Нарцисс и Леди Годива. Смертоносные взгляды и эдипальный стыд

Год издания и номер журнала: 
2006, №3
Автор: 
Комментарий: Глава из книги Бена Килборна "Исчезающие люди: стыд и внешний облик", которая в ближайшее время выйдет в свет на русском языке. Данное издание осуществляется Институтом практической психологии совместно с издательством "Когито-Центр".
Перевод: Е. Лоскутова

Под моим взглядом он побледнел, его формы стали расплывчатыми, 
а глаза бледно голубыми, /…/ и наконец он совсем растворился

Зигмунд Фрейд. Толкование сновидений.

Хотя миф о Нарциссе и кажется очевидным, все же в нем имеется обширный подтекст, который делает его особенно актуальным в наше время и сближает с историей Эдипа и Леди Годивы. Многое из того, что обычно называют «нарциссическая рана», как мне кажется, основано на стыде и имеет отношение к конфликту Эдипа. Однако те люди, что писали о нарциссизме, как правило, принижали значение эдипальных конфликтов.

Одна из причин, по которой нарциссизм может быть таким болезненным, относится к неспособности Эго-идеала (идеала самости) допускать сравнение и позволять себе жить в этом мире. Нарциссизм напоминает террариум, и это можно сравнить с тем, как ребенок сам укачивает себя перед сном, когда в комнате больше никого нет. Одним из способов защитить себя от страха и переживания одиночества является создание своего собственного мира. Именно это и делает Нарцисс, также как и Эдип. Но в то же самое время подобная защита непременно дает ребенку осознание того, насколько он неспособен жить в этом мире, заниматься его исследованием и ощущать свои собственные возможности. Можно сказать, что Нарцисс создал идеал себя, а затем, будучи неспособным выйти в мир (поскольку мир этот был ограничен им самим), сделал свой идеал и себя самого единым целым, растворившись в своем собственном образе.

В древнегреческой мифологии Нарцисс был сыном речного бога Кефиса и нимфы Лириопы. По одной из версий мифа прорицатель Тиресий рассказывает Лириопе, что Нарцисс проживет долго, если никогда не увидит своего лица. Следует заметить, что сам Тиресий был слеп, поскольку много раз видел то, чего не должен был лицезреть (например, он видел как спаривались змеи, а также видел обнаженной богиню Афину). И именно Тиресий видел (а также предвидел) судьбу, как Эдипа, так и Пентея, который погиб из-за того, что наблюдал священный обряд Диониса.

Существует множество вариантов истории Нарцисса, в которых есть такой персонаж, как Эхо, которая, по мнению многих авторов, является более поздним дополнением. Эхо была нимфой, наказанной богами за то, что занималась сплетнями. После этого она больше не могла говорить от своего лица. Когда Нарцисс был подростком, Эхо влюбилась в него. Он же ее отверг, разгневав тем самым богов, и был ими наказан тем, что влюбился в собственное отражение, увидев его в водах ручья. Нарцисс утонул, то ли по случайности, то ли совершив самоубийство. Данный миф связывает между собой коммуникацию и способность видеть. Эхо не может ничего говорить от себя, а Нарцисс не может видеть ничего, кроме себя. Согласно Павсанию, Нарцисс хотел облегчить свои страдания, связанные со смертью сестры-близнеца, которая в точности походила на него, поэтому он сидел у ручья, глядя в воду, чтобы вспомнить ее по собственным чертам. Нарцисс также был последним цветком, который сорвала Персефона перед тем, как Аид унес ее в Подземное Царство, что обращает внимание на нарциссическую морбидность. Нарцисса изображают цветущим юнцом – «восхитительное зрелище», например на картине Караваджо. Если бы Нарцисс был уродлив, то было бы более очевидно, что внешний вид может убить. Более того, Нарцисс представляется как некто, на кого хочется смотреть, кто не может или не хочет оглядываться назад. Поэтому мы, как зрители, можем свободно смотреть на него.

В рассказе о Леди Годиве (на него также ссылается Фрейд) она описана прекрасной женщиной, которую не видел ни один горожанин, несмотря на ее привычку ездить верхом обнаженной по улицам города среди бела дня. Для того чтобы не затронуть ее скромности, горожане прячут взгляды и закрывают ставни на окнах. Однако, как-то раз одинокий человек по имени Том, невзирая на запрет, подглядывает через прикрытые ставни. Этот первый любитель подглядывать был наказан тем, что ослеп. В обеих историях взгляд влечет за собой вред.

