо “кляйнианской” [ 11] .

Однако и в Англии новые идеи не всегда встречались с распростертыми объятиями. Достаточно сказать, что сама М. Кляйн до конца своей жизни так и не признала значение контрпереноса как терапевтического инструмента. (По свидетельству учеников, когда кто-то во время супервизии говорил Кляйн о своем контрпереносе, она отвечала: “Если у вас контрперенос, примите аспирин!”.) П. Хайманн посвятила ряд своих поздних исследований когнитивным процессам аналитика, однако довольно решительно отказывалась от ранних формулировок относительно контрпереноса (вплоть до того, что не признавала авторства некоторых из них). Д. Винникот в 1960 году опубликовал статью, в которой призывал вернуться к фрейдовскому пониманию контрпереноса, ограничивающему это понятие нарушениями аналитической нейтральности, которые необходимо преодолевать в процессе обучающего анализа [ 4] . При этом он продолжал настаивать на двух исключениях из этого правила – встречаясь с психотическими и антисоциальными пациентами, аналитики испытывают “объективные” контрпереносные чувства, не связанные с их личными конфликтами. Но это лишь подчеркивает, что подобные пациенты не подходят для классического анализа. Похоже, что перспективы, открывающиеся в связи с новым пониманием контрпереноса, пугали и самих первооткрывателей.

Пожалуй, наиболее систематизированную и последовательную теорию контрпереноса предложил аргентинский психоаналитик Хайнрих Ракер [ 1; 14] , работы которого вышли в свет вскоре после статей Хайманн, Винникота и Литтл. В дальнейшем концепция Ракера была дополнена и уточнена его последователями Леоном Гринбергом и Горацио Этчегоеном [ 6] . Хотя все эти аналитики находились под большим влиянием идей Кляйн, в итоге ими был разработан оригинальный и вполне самостоятельный подход.

Отталкиваясь от фрейдовского понимания переноса Ракер предложил понимать контрперенос в трех измерениях:

• как препятствие на пути анализа;
• как инструмент понимания пациента;
• как особое пространство, в котором анализируемый может приобрести опыт “отличный от того, который … как он думал, имел”.

Исходя из этого, по мнению Ракера, следует различать перенос аналитика, проистекающий из его собственных бессознательных конфликтов (напомним, что, в соответствии с Фрейдом, перенос является общепсихологическим явлением, не ограниченным рамками невроза или психоаналитической процедуры), и контрперенос как ответ на перенос пациента. В данном употреблении слово “контрперенос” строится аналогично словам “контрапункт” или “контратака”. Только так понимаемый контрперенос может служить инструментом понимания бессознательного пациента через понимание его переноса. При этом диалектика переноса-контрпереноса образует то пространство, в котором аналитик может интерпретировать происходящее, будучи в него включенным, и достигать тем самым нового опыта отношений.

В качестве примера взаимодействия переноса и контрпереноса, Ракер предлагает свою интерпретацию одного из фрагментов работы Шандора Ференци. Ференци рассматривает ситуацию, в которой аналитик, слушая пациента с равномерно распределенным вниманием, непроизвольно отвлекается от его рассказа. В этом месте Ференци считает необходимым успокоить гипотетического аналитика тем, что по всей видимости в этот момент пациент “сопротивлялся”. “… Мы бессознательно реагируем на пустоту и бессмысленность ассоциаций, представляемых нам, отстранением от сознательного возбуждения”, – пишет он [ 1] . По мнению венгерского исследователя, внимание аналитика непременно вновь вернется к анализируемому, как только тот обратиться к значимому бессознательному материалу. “… Опасность для доктора заснуть … невелика, поскольку мы проснемся при первой же мысли, которая каким-либо образом касается лечения”, – пишет Ференци [ там же] . А вот как интерпретирует данную ситуацию Ракер в русле своей концепции контрпереноса: “Отстранение аналитика является реакцией на отстранение анализируемого, которое, однако, является реакцией на воображаемую или реальную психологическую позицию аналитика”. Здесь мы видим, как бессознательное одного человека откликается на бессознательное другого и, как это часто бывает, действует по закону талиона – “око за око, зуб за зуб”. Вслед за таким отстранением-отвержением неизбежно пробуждается чувство вины, которое и стремиться снять Ференци в своем комментарии: “опасность невелика”. Однако следует не снимать вину, а использовать ее для более глубокого понимания пациента, замечает Ракер. Продумывая эту ситуацию, он отмечает, что аналитик идентифицируется с пациентом как с воображаемым агрессором, который фрустрирует его, отвергает и даже преследует. Тем самым он проецирует на пациента своего “внутреннего преследователя” – жестокое Сверх-Я. Заняв агрессивную, обвиняющую позицию, по отношению к пациенту, аналитик испытывает вслед за этим чувство вины (что выглядит как фрейдовский процесс меланхолии в миниатюре). Если аналитик включается в борьбу против этого чувства, возникает порочный “параноидный” круг взаимного отстранения и скрытых обвинений. Пациент при этом может надолго остаться один на один со своими “пустотой”, “бессмысленностью” и одиночеством.