ВЗГЛЯД, НАРЦИСС И НАРЦИССИЗМ

Нарцисс погибает во всех версиях мифа. Тем не менее, поскольку влюбленность в свое собственное отражение не выглядит убедительной причиной смерти, остается загадкой, от чего же все-таки умер Нарцисс. Наказали ли его боги тем, что он влюбился в собственное отражение, или причиной было нарушение священного запрета не смотреть на самого себя, результат один и тот же – он умирает от того, что смотрит. Поскольку Эдип в конце пьесы выкалывает себе глаза, тема взгляда (и неспособности вынести увиденное) выходит на первый план в обеих историях.

Но что же опасного во взгляде? До сих пор в предыдущих главах мы рассматривали взгляд других людей, как реальный, так и воображаемый, зависимость от «внешнего вида» для ощущения ориентации (как у Пиранделло), а также важность эдипального стыда для формирования идентичности. Нарцисс представляется нам человеком, который заперт в том, что кажется и невидимым и смертельным конфликтом. Можем ли мы сделать вывод, вместе с Кьеркегором, что ненависть к самому себе приводит к потере себя? Некоторые авторы предполагают, что Нарцисс погибает, увидев свой собственный отраженный ядовитый взгляд. Жерар Боне считает, что взгляд делается смертельно опасным, когда к тому, что было вымышлено, добавляется элемент реальности, что воображение Нарцисса, даже будучи ограниченным и вызывающим страхи, все же менее опасно, чем реальность. Тем не менее, кажется, что сказанное не отдает должного фантазии.

В свете основных идей данной книги я могу предложить иную интерпретацию. Поскольку границы между ним самим и миром у Нарцисса очень неустойчивые, он не может, заглянув кому-либо в глаза, увидеть себя, чтобы быть не таким, какой есть. Потеряв всякое смущение, будучи полностью поглощенным и восхищенным своим взглядом, он падает в пруд и тонет. Нарцисс не в состоянии увидеть разницу между своим образом и самим собой. У него нет волнения из-за стыда, которое позволило бы ему сделать это, нет связанного со стыдом дискомфорта, который позволил бы ему понять границы своего собственного сознания. Нарцисс потерян, так как нет никого, в чьих глазах он мог бы увидеть свой образ. Поэтому он исчезает. В визуальных образах Нарцисса (например, Караваджо) нас заставляют представить то, что он видит, а мы не можем. Не обращая на нас внимания, он гибнет. Как замечает Жан-Поль Сартр, именно стыд сдерживает нас, людей, навязывая нам зависимость от других; если бы не стыд, то мы бы исчезли в самих себе.

Есть еще одна интерпретация истории о Нарциссе: Нарцисс умирает от презрения к самому себе и убийственной, нарциссической ярости. Как Сатана Мильтона, Нарцисс не способен представить, как он может спасти себя.

Когда окружающие не могут дать человеку с нарциссическими проблемами того, что ему необходимо, он, отвергая их, отрезает себя от социального мира, и тем самым отдает себя себе на милость.

В Нарциссе можно видеть сочетание ярости, страха исчезновения и эдипального стыда (от чего он пытается убежать, отрицая не только триадные, но и диадные отношения).

ФРЕЙД, ВЗГЛЯД И ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ НАРЦИССИЗМА

Поскольку тема взгляда так подчеркнута в мифе о Нарциссе, и поскольку ясно, что во взгляде есть нечто смертоносное, кажется удивительным, что в своем обсуждении проблемы нарциссизма Фрейд уделяет так мало внимания визуальным смыслам истории. Точно также, в своем обсуждении снов, несмотря на их доминирующую визуальную природу, Фрейд быстро обобщает основные идеи о способности видеть и быть видимым, хотя в «Толковании сновидений» этих идей большое количество. Как предположил Патрик Махони, хотя Фрейд и разработал концепцию влечения к подглядыванию (Schaulust), все же он никогда не связывал ее со своими теориями нарциссизма, несмотря на то, что в них присутствуют все элементы этой концепции. Далее мы увидим, насколько замечательно они выражены в его снах.

Позвольте проиллюстрировать мою идею о том, что Фрейд избегает психодинамики взгляда в своей формулировке нарциссизма. В труде «О нарциссизме» Фрейд описывает теории развития Эго-идеала и идеализации. Сначала, как говорит Фрейд, младенец сам для себя является Эго-идеалом, при этом Эго-идеал и заменяет, и являет собой младенческий нарциссизм. Именно осознание вины – вместе с сопутствующим моральным осознанием – вводит людей в социальный мир, отлучая их от младенческого нарциссизма.

Вроде бы все хорошо. Но подобные соображения совсем не оставляют места взгляду в процессуальном смысле, взамен этого фокусируясь на абстрактных понятиях энергии, которую Эго направляет либо в себя, либо во внешний мир – такая странная и ненужная дихотомия. Вскоре картина становится еще более запутанной, когда Фрейд проводит различие между первичным и вторичным нарциссизмом. «Первичный нарциссизм», полагает он, является здоровым и неизбежным одновременно и характеризует процесс, при котором младенец или маленький ребенок направляет свое либидо в самого себя. «Вторичный нарциссизм», напротив, является патологическим, поскольку отвлекает либидо от объектов, чтобы перенаправить его в Эго или самость, образуя тем самым защитную регрессию.

Однако, рассматривая себялюбие младенца как здоровое, а поглощенность самим собой Нарцисса как патологическую, Фрейд сталкивается со сложностями. Давайте рассмотрим его текст. Когда ребенок «обеспокоен замечаниями других, а также пробуждением своего собственного критического мышления настолько, что не может больше оставаться совершенным, он ищет способ компенсировать это в новой форме Эго-идеала». Кажется, было бы разумным предположить, что критика и самокритика приведут к стыду, однако Фрейд избегает таких выводов, оставляя в стороне стыд и взгляд как процесс, вместо этого сосредоточиваясь на формировании Эго-идеала.

«Нас не удивило бы, если бы мы обнаружили особую психическую функцию, которая бы выполняла задачу наблюдения за нарциссическим удовлетворением с точки зрения обеспеченности Эго-идеала, и которая при этом постоянно следила бы за существующим Эго и соизмеряла бы его с этим идеалом». С точки зрения Фрейда, именно Эго-идеал наблюдает, а испытывает стыд не Эго. Подобная «измерительная» функция, как я уже предполагал выше, является характерной для динамики стыда.

Далее Фрейд обращает внимание на идеализацию, а не на стыд. Может показаться, что данное «совершенство», о котором говорит Фрейд, является идеализированным единством, которое, по его предположению, присуще младенцу до осознания того, что окружающие существуют отдельно от него – любопытная разновидность нарциссизма, при котором младенец исчезает сам в себе, поскольку ему больше некуда деться. Парадоксально, что в теории Фрейда себялюбие младенца выполняет функцию потерянного рая, из которого изгнаны взрослые: они никогда больше не смогут быть беспечно заняты самими собой. Ностальгия никогда не станет тем, чем она была когда-то.

Так почему же Фрейд сконцентрировался на идеализации, оставив в стороне стыд и более очевидные визуальные смыслы мифа о Нарциссе? Если взгляд как процесс имеет непосредственное отношение к нарциссизму, как я предполагаю, и как это видно из «Толкования сновидений», то почему же он не занимает центральное место в теории нарциссизма Фрейда? Объяснение отчасти может быть найдено в обосновании нарциссизма Фрейдом в рамках его экономической теории. Для понимания психики человека, как гласит экономическая теория, нужно знать, куда и как инвестирована ограниченная психическая энергия. С этой точки зрения нарциссизм можно определить как «сверхнаправленность» (или исключительную направленность) этой энергии в самость, нежели (и в противоположность) направленности на отношения с окружающими. Подобная сверхнаправленность имеет компенсаторную функцию, поскольку возникает в ответ на ощущение, что самости не хватает чего-то существенного. В целом экономическая теория Фрейда, постулирующая ограниченный объем психической энергии, которую можно инвестировать (направить), слишком поглотила его способность более свободно исследовать явления взгляда и стыда, а также устанавливать их соотношение с идеализацией и конфликтом.

В период между 1905 («Три очерка по теории сексуальности»), когда Фрейд говорит о стыде и смущении как об аффективных реакциях на то, что нас видят, и 1914 («О нарциссизме») Фрейд переключился на свою экономическую модель, в рамках которой он «видит» эксгибиционизм и вуайеризм как защиту от влечений. В следующем году Фрейд опубликовал работу «Печаль и меланхолия», где он связывает нарциссическую рану с горем и потерей – это тема, к которой я вернусь в заключительной главе. В «Печали и меланхолии» Фрейд предполагает, что именно трудности в смене объектов (то есть замена другим человеком того, которого уже нет) могут осложнить процесс горевания, как, впрочем, и капитуляция того, кто пережил утрату, поскольку подобные попытки легко могут стать толчком к нарциссической регрессии. Находясь в состоянии печали, переживший потерю человек не имеет другого выхода, кроме смены объекта. С этимологической точки зрения, человек, переживший утрату (bereaved) был ограблен («bereaved» происходит от корня «reafian», что означает «отбирать»). Однако если в случае с печалью нет бессознательного компонента потери (человек знает, чего он лишился), то в случае меланхолии имеет место важная бессознательная сторона потери, которая не допускается в сознание из-за амбивалентности. «В случае печали сам мир становится скудным и пустым; в случае меланхолии – само Эго», и потеря объекта превращается в потерю Эго. Далее Фрейд указывает, что конфликт, образующийся между Эго и любимым человеком (по отношению к которому присутствует бессознательное чувство ненависти), вызывает раскол «между критической активностью Эго и Эго, измененным идентификацией». Данная идентификация, замечает Фрейд, является одновременно и нарциссической, и регрессивной. Однако, если в случае печали Эго приходит к пониманию, что объект мертв и ушел навсегда, а затем снова оценивает себя и свои отношения с другими объектами, то в случае меланхолии присутствует постоянный процесс опустошения, попытка убить ненавистную часть себя, которая, путем нарциссической идентификации, заместила собой объект и которая – уже приниженная, оскорбленная и опороченная – оставлена умирать. Однако от нее нельзя избавиться, поскольку она уже стала частью собственного «я», и теперь становится еще одной причиной ненависти и неприязни к самому себе.