Важнейшим нововведением Ракера было разделение реакций контрпереноса на конкордантные (согласующиеся) и комплементарные (дополнительные).2) Конкордантный контрперенос строится на идентификации с переживаниями пациента, точнее, в психоаналитических терминах, на идентификации Я аналитика с Я пациента и, соответственно, его Сверх-Я и Оно с аналогичными структурами психики пациента. С психодинамической точки зрения в основе подобных реакций лежат механизмы проекции и интроекции – внутреннее выражается вовне, а то, что является чужим, признается своим. Именно конкордантный контрперенос ответственен за эматические чувства терапевта, т.е. за его способность сопереживать чувствам пациента, частично идентифицироваться с ними. В противоположность этому, комплементарный или дополнительный контрперенос возникает в ситуациях, в которых пациент относится к аналитику как к своему внутреннему объекту. Аналитик при этом отвечает тем, что с таким объектом идентифицируется. В подобных случаях чувства аналитика могут быть крайне неожиданны для данной ситуации. Так, он может занять по отношению к пациенту позицию строго и наказывающего Сверх-Я, или непроизвольно отвергать его, подобно тому, как делала это мать пациента в его прошлом или в его фантазиях.

Ракер считал большой ошибкой признание контрпереносом только реакций второго типа (как делала А. Райх, различая эмпатию и контрперенос). Точно также ошибочно считать, что лучшим способом обращения с контрпереносом будет его устранение. Даже наиболее явные случаи комплементарного контрпереноса, выступающие на первых порах как помехи аналитическому процессу, несут в себе потенциальную возможность понимания внутренних конфликтов пациента. Аналитику стоит задаться вопросом, почему именно такие чувства возникают у него в ответ на перенос пациента, какая сцена отношений сейчас им разыгрывается. Тогда простое реагирование получает шанс трансформироваться в осознанное понимание. Напротив, отвержение аналитиком “неподходящих” чувств или мыслей способно привести к встречному отвержению пациентом части своих переживаний, к “бессознательному сговору” с терапевтом. Если, как пишет Ракер, “аналитик ухватывает важность этой ситуации, если, несмотря на собственные тревогу и гнев, он понимает, что происходит с анализируемым, находясь теперь в новой позитивной контртрансферентной ситуации, то он может пробить брешь – большую или маленькую – в этом порочном круге” [ 1] .

Последователи Ракера дополнили его классификацию контрпереноса, использовав концепцию проективной идентификации М. Кляйн. Так, Леон Гринберг предложил различать комплементарный контрперенос, в процессе которого аналитик идентифицируется с внутренними объектами пациента, и проективную контридентификацию – реакцию на проективную идентификацию пациента, в результате которой аналитик вынужден играть совершенно несвойственную ему роль (т.е. внутренне не идентифицируется с ней). “... Проективная контридентификация возникает особым образом как результат чрезмерной проективной идентификации со стороны анализируемого, бессознательно воздействующей на аналитика. Аналитик в подобной ситуации испытывает ощущение пассивности и навязанной необходимости “принять” ту роль, которая активно – хотя и бессознательно – “вкладывается” в него анализируемым”, – пишет Гринберг [ 6] . Таким образом был введен в оборот еще один тип контрпереноса, с опорой на категориальный аппарат кляйнианской теории.3) Подобные ситуации довольно часто встречаются в работе с пациентами, переживающими глубокую регрессию. В частности, Гринберг описывает пациентку, которая в течении долгого времени навязывала аналитику ощущение, что он работает с трупом. Последующий анализ выявил, что она тяжело переживала потерю сестры, покончившей жизнь самоубийством когда пациентка была еще ребенком. В данном случае аналитик реагировал на перенос пациентки прямо и непосредственно, как если бы он “принял в себя” все ее проекции.