В заключение моей дискуссии о нарциссизме позвольте мне произвести обзор нескольких распространенных теорий, из которых ни одна не отводит значительного места взгляду как процессу. Что касается Мелани Кляйн и психоаналитических авторов ее школы, то здесь неверно толкуется само понятие первичного нарциссизма. Как кляйнианцы, так и представители школы объектных отношений в целом придерживаются мнения, что объектные отношения существуют с самого рождения. С их точки зрения, идея, что человек начинает жизнь, сосредоточенный исключительно на себе, не попадает в цель; единственный вид нарциссизма для них – это вторичный нарциссизм, который обязательно подразумевает нарушенные объектные отношения и неспособность полагаться на других.

Ряд авторов соотносят взгляд и/или стыд с этапами развития. Фрейд и Абрахам признавали нарциссические особенности неврозов навязчивых состояний, связывая взгляд как процесс, скопофилию и эксгибиционизм с анальной стадией; Эриксон (Erikson, 1963) понимает стыд и сомнения как аффективные последствия затруднений на различных стадиях развития (например, анальная стадия, удержание как противоположность отпусканию); Жак Лакан (Jacques Lacan, 1949) придерживается мнения, что нарциссическая стадия или стадия зеркала есть необходимая стадия развития Эго – идея, которую позже подхватили Хайнц Кохут и последователи школы психологии самости; и не так давно Андрэ Грин (Andre Green, 1958) и Белла Грюнбергер (среди прочих) отследили связь нарциссизма с пренатальным состоянием эйфории, сделав его, таким образом, биологическим и побуждаемым влечениями. В «Восстановлении самости» Кохут, с именем которого связано внимание, уделяемое нарциссизму в настоящее время, явно относит стыд к до-эдипальному периоду. Хотя он и подчеркивает как нарциссическую уязвимость, так и оставление и травму Эдипа, все же, в целом, он обходит Эдиповы конфликт, Эдипову неудачу, а также Эдипов стыд. Согласно Кохуту, отсутствие ожидаемой реакции матери или родителя вызывает у младенца желание скрывать свои потребности, стыдиться желания их удовлетворить. В результате младенец начинает также стыдиться неадекватности своих родителей, равно как и своих потребностей, что приводит к депрессии. Но Кохут и последователи школы психологии самости, вслед за Фрейдом, не связывают желание смотреть (и страх этого) с эдипальным поражением, они предполагают, что нарциссизм преимущественно связан с дефицитом (как бы его ни толковали) в противоположность конфликту. Даже в знаменитом «Словаре психоанализа» Ж. Лапланша и Ж. Б. Понталиса нет ни единой статьи относительно стыда, эксгибиционизма, скопофилии или скопофобии.

НАРЦИССИЧЕСКАЯ БОЛЬ, ВЗГЛЯД И ЗЕРКАЛА

Лица, проявляющие нарциссическую патологию, особенно подвержены стыду. Они не только не могут успешно прятать свою боль, говорить или забывать о ней, они также испытывают дискомфорт из-за собственной ранимости. Эти люди боятся, что окружающие могут заметить, насколько травмированными, уязвимыми или неполноценными они себя чувствуют. Несмотря на мнение окружающих, что они поглощены собой и критику их за то, что они не вступают в драку или являются недоступными, нарциссические личности обязательно, хотя и ненамеренно, зависимы от других людей. Что еще хуже, у них присутствует страх, что их обнаружат: они часто рассказывают об ощущении обмана, иллюзорности и малозначимости, равно как и прочих чувствах, нагруженных стыдом (например, страхе, что кто-либо увидит причиненный им ущерб или боль из-за того, что их не заметили). На самом деле нарциссические личности просто не могут получить поддержку в других людях, отчасти из-за смешения границ, которое можно увидеть в мифе о Нарциссе. Наконец, нарциссическая замкнутость в себе (исчезновение и потеря себя) сама по себе часто ощущается как постыдная, указывающая на некоторый внутренний, но необнаруженный недостаток или изъян. Джозеф Адамсон сравнивает Ахаба Мелвилла с Нарциссом. Ахаб восхищен своим отражением в воде и смотрит «как его тень в воде все больше и больше тонет в его взгляде, и он все больше и больше пытался проникнуть взглядом в глубину». Ахаб «уронил слезу в море, и во всем Тихом океане не было той глубины, которая была в этой маленькой капле».

В сказке о Белоснежке зеркало отражает то, что хочет видеть смотрящий (в данном случае это злая колдунья). И когда этого не происходит, возникает убийственная ярость. Отсюда зависимость нарциссических личностей от зеркал. И только если зеркало отражает то, что им необходимо, их ярость может быть сдержана. Тем не менее, глубокая зависимость от зеркала демонстрирует им, что они находятся в смертельной опасности исчезновения, поскольку не верят в свое существование независимо от собственного образа. Как говорит Эрзилия в пьесе Пиранделло «Обнаженные одеваются», та, кто есть все для других, является никем для себя. Недавно на обложке журнала «Newsweek» был изображен неряшливый человек со своей неприглядной собакой, которые смотрятся в зеркало, отображающее их абсолютно иными: человек отражается как элегантного вида джентльмен, а рядом с ним стоит породистая собака.

Суть смотрения в зеркало – воображение, а не «видение». Как заметила Анна Холландер, «то знакомое лицо в зеркале /…/ оно всегда безнадежно личная выдумка: его не видит никто, кроме обладателя». В легендах зеркало часто ассоциируется с тщетностью и заблуждением, самообманом, когда верят в истинность лжи. Изображения «Истины» представляют собой женщину, держащую зеркало на таком расстоянии, чтобы оно отражало свет и мир (снова намек на Платона). Она не смотрит на себя, а скорее использует зеркало, чтобы увидеть нечто, чего нет (например, прошлое, будущее, или какое-либо иное место). Холландер замечает: «В искусстве Ренессанса, когда зеркало превращено в маленькую картинку /…/ образ всегда есть фантазия». Однако фантазии никогда не бывают именно тем, чем кажутся.

В зеркале объектом взгляда становится сам человек и взгляд субъекта – этот принцип был использован с большим успехом художниками-автопортретистами (например, Веласкес, Рембрандт, Шарден, Пикассо). Картина представляет художника, разглядывающего свою внешность и пытающегося найти в ней нечто, что можно было бы донести до других, до тех самых вымышленных других людей, которые, как он может представить, смотрят на его полотно и на тот образ его самого, который он создал.

ВЗГЛЯД И СНЫ: АВТОПОРТРЕТ ФРЕЙДА

Теперь позвольте мне обратиться к последним годам 19-го века, когда Фрейд работал над «Толкованием сновидений». Этот труд отчасти являлся реакцией на смерть его отца. Как я уже говорил, в данной работе, когда Фрейд смотрит на себя в своих снах (своеобразный тип автопортретирования), он обращает внимание на визуальное. При этом, как мне кажется, важно понять, каким именно образом он это делает, особенно в свете последующего смещения акцента с процесса смотрения, которое происходило по мере того, как он становился старше. Позвольте дать краткий обзор собственных снов Фрейда, поскольку они затрагивают тему смертоносного взгляда и унижения. В своем сне «Non Vixit» он

«Переполненный странными эмоциями, я попытался объяснить Фл. (Флиссу), что П. (не мог ничего понять, конечно, потому, что он) не был жив. Но что я в действительности сказал – и я сам заметил ошибку – это «Non Vixit», а затем я посмотрел на П. проницательным взглядом. Под моим взглядом он побледнел, его формы стали расплывчатыми, а глаза бледно-голубыми …/ и, наконец, он совсем растворился…»

Таким образом, Фрейд видит во сне «Non Vixit» (он не жил), вместо «Nan Vivit» (он не жив). Позже Фрейд объясняет, что «центральной особенностью сна была сцена, в которой я уничтожил П. взглядом». Сцена из сна напомнила ему ситуацию, когда он (Фрейд) был тем, кто «растворился» под взглядом одного из своих преподавателей-профессоров. «Меня поразили эти ужасные синие глаза, которыми он на меня посмотрел, и которые свели меня на нет, точно так же, как это произошло с П. во сне, где, к моему великому облегчению, роли были распределены наоборот». Принимая во внимание инверсию чувства унижения, или грандиозность как защиту против унижения, уместно помнить, что Фрейд надеялся стать известным автором, написав «Толкование сновидений». Фрейд пишет:

«Мы можем сделать вывод, что основа сна сформировалась, прежде всего, чрезмерно амбициозной фантазией, но вместо этого унизительные мысли, словно окатив фантазию холодной водой, все же проникли в сон».