Дальнейшее развитие концепции контрпереноса в русле самой кляйнианской школы происходило в направлении возрастающего учета наиболее примитивных невербальных форм взаимодействия пациента и аналитика [ 10]. Так, Бетти Джозеф использовала термин разыгрывание (enactment) для того, чтобы подчеркнуть момент вовлечения аналитика в драму внутренних отношений пациента (Джозеф Сандлер в данной ситуации употреблял термин ролевая отзывчивость, а Альфред Лоренцер говорил о сценической репрезентации). Ошибкой для аналитика будет как неосознанное действие в соответствии с предлагаемой ему ролью (то, что в психоанализе традиционно называется отыгрыванием – acting out), так и отказ от нее, закрытость в отношении переносных чувств пациента и собственных контрпереносных ответов на них. В первом случае велика опасность, что пациент интроецирует обратно именно то, что уже спроецировал – динамику и действующих персонажей своего внутреннего конфликта. Во втором возникает ситуация “закрытого контейнера” (В. Байон), в которой негативные переживания пациента возвращаются к нему непонятыми и неразделенными, а значит по-прежнему остаются отторгнутыми от его личности. Так, Бренман Пик описывает пациента, который рассказал, как его мать бросила телефонную трубку, потому что не могла слышать, что её сын попал в автокатастрофу. Аналитик отмечает: “[ Пациент] тоскует по человеку, который не бросит трубку, а возьмёт трубку и поймёт, ... это предполагает перенос на личность аналитика более понимающей материнской фигуры. Впрочем, я думаю, где-то это желание “сопрягается” с какой-то частью аналитика, который в такой ситуации хотел бы стать “матерью” для пациента. Если мы не принимаем и не понимаем такой реакции в себе, мы или отыгрываем её, предоставляя пациенту настоящую материнскую заботу (это выражается в словесных или других проявлениях симпатии), или же мы так пугаемся этого, что становимся скованными и не осознаём стремление пациента к материнской заботе” [ 10] .

В выборе срединного пути между этими крайностями и заключается главная трудность работы с контрпереносом. Введя понятие переноса, Фрейд превратил психоанализ в непредсказуемое, полное опасностей предприятие, в котором терапевт добровольно делает себя объектом самых интенсивных чувств своих пациентов. Исследователи контрпереноса не облегчили аналитикам задачу, указав им на не менее интенсивные собственные чувства. Прослеживание их путей и конфигураций – прямых и косвенных, нормальных и невротических – стало отныне неотъемлемой частью аналитического поиска.

Кажется, период изумления и жарких дебатов прошел и сегодня достигнут консенсус относительно терапевтического использования контрпереноса. Большинство аналитиков сходятся в том, что их собственные переживания открывают ни чем не заменимый источник понимания чувств, конфликтов и внутренних отношений пациента. Находятся и такие, кто, как Д. Винникот или Х. Кохут, убеждены, что в чувствах психотерапевта заключен самый адекватный и необходимый ответ на человеческое страдание.

Примечания

1) Иногда проводят различие между британскими и английскими теоретиками объектных отношений. В этом случае к последним относят исключительно представителей школы М. Кляйн, а к первым - работавшего в Шотландии Р. Фэйрберна, его последователя Г. Гантрипа и некоторых участников т.н. "Независимой группы" (в частности, Д.В. Винникота).

2) Используя данные термины, Ракер опирался на выделенные Хелен Дойч типы идентификации.

3) Нужно отметить, что сам Гринберг не считал реакции проективной контридентификации контрпереносом в собственном смысле слова. Их отличает бессознательное и пассивное принятие аналитиком навязываемой ему роли, а также отсутствие связи с внутренними конфликтами самого аналитика. Все это, по его мнению, делает крайне затруднительным использование подобных реакций в качестве инструмента аналитического понимания.