Ряд снов Фрейда отражают его чувствительность к критике по поводу того, что он, возможно, что-то пропустил или чего-то не заметил. Эта чувствительность способствовала использованию истории Эдипа для передачи трагических поисков человека, который был обречен заплатить высокую цену за собственную слепоту. Один из самых известных снов в «Толковании сновидений» – сон самого Фрейда об Ирме. Это самый первый из снов, который он анализирует, «образец» его сна. «Сон об Ирме» начинается так:

«Большой зал. Гости, которых мы принимаем. Среди них Ирма, которую я немедленно отвожу в сторону, как будто для того, чтобы ответить на её письмо и упрекнуть за то, что она ещё не приняла «решения». Я говорю ей: «Если у Вас всё ещё есть боли, то это только лишь Ваша собственная вина». Она отвечает: «Если бы Вы только знали, как болят у меня горло, желудок и брюшная полость. Я задыхаюсь…»

Уместно будет напомнить, что отчасти основой сна стала отправка Фрейдом Ирмы к тому неприятному и далекому коллеге – Уильяму Флиссу, который был специалистом по болезням носа. Оперируя ее, Флисс случайно забыл у нее в носу тампон. В письме Флиссу, датированном 12 июня 1900 года, Фрейд описывает сон об Ирме. «Как ты думаешь, – добавляет он, – может быть в один прекрасный день на этом доме повесят мраморную табличку с такими словами: «В этом доме, 24 июля 1875 года Доктору З. Фрейду открылся секрет сновидений?» Могло ли это быть «чрезмерно амбициозной фантазией», как и та, что упоминалась ранее?

У Фрейда никогда не было аналитика или терапевта, по отношению к которому он испытывал бы стыд. Но что, если Фрейд использовал Флисса в качестве своего воображаемого аналитика? Что, если одним из источников книги о сновидениях был стыд Фрейда из-за переносных чувств по отношению к Флиссу, проявившихся во снах? Таким образом, здесь имеет место «секрет», обнаружившийся в год X, нечто, что Фрейд может описать, лишь используя символический сон. «Толкование сновидений» позволяет ему «превратить» «профессоров» (то есть родителей и Флисса) в людей, которые тают, таким образом трансформируя постоянный стыд и страх показаться неадекватным в компенсаторное желание быть знаменитым. В результате он может отомстить профессорам, унижающим его (вспомните также замечание отца Фрейда: «Этот мальчик в итоге ничего не достигнет»), тем самым превращая смущение в принцип исполнения желания. Как замечает Леон Вермсер, здесь имеет место динамика стыда, в которой «тот, кто боится, что его сочтут слабым (превращается) в того, которого видят и боятся как сильного».

В одном из самых очевидных снов в «Толковании сновидений», где проявляется эдипальный стыд, старый Брюкке вскрывает таз Фрейда, и при этом Фрейд ничего не чувствует.

«Рассечение означало самоанализ, который я проводил в публикации данной книги о снах – процесс, который был настолько угнетающим для меня в реальности, что я откладывал печать законченной рукописи в течение более чем года. Затем появилось желание превозмочь данное чувство неприязни; поэтому получилось так, что я не испытывал неприятного чувства во сне».

Нам остается только представить, что именно делал старый Брюкке, проводя операцию на этой части тела Фрейда, и мы могли бы ожидать, что Фрейд будет чувствовать некоторый дискомфорт. Однако Фрейд подчеркивает, что не было никакого «неприятного чувства». Вместо того чтобы символизировать унижение, сон становится исполнением желания стать знаменитым, написав книгу о сновидениях. Страх разоблачения приписывается книге, а не ему как личности.

Кроме того, если кто-то считает ассоциативными порядок и соседство тем в «Толковании сновидений», имеет определенный смысл то, что сразу после особенно «разоблачающей» части «Смущающие сны о наготе» следует глава под названием «Сны о смерти людей, которых любит сновидец». Принимая во внимание смерть отца Фрейда (и его чувства по отношению к нему), в первую очередь побудившие его написать книгу о сновидениях, принимая во внимание то, что мы можем рассматривать как чувство непризнанного эдипального стыда Фрейда по отношению к Флиссу, а также принимая во внимание особое значение запретов на смотрение, что вскоре станет понятно, кажется важным, что именно в данной главе Фрейд впервые говорит об истории Эдипа, описывая ее с особой щепетильностью по отношению к вопросам стыда (и к тому, чего Эдип не мог видеть). Контекст, в котором Фрейд рассказывает историю Эдипа, еще раз подчеркивает и поддерживает важность моей идеи эдипального стыда.

Фрейд отмечает, что за ночь до похорон отца он видел во сне нечто вроде печатного листка с предупреждением, «наподобие тех, что содержат надпись о запрете курения в зале ожидания железнодорожного вокзала», на котором были следующие слова: «Пожалуйста, закройте глаза» или «Пожалуйста, закройте глаз». Фрейд немедленно увидел здесь несколько значений: его просили не обращать внимания на смерть отца, а также закрыть глаза его покойному отцу, чтобы не «опозориться в глазах тех, кто присутствовал на похоронах». Здесь также существует еще одно очевидно эдипальное значение, которого не упоминает Фрейд: закрывание глаз его отца может означать «покончить с ним», и стыд того, что он хочет это сделать. Фрейд хочет избавиться от своего отца как от критика, и это похоже на то, как лилипуты хотели выколоть глаза Гулливеру, чтобы тот не видел, насколько они малы. Точно так же, как Фрейд переживал отцовское неприятие соперничества со стороны сына («Этот мальчик в итоге ничего не достигнет»), в своем сне он выражает неприятие соперничества со стороны отца (и профессоров), в то же самое время выражая страх эдипального поражения и стыда.

Немного далее в тексте, где говорится о наготе во снах как символическом проявлении эксгибиционизма, стыда и смущения, Фрейд замечает, что «смущение того, кто видит сон, и безразличие зрителей дают нам, если их сопоставить, своеобразное противоречие, которое так свойственно сновидениям». Для иллюстрации своей точки зрения он ссылается на «Новый наряд короля» Ганса Христиана Андерсена. Здесь очевидна еще одна ассоциация с приказом не смотреть. В данной истории, как пишет Фрейд, «два плута ткут для императора дорогое одеяние, а все наблюдатели, напуганные волшебной силой одеяния, притворяются, что не замечают наготы короля». Здесь присутствуют мошенники, зрители, а также нечто, чего нельзя увидеть. Более того, при обсуждении этой истории Фрейд делает поразительное наблюдение: ложный облик может принимать форму приказа не видеть; нагота может скрыть слепоту. Здесь мы приближаемся к истории о Нарциссе, которому было сказано не смотреть на собственный образ, а также о Леди Годиве, на которую горожанам было запрещено смотреть. Во всех трех случаях, по всей видимости, полагаются на зрителей, которым нельзя смотреть, чтобы защитить предмет от взоров. Более того, запрет на взгляд подчеркивает опасности, заключенные в этом действии, и напоминает сон Фрейда накануне похорон его отца («Пожалуйста, закройте глаза»). Опасности, включающие эдипальное соперничество, ярость, а также страх унижения.

СНЫ ДВУХ ПАЦИЕНТОВ: ХУДОЖНИКА И СТРИПТИЗЕРШИ

Художник, захваченный эдипальным соперничеством с отцом, видит сон:

«Мне отрезают голову. Через некоторое время мне сказано, что ее снова поставили на место, потому что я могу видеть, но я не знаю, так ли это. Меня охватывает желание смотреть на Пикассо. Я поднимаюсь в его спальню, но когда я пытаюсь посмотреть на него, то роняю несколько его полотен, и спешно убегаю».

Можно увидеть, что, как и в случае с Фрейдом, переполняющее желание выглядеть самим собой, обезглавить Пикассо-отца, превращается в собственную противоположность. Вместо того чтобы обезглавить аналитика-Пикассо-отца, человек сам оказывается без головы. По существу, пациента просят «закрыть глаза» посредством отрезания его головы. Как и сон Фрейда «Non Vixit», этот сон выражает страх претерпеть унижение, помехи и препятствия, а также недооценивание со стороны отца, и, кроме того, желание отомстить, покончив с отцом, чтобы иметь возможность свободно смотреть. Но как только сновидец пытается взглянуть, несколько картин падают и, как следствие, оказываются поврежденными. И опять мы сталкиваемся с темой смертоносного взгляда. Может ли потеря головы рассматриваться как попытка защититься от ядовитых взглядов, как защита против эдипального желания отомстить своему отцу? А желание взглянуть на Пикассо – как желание быть способным идентифицировать себя со своим могущественным отцом (аналитиком) и желание увидеть, что там за маской? В конце сна спящий «вынужден убежать», стыдясь своей слабости; он убегает, хотя его отец ничего и не сделал; он нанес поражение самому себе.

Рассмотрим также виньетку, касающуюся эдипального содержания фантазий о зеркале и нарциссической регрессии в эдипальных конфликтах. На первом сеансе женщина двадцати с лишним лет сбивчиво рассказывает следующую историю. Несколько месяцев назад, работая стриптизершей под другим именем, она приехала в дом к родителям, находясь под воздействием ЛСД и испытывая галлюцинации. Она зашла в ванную комнату, чтобы смыть косметику перед зеркалом, но тщетно пыталась избавиться от последних ее остатков. Не узнавая себя, она вдруг почувствовала, что ее образ из зеркала вышел, а она сама исчезла в зеркале. Там, где была она, теперь был образ из зеркала, а она сама была позади зеркала. Ужаснувшись, она пришла в ярость и набросилась с кулаками на зеркало. Придя в себя, она увидела, что обе ее руки обильно кровоточили.

Как мы можем понять подобное поведение? Одно из возможных объяснений заключается в ее нарциссической ярости и беспомощности из-за того, что она не может контролировать свой образ и то, что она считала своим образом – то, как ее видела (и ненавидела) мать. Сильное чувство соперничества по отношению к матери и эдипальная ярость привели к серьезному расщеплению, отчасти чтобы спасти ее от невыносимого стыда. В фантазии она предстает в зеркале в виде кого-то, кого сама яростно ненавидит и на кого набрасывается. Кроме того, можно ли не рассматривать это в свете моего предположения о том, что Нарцисс убил себя, поскольку не было никого, в чьих глазах он выглядел бы иначе, чем он видел сам себя? Эта девушка застряла в зеркале и не может выйти оттуда.

Именно то, что делает зеркало столь манящим, и делает его смертельным: создаваемая им иллюзия, что образ есть «я». Нарцисс Караваджо есть его портрет, и не более чем его образ. Вернемся опять к Нарциссу, который погружается сам в себя, поскольку вокруг нет никого, чьими воображаемыми глазами он мог бы «увидеть» себя. «Мы фатальные созерцатели», – пишет Салман Рушди в своих размышлениях о смерти принцессы Дианы. Это замечание применимо не только к делам О. Д. Симпсона и Клинтона, но также и к самим аналитикам.

ВЗГЛЯД И ПЕРЕНОС

Истории о Нарциссе и Леди Годиве обратили наше внимание на смертоносные взгляды. Может ли аналитическая ситуация и использование кушетки не быть опасной по своей сути? Не подвержен ли анализируемый опасности стыда под взглядом аналитика, в то время как сам аналитик скрыт от глаз анализируемого; с глаз долой, но из сердца не вон? Фрейд не хотел, чтобы его пациенты смотрели на него. Разве можно не рассматривать аналитическую ситуацию как структурную реакцию на опасности, таящиеся во взгляде и эдипальном стыде? Подобный структурный дискомфорт может, однако, стимулировать самонаблюдение, именно потому, что фокусирует внимание на «воображаемом я». Аналитическая ситуация включает: 1) страх пациента перед раскрытием ранее нераспознанных или нераспознаваемых аспектов себя (и/или членов семьи и/или других значимых людей); 2) пошатнувшееся доверие и смятение из-за невидимых ощущений или явлений; 3) смятение (и стыд), когда оказывается, что на родителя/другое значимое лицо/образ родителя/аналитика нельзя положиться, чтобы облегчить состояние смятения; и 4) эдипальные конфликты из-за чувства стыда, поражения, соперничества и ярости. Неудивительно, что иногда пациенты неизбежно воспринимают аналитическую ситуацию как опасную. Неудивительно также, что аналитическая работа занимает так много времени, поскольку аналитик, который «видит», угрожает всему тому в пациенте, что должно было остаться неизвестным.

И тогда оказывается, что ссылки Фрейда на историю о Нарциссе, Леди Годиве и Эдипе могут быть связаны психодинамически. Леди Годиве необходимо контролировать то, что в ней видят окружающие (то есть ее внешний вид). Кто бы ни посмотрел на нее, должен был ослепнуть. Нарцисс погружается сам в себя, неспособный представить, что его кто-то еще может увидеть. Эдип ослепил себя из-за того, что не смог чего-то увидеть и не смог вынести того зрелища, когда другие видят его. Фрейд говорит о нарциссической регрессии как о погружении в себя, убийстве объекта в самом себе, проявлении самой жестокой ненависти к самому себе, которая играет такую важную роль в суициде и в общем диапазоне нарциссических и депрессивных состояний. Вместе с тем Фрейд пишет:

«Исчезновение собственной личности, в то время как все остальные присутствуют на сцене, таким образом, располагается у самых корней мазохизма (иначе это было бы слишком непонятно), а также самопожертвования ради других людей, животных или предметов, или идентификации с внешними противоречиями и болью, что абсурдно с психологической или эгоистической точки зрения. Если это так, то ни одно мазохистическое действие или эмоциональный импульс подобного рода невозможны без временной смерти собственной личности. То есть я абсолютно не чувствую боли, причиняемой мне, так как я не существую».

Если мы вернемся к вопросу «что убило Нарцисса?», памятуя об этих замечаниях Фрейда, появляется другой ответ: невыносимая боль. Миф о Нарциссе нельзя понять, не принимая во внимание душевную боль и силу защиты против нее. Сила навязчивой потребности быть увиденным определенным образом скорее наводит на мысль о конфликте, нежели на мысль о дефиците (и конфликте из-за дефицита). Наполненную конфликтом финальную сцену самоистязания и изгнания Эдипа интрапсихически можно увидеть как реализацию его собственных страхов, воображаемую социальную реакцию на его стыд.